Когда Лена вышла замуж за Олега, она знала, что его семья — плотная, шумная и, как выразился однажды сам Олег, «мы все друг у друга под ногами, но это любовь». Первые месяцы она пыталась быть на одной волне: ездила с ними на рыбалку, квасила капусту в общем погребе, таскала миски на общие застолья.
Но потом наступила реальность.
Лена и Олег сняли небольшой домик на краю поселка, в двадцати минутах ходьбы от большого дома родителей Олега. Сюда же, через участок, примыкал участок старшего брата Олега — Гены. Там жили Гена, его жена Тамара и их дочь Таня, студентка-заочница, которая больше сидела в телефоне, чем за книжками.
— Хорошо, что все рядом, — говорила свекровь с умилением. — Всегда подстрахуем друг друга.
Вот только «подстрахуем» быстро превратилось в «Лен, сбегай за хлебом», «Олег, почини провод у Гены в сарае», «Тамаре не с руки варить — ты борщ свари, ты же дома». Олег работал в автомастерской, часто допоздна, Лена — удаленно, бухгалтером в частной фирме. Работа сидячая, вроде бы из дома, но отчеты, звонки, планерки — не меньше восьми часов в день.
А еще — дочка, Сашка, первоклашка, гиперактивная, вечно что-то спрашивает, роняет, теряет. Лена старалась, тянула, злилась на себя за злость — ведь семья, надо помогать…
Но с каждым днем «надо» наваливалось сильнее.
Вот, например, пятница. В девять утра звонит Тамара.
— Ты еще не вышла? Гена забыл ключи от кладовки, там курица размораживается. Сбегай, открой, а то пропадет.
— Тамар, я сегодня с отчетами, не могу.
— Ну ты ж дома! Мы ж не в казино тебя просим свозить! Открой и обратно — чего там делов?
А недавно свекровь принесла таз малины:
— Это от Танькиной подруги, спелая. На варенье пустишь, а я у тебя баночки завтра заберу.
— Я не планировала варить варенье.
— Ну ты ж у нас в декрете была, умеешь! Тамара — нет, она от печки за метр. А малина пропадет.
Не объяснишь, что между «умеешь» и «хочешь» есть разница.
Лена начала записывать просьбы в блокнот. Так проще было себе признаться, что это не помощь, не участие, а система. За неделю — пятнадцать «мелочей». Кто-то заболел — Лена за лекарствами. Кто-то разлил суп — Лена перемывает. Кто-то не успел в магазин — Лена бежит.
— Ты у нас как скорая помощь, — подмигивала Тамара.
И вроде бы приятно, да?
Вот только однажды Лена проснулась с температурой. Тридцать восемь и три, тело ломит, глаза слезятся. Подумала — поваляется до обеда, потом хоть на пару часов за ноут сядет.
Не тут-то было. В 9:20 пришла свекровь. Без звонка, с ключами.
— Лен, у нас Таня вареники хотела, да тесто не вышло. У тебя руки на это лучше. Замеси, пока не забыла, я ей начинку даю.
Лена лежала на диване, укрывшись пледом до ушей.
— У меня температура, — прошептала она, — тридцать восемь с лишним…
— Ну ты ж не по больничкам, дома. Подумаешь, вирус какой. Я в молодости и с сорока градусами корову доила. А тут — всего-то вареники…
Лена не встала. Не смогла. Потом заварила чай, выпила парацетамол. А вечером Олег, вернувшись, с порога:
— Ты что, обидела маму? Она сказала, ты ее выгнала.
— Я болела. Температура.
— Ну и что? Она ж не на бал тянула тебя, а всего-то…
Лена не ответила. Просто легла обратно и отвернулась к стене.
В воскресенье вечером, за ужином, Гена смачно хрустел огурцом и между делом бросил:
— А у Лены язык острый, как бритва. Это ж надо — маме отказать.
Таня захихикала. Тамара пожала плечами:
— У Лены теперь новые принципы. Видишь, какая важная стала, в телефоне работает.
И никто, абсолютно никто, не спросил — как ты себя чувствуешь, легче ли тебе.
Они даже не замечали, как наступают на личное.
Как будто само собой разумеется — если ты рядом, ты обязана.
А Лена всё записывала. Молча. Даже не ради справедливости — просто чтобы не сойти с ума.
Прошла неделя. Лена решила попробовать по-хорошему — поговорить. Спокойно, без обид, без упрёков.
В субботу они с Олегом шли домой с рынка, и она, набрав воздуха в грудь, начала:
— Слушай, мне последнее время тяжело. Очень. Я как на подхвате у всех — туда сбегай, это свари, тут помоги, там подмени… Я ведь тоже человек. Мне нужно время на работу, на Сашку, на себя хоть немного…
Олег остановился у калитки, нахмурился:
— Так скажи им. Я-то откуда знаю, что ты устала? Не думал, что тебе трудно.
— Я и говорю. Только я уже говорила. И тебе, и твоей маме, и Тамаре. И все делают вид, что не слышат. Что я обязана.
— Обязана… — передразнил он. — Тоже мне — обязанная. Люди ж не требуют с тебя денег или квартиры. Попросили — помоги. Ты ж в семье теперь.
— Я в семье. Но не слуга. Не бесплатная домработница.
— Ой, всё, — махнул он рукой. — Надо же, нашлась гордая. У всех семьи помогают друг другу. А ты — прям жертва.
С того разговора прошло четыре дня. Лена не поднимала тему, но и не бежала больше на каждый зов. Начала говорить «нет». Тихо, но уверенно. В ответ слышала:
— Вот еще характерок вылез!
— Ишь ты, принцесса.
