Поначалу всё казалось разумным. Вера и Илья сняли квартиру в хорошем районе — далековато от центра, но рядом детский сад, лес и торговый центр. Район спокойный, соседка за стенкой — одинокая пенсионерка, которая вечно пекла что-то сладкое и угощала их сына пирожками с повидлом. Коммуналка терпимая, ремонт свежий, бытовая техника — хоть и не люкс, но своя.
Только за аренду уходила треть их общего дохода. После рождения Тимки стало сложнее: Вера ушла в декрет, на пособие далеко не уедешь, Илья крутился как мог — брал подработки, таксовал по выходным, но всё равно к концу месяца приходилось занимать у знакомых.
И вот, на семейном совете, когда посчитали остаток на карте, Илья произнёс фразу, которая всё изменила:
— А может, временно к маме? Пока ты в декрете. Сэкономим на аренде. Она не против, даже сказала, что будет помогать.
У Веры внутри сжалось. Она знала Наталью Павловну — ту самую «маму», — с её манерой говорить ласково, но при этом пробирая до костей. Свою территорию Наталья Павловна охраняла ревностно. Даже когда они просто приходили в гости, Вера чувствовала, что ей тут не рады: подушка, на которую она садилась, потом тщательно вытряхивалась; чашка из-под чая ставилась отдельно от других.
— Это временно, — заверил Илья. — Мы накопим, разберёмся. Только на пару месяцев. Ты же понимаешь…
Она понимала. И согласилась. Они переехали в однушку свекрови в панельке рядом с метро. Вера сразу заметила, что Наталья Павловна не передвинула ни одной вещи, чтобы освободить им место. «На шкафу есть место для твоих вещей», — сказала она. А когда Вера попыталась задвинуть шторы по-другому, та подняла брови:
— У меня тут всё по фэншую. Не стоит нарушать энергию.
Первую неделю Вера старалась не вмешиваться: готовила сама, мыла за всеми посуду, занималась ребёнком, благодарила свекровь за любую мелочь. Наталья Павловна носила внука на руках, хлопала ресницами и говорила: «Какой же он у нас солнечный мальчик». При этом каждый вечер комментировала, что Вере бы неплохо подкачаться — спина, мол, слабая, бедра широкие, да и лицо после родов «поплыло».
— Я понимаю, гормоны, — добавляла она сочувственно. — Но пора уже в форму, ты же всё-таки женщина. Не забывай, мужчины любят глазами.
Илья, как всегда, делал вид, что не слышит. А когда Вера завела об этом разговор вечером, он пожал плечами:
— Мамы они такие. Скажут — не подумают. Не бери в голову.
Он ушёл спать, а она осталась в коридоре, на старом табурете, кормить Тимку грудью, потому что кроватка не влезала в комнату, а в кухне свекровь уже разложила сушиться лук, запах от которого донимал весь вечер.
На третий день Наталья Павловна сама взяла корзину с бельем, открыла Верин ящик и начала перекладывать её трусы и футболки.
— Неудобно тебе будет, — сказала она, — я вот лучше сложу по уму. А то всё в куче. Ты, видно, не привыкла к порядку.
Вера вцепилась в подлокотник дивана. Сказать ей в лицо? Отнять корзину? Но тут в комнату вошёл Илья с Тимкой и сказал:
— Мама, спасибо тебе. Нам с Верой с тобой гораздо легче.
Свекровь улыбнулась, как будто получила грамоту за верную службу.
Через неделю началось. Наталья Павловна заявила, что тратит слишком много денег на свет и воду. «Ты же по три стирки в день включаешь! Это ненормально!» — вскричала она. — «Я когда тебя кормила, одной тряпкой всё стирала! А ты — только кнопки нажимать умеешь!»
Потом — продукты. Свекровь приносила из «Пятёрочки» пельмени по акции и грозно поджимала губы, когда Вера доставала брокколи из детского меню.
— Мы, значит, экономим, а она тут зелёной капустой шикует! Да и вообще, Тимошке рановато такое. Печень посадишь.
— Мы педиатра спрашивали, — робко сказала Вера.
— У нас раньше не было этих педиатров! Сами всё знали — и ничего, живы!
Вечером Вера собрала вещи и пошла к подруге ночевать. Илья не пошёл с ней, остался с матерью.
На следующий день он извинился. Обещал поговорить. Он действительно поговорил — вечером Наталья Павловна предложила Вере «передохнуть» и два дня пожить у подруги.
