Когда Лена предложила маме переехать на время из их старой двушки в Северном в их квартиру у метро “Юго-Западная”, это действительно казалось временным. Операция на мениске, потом реабилитация, потом “чтобы не подниматься на пятый без лифта” — всё выглядело логично. Максим тогда сказал:
— Конечно, пусть живёт. Поможем. Это же мама.
Он действительно так думал.
Прошёл год.
На кухне теперь стоял пластиковый сушильный коврик, потому что “этот ваш металлический с поддоном — рассадник микробов”. Появилась настольная плитка, потому что “индукция портит здоровье”. И вместо кофемашины, которую Максим привёз из Милана, стоял старый гейзерник с отбитой ручкой: “заваренный кофе — это вообще-то вредно, а в этой штуке можно делать по чуть-чуть, на одного”.
Кофемашину зять перевёз в офис.
— Чего она будет здесь пылиться, — объяснил он Лене.
— Ты же сам говорил, что ей неудобно ей пользоваться… — тихо возразила та.
— Я не говорил. Она мне сказала: “Убери это недоразумение с кухни, я его всё равно не включаю”.
Максим устал. Татьяна Павловна была женщиной шумной, любящей “вовремя промолчать” и всегда знающей, кто в доме неправ. Особенно, если это был зять.
Когда-то Лена с Максимом снимали квартиру. Потом появился сын, начались разговоры о “своём жилье”, потом ипотека. Тогда ещё никто не знал, что через два месяца начнётся пандемия, офисы закроются, клиенты исчезнут, и аренда помещений для квестов, на которых держался бизнес Максима, обнулится.
Два года они вытягивали. Лена подрабатывала репетитором, Максим перешёл в найм и по ночам консультировал бывших клиентов. Они не развалились — это было главным. А потом дела пошли в гору. Он открыл агентство под своим именем и даже вернул долг Лениной маме.
— Вернул, — уточняла та подругам. — Но это ж я помогала! Если бы не я — кто бы им ипотеку платил?
На тот момент Татьяна Павловна действительно оплатила несколько взносов, когда у молодых не было выхода. Но теперь это звучало так, будто она купила им квартиру, а зять только портил обои.
— Макс, ты же говорил, что работаешь из дома? — спросила как-то тёща, когда он вышел с ноутбуком на кухню, чтобы налить себе чаю.
— Да. А что?
— Ну ты громко печатаешь. А у меня давление. Мне сложно концентрироваться. А ещё у меня спина, мне надо лежать. А ты туда-сюда ходишь.
Он ушёл в спальню. На диван. Потому что в детской днём спал младший.
На следующий день тёща поставила туда складной массажёр:
— Всё равно ты днём не работаешь — лежишь просто. Я хотя бы спину разомну. А вечером ты же на встречу едешь? Вот и посиди там.
Поначалу Максим говорил Лене, что это всё временно. Потом — что Татьяне Павловне одиноко. Потом — что он выдержит. А потом он начал подолгу сидеть в машине, даже когда работы не было.
Когда ты не можешь почесать себе спину в собственной квартире без того, чтобы кто-то не сказал, что “ты опять за своё”, ты начинаешь мечтать о тишине. Он не кричал, не хлопал дверьми. Он просто замыкался в себе.
— Тебе что, тяжело с моей мамой? — однажды спросила Лена.
— Лене, я могу жить с ней. Но я не хочу. Это разные вещи.
Она ничего не сказала. Ни в ту ночь, ни в следующую.
А потом снова предложила:
— Может, мама в августе уедет на дачу?
— Может.
Но август прошёл, и Татьяна Павловна сказала, что у неё “обострение гипертонии” и ей нельзя на дачу. Потом — что там в подполе поселились мыши, и ей “опасно быть одной”. Потом — что она продала участок. “Давно уже. Что там делать одной? Всё равно вы меня никогда не навещали.”
Он не знал, что она его проверяла. Хотела услышать, как он скажет: “Да что вы, мы бы обязательно приехали!”. А он только кивнул.
