На дне ящика с бельём до сих пор лежат конверты. Белые, с пожелтевшими краями, в каждой надпись: «Квартплата — январь», «На стоматолога маме», «Игорю — обучение». Сначала Лена их собирала по привычке. Потом — чтобы не забыть, кому и за что она должна. Теперь просто не выбрасывает. Наверное, чтобы не перепутать, сколько сил отдала чужим решениям.
— Ты же всё равно одна, — сказала мама один раз, когда Лена впервые заикнулась, что не может заплатить Игорю за курсы повышения квалификации. — А он молодой, у него вся жизнь впереди. Неужели тебе жалко?
Жалко. Но не денег. Себя жалко.
Они с братом росли в одной квартире. Вроде бы в одной семье. Но даже когда Лена была ребёнком, она знала: есть «просто дети», а есть Игорёк. Мама гладила его футболки с внутренней стороны, чтобы не раздражались плечи. Лену в детском саду стригли под мальчика, чтобы «не возиться с косами».
— Ты у нас самостоятельная, — часто повторяла мать. — Всегда была такой. Мне с тобой спокойно. А Игорю тяжело, он нежный, ему нужна поддержка.
Поддержка выражалась в игрушках, поездках, кружках, внимании. Лене — книги из библиотеки, кружка гимнастики через дорогу и тётя Люда, которая иногда забирала её к себе, когда мама уезжала с Игорем «в санаторий».
— А можно я тоже? — спрашивала Лена лет в восемь. — Ну просто с вами, не надо никуда, я тихо посижу…
— Не выдумывай. Ты же знаешь, у Игоря астма. А ты только будешь отвлекать. Хочешь, я тебе потом что-нибудь привезу?
К семнадцати Лена решила: она уедет. Поступит в университет, будет жить в общежитии, работать, сама себя обеспечивать. Так и вышло. Она окончила филфак, устроилась в издательство, снимала комнату на окраине. С Игорем виделась редко — тот мотался по разным вузам, то бросал, то снова поступал, потом уехал в Питер. Вечером Лена ела лапшу быстрого приготовления и слушала маму по телефону:
— Он страдает, ты не представляешь, как ему тяжело. Вот ты молодец, а он…
«А он — нет», — хотелось сказать. Но Лена молчала. С детства знала: слова в этой семье — как кнопки. Нажал не ту — получишь стену обид.
— Леночка, ты не могла бы нам помочь с арендой? — звонок был летом, когда Лена только получила новую должность. — Игоря могут взять на стажировку в крупную компанию, но нужно пару месяцев как-то протянуть…
Она помогла. И потом ещё раз. И ещё. Иногда мама просила прямо, иногда намекала: «Он так старается… А у тебя ведь зарплата хорошая». Однажды позвонил сам Игорь. Не просить — оправдаться:
— Я всё верну, честно. Просто, понимаешь, у меня не складывается, да и мама переживает, у неё давление.
Кто виноват в мамином давлении, никто не уточнял.
К тридцати двум Лена купила в ипотеку двухкомнатную квартиру. Старый фонд, третий этаж без лифта, но тихий двор и метро рядом. Сама отложила на первый взнос, сама подписывала бумаги. Родные поздравили вяло.
— А зачем тебе две комнаты? — спросила мама. — Ты же одна.
Она не обиделась. Уже привыкла. Но когда через два года мама позвонила и сказала: «Игорю негде жить, его подставили с арендой, ты не могла бы временно…», — в горле всё же встал комок.
— Нет, — сказала Лена. — Я не готова. Это моё личное пространство.
— Ну, не хочешь помочь — не надо, — обиделась мама. — Просто я думала, ты у нас добрая. Всегда была.
Потом был перерыв. Мама почти не звонила, Игорь тоже не выходил на связь. Лена пару раз набрала — бросали на гудки. Спустя полгода в выходной пришла смс: «Поздравляем с Новым годом. Всего хорошего». Без имён. Без тепла. Лена сидела на кухне, смотрела на гирлянду и думала: если бы она тогда пустила Игоря, что бы изменилось? Стало бы лучше?