— Просто у меня давление, — сказала она мягко. — Мне нужно тишины. А ты со своим распорядком меня всё время сбиваешь. Даже сон стал тревожный.
— У тебя же тихая комната, — удивилась Вера. — Мы не шумим, Тимоша спит.
— Дело не в этом. Просто не идёт у нас с тобой, Верочка. Разные у нас энергии.
Илья опять промолчал.
Вера вернулась через два дня. Сильно похолодала, она знала, что Тимке нужно быть дома. С того вечера между ними с Натальей Павловной установилась зыбкая вежливость — как в лифте с соседкой, с которой был неприятный разговор. Всё — на полутоне.
И тут начались разговоры о деньгах.
— А почему это Илья всё покупает? — спросила однажды свекровь. — Ты же на декрете — получаешь. А продукты и коммуналка на нём?
— Я тоже покупаю. Молоко, памперсы, фрукты. И подарки тебе на праздник — тоже из моего. Просто ты не видишь.
— Вот я и не вижу. Потому что этого нет. А раньше ты в салон ходила. Маникюр делала. А сейчас — всё на моём сыне сидишь.
Вера побледнела. Она не делала маникюр уже девять месяцев. А из «подарков» купила свекрови кофейный сервиз из Икеи — тот самый, которым Наталья Павловна не пользовалась, оставив в коробке в кладовке, «чтобы не разбили».
Илья вновь ничего не сказал. Но в ту ночь он ушёл спать в зал к матери, «потому что Тимка кричал». Вера впервые почувствовала холод.
Всё больше и больше. Как будто в доме отключили батареи.
Вера просыпалась среди ночи в одиночестве. Тимка давно спал рядом, сопел в маленькой кроватке, которую они всё же уместили у стены, пожертвовав половиной шкафа. Но в комнате было пусто — Илья снова ушёл на диван к матери.
— Ему тяжело, — говорила себе Вера. — Он между двух огней. Он просто устал.
Но усталость стала её постоянным состоянием. Каждый день — борьба за личное пространство, за право выбирать, что приготовить, за возможность не оправдываться. Казалось, Наталья Павловна жила только ради того, чтобы доказывать Вере: та не справляется, не умеет, не достойна.
Однажды свекровь принесла домой шторку в ванную — с огромными красными маками. Яркую, пластмассовую, агрессивную.
— У вас унылая была, — сказала она. — А тут — сразу настроение.
— Можно было бы спросить, — попыталась вставить Вера. — У нас была спокойная, голубая, Тимке нравилась.
— Тут всё моё. И ванна — тоже, — отрезала Наталья Павловна.
Потом она купила новую скатерть — с кружевами. Вера убрала её через день: неудобно, цепляется за всё. Через час скатерть вернулась на стол, аккуратно разглаженная.
Вера пыталась увильнуть от разговоров. Стала выходить гулять с Тимкой дольше. Часто шла пешком через два квартала в кафе, чтобы посидеть с ноутбуком и сделать фриланс-заказы — хоть что-то заработать, хоть как-то почувствовать себя собой. В один из таких дней Наталья Павловна позвонила сыну и сообщила, что «ребёнок брошен», что «мать весь день в кафе» и что она «вынуждена взять всё в свои руки».
— Я просто работаю, — объяснила Вера. — Ты же сама говоришь, что я живу за счёт Ильи. Я пытаюсь это исправить.
— Женщина должна быть при ребёнке, а не бегать по кафешкам! Ты карьеру строишь, а я внука нянчу!
— Я не просила!
— А кто с ним гуляет, пока ты свои статьи строчишь?
— Я!
Илья опять стоял в дверях и молчал. Потом ушёл на балкон покурить.
Вере казалось, что их жизнь как перекошенная мебель: вроде стоит, но если присмотреться — всё наискосок.
Потом свекровь начала говорить напрямую.
— Ты в моём доме, Вера. Я стараюсь как могу, но терпение не резиновое. Я понимаю, что тебе сложно, но ты ни разу не спросила, как я себя чувствую. А у меня давление, у меня ноги отекают. Я всё время на нервах — за тебя, за Илью, за ребёнка…
— Наталья Павловна, — устало перебила Вера, — а вы себя слышите? У вас всё плохо — потому что мы тут. Так, может, нам уйти?
— Вот! Вот и говори прямо, а не ходи с обиженной физиономией!