В воскресенье Татьяна Павловна встала в семь утра и начала перебирать шкаф в прихожей.
— У вас здесь завал, — сказала она, держа в руках коробку с зимними ботинками Максима.
— Там всё сложено, — ответил он.
— Это ты так думаешь. Вот смотри, какие старые перчатки. Их надо выбросить.
— Я их не выбрасываю.
— Ты их и не носишь. Они только место занимают.
Он вырвал коробку из её рук и унес на балкон.
Вечером он нашёл в мусорке свитер. Подарок от брата, тот привозил из Стамбула. Он был хорош, просто Максим его редко надевал. Летом. Но зима ведь впереди.
— Я думала, ты его выкинул, — сказала Татьяна Павловна. — Он давно валяется в шкафу.
— Ясно, — только и сказал он.
— Не бурчи, — отмахнулась она. — Ты мужчина или кто? Тряпка какая-то. Не можешь сказать, что не нравится — ходишь с лицом, как будто лимон съел. И дочери пример плохой подаёшь. Всё на меня сваливаешь, сам бы хоть раз поговорил нормально!
Максим вышел на балкон и закурил. Лена сделала вид, что не заметила.
Когда начался учебный год, напряжение стало почти физически ощутимым. Утром Татьяна Павловна сопровождала внучку до школы, а днём возвращалась и начинала наводить «порядок». Это означало, что все вещи должны быть разложены так, как ей удобно, холодильник — вычищен и “перестроен”, а в спальне — проветрено и “постелено по-людски”. Даже если Максим там только что заправил постель.
Он молчал. До определённого момента.
— Ты вообще здесь хозяин или так, временно? — как-то спросил его сосед по лестничной площадке, когда Максим, не выдержав, вышел покурить в час ночи.
Максим усмехнулся.
— А ты что думаешь?
— Я думаю, что тёща у тебя характерная. Сколько раз на лестничной её слышал — она, конечно, баба яркая. Только вот ты, по-моему, бледнеешь рядом.
Он побледнел. Но не от слов соседа, а от собственной злости.
Однажды он пришёл домой с пустыми руками. Он обещал дочке принести её любимый карандашный набор — забыл. Она расстроилась, но ничего не сказала. Зато сказала бабушка.
— Ничего, доченька. Он у нас такой. Всегда всё забывает. Папа ведь занят, правда? Зато бабушка всё помнит. Бабушка всегда с тобой.
Максим смотрел на Лену. Та молчала. Улыбалась дочке и наливала компот.
Потом начались разговоры о «новом диване». Их диван. Нормальный. Тот, который он сам собирал, сам выбирал.
— Жёсткий он, — объясняла Татьяна Павловна. — У меня спина. Да и неудобно он трансформируется. Мне бы угловой, с ортопедическим матрасом.
— А мы с Леной на нём три года спали, — сказал Максим.
— Ну, это потому что вы молодые. А у меня уже позвоночник не тот.
— Я могу тебе массажиста порекомендовать, — сказал он, и впервые в его голосе зазвенела ирония.
Тёща вскинулась:
— Ты считаешь, что я притворяюсь? Ты хочешь, чтобы я ушла? Так и скажи! Не надо вот этого сквозь зубы. Я тебе мешаю? Я тебе мешаю жить с моей дочерью?
С того вечера Лена перестала спать рядом с Максимом. Она объяснила это тем, что “мама плохо себя чувствует” и “ей страшно одной”. А потом просто не вернулась в спальню.
Максим ночевал на раскладушке в кабинете.
В выходной он пошёл в спортивный клуб. Задержался. Когда вернулся, тёща встретила его фразой:
— Твои футболки в ванной, я их за тебя замочила. А то ты, как всегда, за собой не уследил.
Он посмотрел на мокрые майки. Его майки. Те, которые он стирал отдельно, в мешке, руками. Потому что знал, как они портятся в машинке.