Через неделю мама позвонила сама, как ни в чём не бывало:
— Слушай, а ты не подскажешь, сколько сейчас стоит брекет-система? Игорю надо зубы выровнять, а у нас с пенсией тяжеловато…
Лена слушала про зубы и будто отдалилась от себя. Как бывает в детстве, когда стоишь под ледяным душем и стараешься не чувствовать. Просто отключаешься, потому что сопротивляться бессмысленно.
— Не знаю, — ответила она. — Не интересовалась.
— Ну ты же вроде делала чистку? — настаивала мама. — Ты же всегда за здоровьем следишь. Нам бы просто примерно понять…
«Нам» — это она и Игорь. Он по-прежнему был частью их общего союза. Лена — нет.
После этого разговора Лена неделю не могла нормально спать. Не потому что чувствовала вину — её как раз не было. А потому что мама всё ещё считала это нормальным: обсуждать чужие деньги как ресурс, который по умолчанию принадлежит семье. Точнее — брату.
В редакции она рассказала об этом коллеге — Даше. Та закатила глаза:
— Да ты чё, у меня подруга так всю жизнь брата тянет. Причём он до сих пор на маминой шее. А как у неё ипотека, ребёнок и работа — это никого не волнует. Типа, ты сильная, сама справишься.
— Вот, вот, — Лена кивнула. — У меня даже был момент, когда я реально думала: может, я и правда какая-то… ну, непробиваемая? Что им всё можно, а я — «сама разберусь»?
— Нет, ты просто их научила, что тебя можно не жалеть.
Мама позвонила снова через месяц.
— У Игоря собеседование, он очень волнуется. Ты бы с ним поговорила, поддержала. У тебя же хорошо с работой, ты могла бы подсказать…
— Мам, я не могу. Мне некогда.
— Ну конечно. Ты же теперь у нас такая важная, — с кислой обидой в голосе. — Ладно. Только не удивляйся, если он перестанет вообще с тобой общаться.
Это был уже не первый ультиматум в её жизни. До этого был «если ты не придёшь на день рождения тёти Лиды — у бабушки поднимется давление», и «если ты не поможешь с переездом Игорю — он подумает, что ты его не любишь».
Однажды Лена попробовала объясниться. Не скандалить, не оправдываться. Просто сказать, что она устала. Что не может быть ответственной за всех, за всё. Что хочет жить своей жизнью.
— Так живи, — спокойно сказала мама. — Никто ж тебя не держит.
Но всякий раз, когда Лена делала шаг в сторону, начинался душевный пожар: обвинения, мрачные молчания, звонки «случайно», в которых сквозили упрёки.
На работе всё шло в гору. Лену повысили, она переехала в однушку поближе к центру. Без ремонта, с облупившейся ванной, но с тёплым полом и окнами во двор. Впервые она почувствовала: это — её. Только её.
Почти год с семьёй не было контакта. Даже на праздники. Иногда звонила бабушка — делилась новостями, спрашивала, как здоровье. Лена отвечала честно, но без подробностей. Бабушка намекала: «Ты ведь не чужая. А мама… ну, она просто переживает, вот и бывает резкой». Но Лена уже знала: это не резкость. Это система.
Весной мама позвонила сама. Без предупреждения, без извинений.
— Лен, ты не могла бы к нам приехать? На пару дней. Тут с ремонтом накладка вышла. Игорю временно негде жить, мы его пока к себе взяли, но тесно.
— К вам — это куда? — осторожно уточнила Лена.
— Ну, в квартиру, ты же знаешь. Ты ж её оформила на себя тогда, когда папа ушёл. Мы с тобой это обсуждали. Формально — твоя, а так, она же наша.
Лена почувствовала, как кровь отливает от лица. Эту квартиру она ремонтировала сама. На ней до сих пор висел налог и коммуналка. И вдруг — «наша».
— Мам, это моё жильё. Я ничего не обсуждала. Я дала вам пожить, когда вы не могли снять. Но мы не договаривались, что оно теперь общее.
— Ну что ты начинаешь, — вздохнула мама. — Мы же семья.
Лена не поехала. Через неделю ей позвонила тётя Наташа:
— Ты что там удумала? Мать в слезах. Говорит, ты её выгнать хочешь. Игорю, бедному, и так жить негде. А ты с этой своей карьерой, с этими замашками…
— Подожди. Никто никого не выгонял, — попыталась объяснить Лена. — Я просто сказала, что не могу приехать. Мне никто заранее не говорил, что я кому-то должна уступать жильё.