На следующий день Илья сказал:
— Давай снимем что-нибудь совсем дешевое, хотя бы временно. Я больше так не могу. Вы с мамой просто… сжигаете друг друга.
— Может, ты всё-таки скажешь ей, чтобы она перестала меня третировать?
— Я не хочу с ней ругаться. Она одна. И всё для нас делает. Ты же знаешь.
Эти слова разрезали Вере сердце. Не потому что она не знала — потому что слишком хорошо знала. Наталья Павловна действительно жила ради Ильи. Только не ради них. Ради него одного.
Они пошли смотреть квартиры. Всё было либо совсем убитое, либо далеко. Но появился вариант — комната в коммуналке, дешёвая, зато без мамы. Вера настояла.
Наталья Павловна встретила новость в молчании. Потом сказала:
— Дело твоё. Я не держу. Только запомни: мой сын — мой сын. Ты можешь переезжать, уходить, но от него не отнимешь. Не надейся.
Через день она принесла коробку с вещами Веры и оставила у входа.
— Чтобы вам было легче переезжать. Не благодарите.
Коммуналка встретила их плесенью в ванной и скрипом полов. Но там было тихо. Без чужих подслушивающих ушей, без критичных взглядов, без сыпучих упрёков.
Вера отсыпалась. Готовила то, что хотела. Работала по ночам. В первый раз за долгое время она почувствовала, что дышит полной грудью.
Илья приходил всё реже. Сначала задерживался у матери «по делам», потом стал оставаться на ночь. Объяснял это усталостью, потом — «ну, ты же сама хотела личного пространства».
Однажды пришёл, увидел, как Вера кормит Тимку пюре из банки, и нахмурился.
— А раньше ты сама готовила. Что случилось?
— Случилось, что ты живёшь отдельно. Я одна. Мне не с кем смениться. Я работаю, убираюсь, готовлю, укачиваю. Всё сама.
— Ну ты же хотела свободы…
Она не ответила. Просто ушла на кухню и заперлась. Рыдала там до утра, прислушиваясь к тишине.
Потом она привыкла. Жить отдельно, быть одной, не ждать. С Ильёй они стали созваниваться, но всё чаще — по делу: продукты, лекарства, когда забрать Тимку. В какой-то момент Вера поймала себя на том, что с облегчением закрывает за ним дверь.
Весна прошла в молчании. Июнь пришёл с ливнями. На горизонте — ни одной хорошей новости. И тогда, спустя почти четыре месяца без совместной жизни, Илья появился на пороге неожиданно.
Вера открыла — он стоял с сумкой. Мятый, уставший. Пахло сигаретами.
— Можно зайду?
Она молча отошла.
— Мама настаивает, чтобы я вернулся. Говорит, ты всё равно сама справляешься. Что ты сильная. А я с ней… У меня там как тюрьма.
— А у меня что, рай?
Он замолчал.
— Я не хочу возвращаться туда, — прошептал он.
Вера посмотрела на него и поняла, как устала. Не просто от него, а от этой бесконечной игры в «не обидеть маму», в «давай как-нибудь».
— Что ты хочешь, Илья?
Он пожал плечами:
— Просто быть с вами. Хоть как-нибудь.
Она села на стул, закинув ногу на ногу. Смотрела на него долго.
— Ты знаешь, что будет, если ты снова уйдёшь?
Он кивнул.
И вдруг зазвонил телефон. Вера посмотрела на экран. Наталья Павловна. Подняла бровь, посмотрела на Илью.
— Бери, — сказал он. — Всё равно не отстанет.
Она включила громкую связь.
— Алло, Вера? Ну что вы там устроились уже, обжились, как я погляжу? Отлично. Комнату освобождайте, моя сестра из Костромы едет.
— Что? — переспросила Вера, не веря своим ушам.
— Ты не ослышалась, — голос Натальи Павловны звучал бодро, с ноткой победного торжества. — Моя сестра. Из Костромы. На лето. Ну, ты ж понимаешь — здоровье, климат, всё такое. Я ей пообещала. У вас же теперь там всё хорошо, не то что тут. А комнату вы занимаете зря.
Вера положила трубку. Медленно. Молча. Посмотрела на Илью.
— Вот и вся твоя свобода, — сказала она. — Ей всё равно, где ты, с кем ты. Главное, чтобы ты был под рукой. И под каблуком.
Он сел на табурет, сцепил руки.