Он вышел. Позвонил другу. Тому самому, который когда-то одолжил ему деньги на первый взнос.
— Слушай, а у тебя диван есть?
— У меня и комната есть. Ты что, поругался с Леной?
— Пока ещё нет. Но близко.
Через два дня он вернулся поздно. Дочь уже спала, Татьяна Павловна что-то смотрела на планшете, Лена мыла посуду. Он достал коробку из пакета и поставил на стол.
— Что это? — спросила Лена.
— Я заказал новый планшет для Ани. Чтобы с бабушкиного не сидела. И учёбу не мешала. Я уже закачал туда нужные программы, учебники.
Тёща даже не подняла глаз. Только сказала:
— У нас и так всё есть. Деньги тратить — мастер. Ты бы лучше по квартире долг погасил.
— Я уже погасил, — напомнил он.
— Ну, тебе так кажется.
В ноябре случилась маленькая, но значимая сцена. Он заваривал чай, когда услышал, как Татьяна Павловна говорит по телефону:
— Да, живу у дочки. Помогаю. А куда мне деться? Ты ж понимаешь, как у них всё устроено. Зять — трудный. Не умеет зарабатывать. Всё “работает из дома”, как он говорит. То проекты, то встречи… Ты думаешь, он им квартиру купил? Пфф. Это всё я вытянула. Я ж платила. Да, до сих пор платят, но кто их на ноги поставил, а?
Он не стал ничего говорить. Просто вернулся к ноутбуку.
Но внутри будто лопнуло что-то. Потому что он действительно помнил, кто платил, когда он не мог. И он был благодарен. Но он помнил и то, как жил на сэндвичах, как дорабатывал по ночам, как консультировал за еду. И как не дал бизнесу умереть.
И сейчас его дочь вытирала руки бабушкиным полотенцем и говорила:
— Бабушка сказала, ты не умеешь готовить.
В середине декабря он сказал Лене:
— Я больше не могу. Мне нужно, чтобы твоя мама съехала.
— Ты что, выгоняешь её?
— Я прошу. Пожалуйста. Я не хочу превращаться в чужого в этом доме.
— Макс, у неё же давление. Она просто беспокоится. Ты можешь не обращать внимания?
— Я уже не обращаю внимания. Но это наш дом. Наш. И я в нём не могу даже вещь оставить без разрешения.
— Ты… правда думаешь, что она тут хозяйка?
Он посмотрел на жену. Та опустила глаза.
— Хорошо, — сказала она. — Я поговорю с ней. После праздников.
Но разговор не состоялся. Потому что в январе тёща объявила: она остаётся насовсем. Её квартира — в продаже.
— Я не понимаю, — сказал Максим, глядя на Лену. — Как это — “в продаже”? Мы же с тобой говорили. Ты обещала, что она не будет жить с нами постоянно.
— Я не знала, что она уже выставила квартиру, — тихо ответила Лена.
Татьяна Павловна не стала отмалчиваться:
— А что вы хотели? Сколько можно метаться между двумя квартирами? У меня и так давление каждый день скачет, так ещё и за тем углом убираться, ездить туда-сюда… Да и район у вас лучше. И садик рядом. Я же ради вас стараюсь! Вы думаете, это мне удобно — на раскладушке? Думаете, это удовольствие — слышать каждый день, как зять ходит по квартире, как будто в офисе? А я не жалуюсь!
— Ты только этим и занимаешься, — сказал Максим. Спокойно. Даже чересчур.
Он посмотрел на Лену. Та стояла как будто не здесь, не с ними — в другом городе, в другой семье, в детстве, где всё правильно и всё можно не выбирать.
Квартиру Татьяна Павловна продала быстро. Ни с кем особенно не советовалась. Деньги перевела на счёт и начала активно обустраиваться. Купила себе новый матрас, кресло с подставкой для ног, трёхъярусный органайзер на кухню.
— Удобнее же, — говорила она. — А то ваш порядок — это какой-то беспорядок.