— Да что ты заладила — «должна», «не должна»? — вспылила Наташа. — Мы ж все одна семья! А ты — как чужая.
Когда она услышала фразу «как чужая», внутри будто что-то щёлкнуло. Не громко — тихо, но окончательно. Лена не помнила, чтобы когда-либо по-настоящему чувствовала себя своей. Ни в детстве, ни в юности, ни теперь, когда могла бы, казалось бы, позволить себе всё — поездку, отдых, ремонт, даже ребёнка — если бы не вечное чувство долга и контроля.
Через два дня в почтовом ящике она нашла письмо — простое, на листке в клеточку, почерк мамин, знакомый с детства:
«Мы не хотим скандалов. Просто подумай сама — сколько раз Игорь тебе в чём-то отказывал? А ты вот так просто от нас отвернулась. Мы ведь тебя тоже растили. Неужели ты такая холодная стала?»
Подписи не было. Конверта тоже.
Лена положила письмо в ящик с бельём. Туда, где раньше лежали конверты с подписями. Пусть будет рядом. Как напоминание — не им, а себе.
Летом она взяла отпуск и уехала одна в Карелию. Палатка, озеро, чужие лица, никакой связи. Две недели не проверяла телефон. Сначала было тревожно, потом — как будто внутри расправились крылья. На третьем дне похода поймала себя на мысли: а ведь никому ничего не обещала. Никому ничего не должна.
Вернувшись, она наконец села и написала список. Что она может. Что хочет. Что — никогда больше. В самом низу приписала:
«Моё спокойствие — моя обязанность только перед собой».
Осенью начался настоящий штурм. Сначала — звонки от тёти, от бабушки, от Игоря, который «не понимает, что он такого сделал». Потом — прямым текстом от мамы:
— Мы тут с папой подумали, может, ты просто квартиру ту на Игоря переоформишь? Тебе всё равно одной столько не нужно. А он бы чувствовал себя увереннее.
— Это шутка? — Лена даже не сразу нашла голос.
— Что ты так остро реагируешь? Ты же сама говорила, что хочешь жить поближе к центру. А там — далековато. Тебе всё равно неудобно.
— Это моя квартира, мам. Моё решение.
— Значит, всё для себя? — мама помолчала, а потом добавила: — Мне просто обидно. Мы столько в тебя вложили. А ты…
— Во что вы меня вложили? — Лена сама удивилась, что задала этот вопрос вслух.
Трубка повисла.
Через неделю мама снова позвонила. Тоном, будто ничего не случилось:
— Ты же всё равно праздники одна будешь встречать. Может, приедешь к нам? Игорь с девушкой будет, мы стол накроем.
Лена стояла у окна, смотрела на снег. Всё было как обычно: темнеет рано, ветер, в окне напротив мелькает гирлянда. Ничего особенного — и всё одновременно.
— Нет, я не приеду, — сказала она. — Игорю с девушкой будет тесно. Вы же сами говорили.
На том конце было молчание. Не гудки — тишина. В ней мама всегда прятала раздражение.
— Ты изменилась, — сказала она наконец. — Стала жёсткая. Раньше ты была мягче, добрее. Просто ты теперь… не такая удобная, как брат, — сказала мама, не глядя.
Эта фраза потом вернётся к Лене ночью. А потом — утром. И снова — через неделю. Но не укусит, не обожжёт. Просто ляжет, как последняя деталь в пазле, который она собирала всю жизнь.
Неудобная. Да.
Не подходящая. Не подходящая под ожидания, под шантаж, под чужие границы, растянутые до её спальни, до её зарплаты, до её молчания.
И с этого момента она решит: так и будет. Неудобная — значит, своя. А чужая — это не всегда плохо.
В комментариях к рассказу читательницы будут спорить:
— «Ну и что, что помогала брату? Родные люди!»
— «Если бы у меня была такая сестра, я бы ноги целовала!»
— «Семья — это поддержка, а не автомат с деньгами!»
— «Она просто обиделась, что её не любят как брата».
— «А может, дело в маме, а не в брате?..»
А Лена — героиня рассказа — уже будет жить в тишине. С книгами, пледом и телефоном на беззвучном. В квартире, где никто не скажет ей, какая она должна быть. И где наконец можно быть просто собой.
Что имеем – не храним