— Я не знал…
— Ты всегда ничего не знаешь. Ты просто не хочешь знать. Она тобой управляет, Илья. Как куклой. Тебя нет, ты — функция. Сын. Удобный. Молчаливый. Послушный.
— Я хотел начать с чистого листа…
— А у тебя есть чистый лист? — Вера встала. — У тебя — тетрадка, вся исписанная чужими словами. Ты даже ручку держишь не сам.
Он не ответил. Смотрел в пол. Как тогда, в её первый день в доме Натальи Павловны, когда она сказала: «Вот тебе полка, но не трогай шторы». Как в тот вечер, когда Вера разогревала ужин, а он, не снимая ботинок, шепнул, что мать «сегодня в плохом настроении, лучше не спорь».
Прошло почти полгода. Илья жил на два дома, по привычке. Приходил к сыну по выходным, иногда помогал с покупками. Вера больше не ждала. И не просила.
Она вернулась к фрилансу, брала заказы, участвовала в тендерах. Деньги шли маленькие, но стабильные. Потом устроилась в онлайн-школу копирайтинга. Меньше времени с Тимкой — больше смысла в каждом дне. Она вставала рано, тёрла морковку в кашу, мыла голову под музыку, иногда пела. Рядом на стене висел магнитик из Сочи — подарок той самой соседки из старой квартиры. «Скоро снова у тебя будет свой дом», — написала она на обороте.
Свекровь больше не звонила. Передала всё через Илью: «Пусть не рассчитывает на поддержку. Я себя ей не навязывала». Он передавал дословно, как стенографист, без интонаций. Иногда он пытался шутить, иногда приносил печенье «которое ты любила» — но всё это уже не работало.
Вере было достаточно того, что она больше не живёт на чужой территории — не под чужими шторками, не по чужим спискам покупок, не по чужим правилам.
В июле она пошла с Тимкой в парк. Там были качели, качели скрипели, воздух пах леденцами. Рядом загорали бабушки с журналами, под деревом сидел дед с шахматами. Всё было простое, живое.
Вера достала телефон, сделала фото сына. Хотела отправить маме — и тут всплыло сообщение от Ильи: «Я поговорил с ней. Она извинилась. Но всё равно считает, что ты слишком резкая. И эгоистка».
Вера стёрла сообщение. Без злости. Просто — стёрла.
На следующий день позвонила агенту по недвижимости. Попросила поискать что-нибудь посуточное — ей нужно было отвезти Тимку к морю, на две недели. Хотелось показать ему солнце, настоящее, не сквозь пыльный подоконник.
Вера сама забронировала билеты, упаковала сумку. Деньги наскребла по знакомым — не в долг, просто попросила заказчиков оплатить пораньше. Никого не спрашивала, не советовалась. Просто — сделала.
Перед отъездом Илья приехал попрощаться. Принёс игрушку. Смотрел в глаза. Молчал.
— Когда вернётесь? — спросил.
— Не знаю, — пожала плечами Вера.
— Я могу помочь вам там. Если что-то понадобится…
— Если нам что-то понадобится, мы справимся. Сама.
Он помолчал, потом вдруг обнял её. Она не оттолкнула, но и не ответила. Он отпустил — как будто почувствовал.
— Я правда хотел, чтобы у нас получилось.
— Ты хотел, чтобы получилось без конфликта. Но семья — это не уклонение. Это борьба. Работа. И выбор. Ты его так и не сделал.
Он кивнул. Ушёл.
Спустя неделю, лёжа с Тимкой на пляже, Вера увидела знакомую фамилию в мессенджере. Наталья Павловна.
Открыла. Одно голосовое.
Вера включила. Свекровь говорила усталым голосом, будто не спала.
— Вера… Слушай… Я не враг тебе. Просто я привыкла всё контролировать. У меня такая жизнь была, понимаешь… Я… Я не сразу поняла, что ты — не враг мне. А человек. Ты… сильная. И я это уважаю. Прости, если можешь.
Пауза.
— Но комнату освобождайте, моя сестра из Костромы едет.
Вера выключила. И рассмеялась. Смеялась так, что Тимка тоже начал хохотать — просто потому, что мама счастлива.
Это был конец. Или, может, начало. Того, где никто уже не объясняет тебе, куда ставить чашку, что класть в суп, как быть женщиной.
Того, где есть ты, твой ребёнок и море. И ни одной чужой шторы.
– Испортилась твоя жена, — заявила свекровь после 32 лет брака сына, — разводись с ней немедленно