Из кладовки исчезли инструменты Максима. Там теперь были заготовки.
— Я купила автоклав, — сообщила Татьяна Павловна. — Буду сама всё делать: соки, мясо, паштеты. Нам с вами в магазин можно не ходить, если я возьмусь за дело. Лена, принеси мне, пожалуйста, папку с рецептами, я в блокноте записывала.
Максим молча вынес автоклав на балкон.
Через месяц он начал спать в офисе. Лена звонила. Писала. Сначала — беспокойно. Потом — раздражённо. Потом — с нотками вины.
— Ты просто всё усложняешь, — говорила она. — Надо потерпеть. Ты сам говорил, что мы семья.
— Мы и были ею. Пока нас не стало трое взрослых. Только ты ведёшь себя так, будто нас двое, а я — лишний.
— То есть ты уходишь?
Он ничего не ответил.
На день рождения дочери Татьяна Павловна купила огромный торт, новые шторы в детскую и праздничные коробки в виде зверей, куда “удобно складывать игрушки”.
Максим пришёл с велосипедом. Маленький, яркий, с корзинкой. Дочь вскрикнула от радости. Сразу же побежала примерять шлем.
— Ну вот, — сказала Татьяна Павловна. — Сначала квартиру — в кредит, потом велосипед — в кредит. Всё в кредит. А ребёнку-то расти как?
— У меня нет кредитов, — спокойно ответил Максим.
— А ипотека? Это что? Ты думаешь, я забыла?
Он замолчал. Но в этот момент ему вдруг стало страшно ясно: дальше будет только хуже. Потому что теперь не было “до времени”. Теперь она была здесь — всерьёз и надолго.
Когда он собрал вещи, Лена вышла в коридор. Дочь в это время была у бабушки в комнате.
— Ты уйдёшь, и что дальше?
— Буду жить отдельно. Снимать. Работать. Видеться с Аней, если ты не будешь против.
— Я не хочу, чтобы ты уходил, — прошептала она.
— А я не хочу быть человеком, которого в собственной квартире обвиняют в том, что он не умеет жить.
Она не ответила.
Через два месяца он снял трёшку рядом со школой, где училась Аня. К нему стали заходить друзья, он снова начал заниматься проектами, стал вести подкаст. Иногда они с дочерью катались на велосипедах по парку, заходили в кафе. Она оставалась у него на выходные. Вела себя весело, немного по-взрослому. Спрашивала:
— Пап, а ты не будешь больше с нами жить?
Он не знал, что отвечать.
Однажды к нему постучали. Он открыл. На пороге стояла Татьяна Павловна. В пальто, с платком, в очках. Лицо выражало печаль и решимость.
— Я пришла поговорить.
Он кивнул и пропустил её в квартиру.
— Знаешь, я долго думала, — начала она. — Может, я была резка. Может, не права. Но ты тоже не сахар, Максим. Я же не ради себя старалась. Аня — мой единственный внук. Лена — моя дочь. Я ж ей помогала, как могла.
— Я не просил, — тихо сказал он.
— Но ты и не мешал.
— Потому что хотел сохранить семью. А в итоге остался без неё.
Татьяна Павловна встала. Взяла сумку. Подошла к двери. И уже почти выходя, повернулась и, как будто невзначай, произнесла:
— А кто, по-твоему, ипотеку платил, пока ты бизнес “строил”?
И ушла.
Он не догонял. Не кричал вслед. Не хлопнул дверью. Просто сел на подоконник. И выдохнул. Впервые за долгое время — не от злости. От пустоты.
Аня позже рассказывала, что бабушка теперь живёт “по чёткому расписанию”, каждое утро пьёт сок из автоклава и больше не смотрит сериалы. А Лена начала снова преподавать, правда, сильно похудела. Говорит дочке, что у них всё хорошо, просто “так получилось”.
Максим слушал. Кивал. И каждый раз хотел что-то сказать — но не находил слов.
Потому что некоторые фразы остаются в воздухе навсегда. Как приговор.