— Аж смешно — у самой еле на масло, а туда же, правила диктовать.
Потом был день рождения Тамары.
Пригласили и Лену с Олегом, конечно, и Сашку — она вечно у Тани вертелась, как хвостик.
Лена наготовила салат, испекла кекс. Знала, что не надо, но совесть грызла: «семья же, неудобно». На столе всё было, как всегда — соленья, курица с картошкой, сырная нарезка. Таня в короткой кофте крутилась с бокалом сока, мамаша хлопала её по спине: «Царица наша!». Гена рассказывал, как он «одним глазом» машину починил.
А потом Тамара, кривя губы:
— Лен, ты у нас сейчас на удалёнке, да?
— Да, — кивнула Лена.
— А мы тут подумали. Таня летом хочет устроиться в аптеку, подработать. Но по утрам ей тяжело — у неё биоритмы вечерние. Ты бы провожала её, что ли, утром? Чтобы спокойно дошла. И потом встречала.
— А у меня работа. С утра планерки.
— Ну ты же дома! Идти пять минут, делов-то…
Олег смотрел в тарелку, ковыряя вилкой винегрет.
Лена поставила бокал.
— Тамар, я не могу быть нянькой взрослой девочке. И не хочу.
Таня закатила глаза. Гена понизил голос:
— Не хочешь — не надо. Только ты, похоже, на свой статус в семье наплевала. У нас так не принято.
— Я не против помогать. Но не на постоянке. Не как должное.
— Ты слишком много возомнила, — проговорила Тамара сквозь зубы. — С чужим уставом в наш монастырь…
Вечер свернулся. Лена молча собрала Сашку и пошла домой. За спиной кто-то фыркнул: «Вон, поскакала».
Через три дня позвонила свекровь. Спокойно, но с нажимом:
— Леночка, я тут хотела узнать. У вас же огурцы на грядке всходят?
— Да.
— А у нас Гена забыл вовремя посадить. Может, поделитесь рассадой? Он сказал, ты много посадила.
— Я по своему участку садила. Не с запасом.
— Ну ты ж внук мою растишь. А Гена — брат Олега. Это же всё общее, по сути. И земля, и помощь, и урожай.
Лена положила трубку, не договорив. Её трясло.
Позже, на следующий день, она позвонила своей подруге Вере — единственной, кто всегда поддерживал.
— Мне кажется, я схожу с ума. Я как будто в театре абсурда. Они ведут себя так, как будто я мебель. Или служанка по умолчанию. Стоит сказать «нет» — и ты враг.
— Лен, у них это давно нормой стало. Они так привыкли. А ты — как сбой в системе. Вот и брыкаются.
— А Олег…
— А Олегу удобно. Его всё устраивает.
Лена молчала. Потом тихо:
— Понимаешь, я думала, семья — это опора. А тут я как будто одна против всей стаи. Даже не злой — равнодушной.
В воскресенье Сашка упала на велосипеде — синяк, ссадина, крик. Лена её лечила, гладила, поила сладким чаем. А вечером, едва уложила, — стук в дверь. Гена.
С сигаретой, с бутылкой пива и улыбкой до ушей.
— Завтра баньку топим, Лён. Приходите не раньше семи, а то вдруг мешать будете.
И как-то так отрезал колбасу на своём блюде, будто ни в чём не бывало.
После слов Гены у Лены внутри что-то щёлкнуло.
Она молча закрыла дверь. Не грубо — аккуратно. Потом прошла в кухню, села за табурет и, обхватив голову руками, просидела так минут двадцать. Не плакала. Просто думала. Или не думала, а вспоминала. Всё — от первой вареной чужой кастрюли до этих, казалось бы, случайных слов, которыми тебе показывают: ты — лишняя.
Олег зашёл в кухню уже к ночи. Присел напротив.
— Ты чего на Генку обиделась? Он же не со зла. Просто предупредил, что в баню народу будет — париться некому.
Лена медленно подняла голову.
— А ты слышал, как он это сказал?
Олег пожал плечами:
— Ну, может, не очень вежливо. Но он же шутил.
— Нет, Олег. Он не шутил. И ты это знаешь.
Молчание. Лена встала, достала с полки чашку, налила себе чаю. Устала. Не физически — морально. Как будто в ней больше не было ресурса оправдываться. Или пытаться объяснить очевидное.
— Ты можешь мне ответить честно? Я у тебя кто?
— В смысле?
— Ну вот мама твоя — это мама. Брат — это брат. А я кто?
Олег помялся, потёр затылок:
— Ну ты… жена.
— Нет. Не так. Я — человек, или… функция? Удобная. Молчаливая. Доступная.
— Лен…
— Послушай. Я не хочу больше варить борщи за Тамару, возить Таню в аптеку, поить твою маму чаем, когда у неё давление скачет, и полоть чужую грядку. У меня есть своя жизнь. Я просто хочу, чтобы это приняли.
— Но ты же сама раньше всё делала.
— Да. Потому что думала, что так будет правильно. Что потом всё наладится, и они примут меня, как равную. А я оказалась просто подсобной силой. Ни уважения, ни благодарности.
— Ты перегибаешь…
Лена подняла руку:
— Олег. Я устала. Очень. И если ты не готов меня поддерживать — мне придётся делать выбор.
В следующие дни Лена изменила тактику. Перестала спорить. Перестала объяснять. Просто не делала.
Таня писала ей в мессенджере:
«Тёт, сбегаешь за молоком? А то я сериал смотрю» — игнор.
«Сделай скрин с таблицей, мама не поняла» — игнор.
«Ты ж дома. Откроешь электрику, он к нам придёт» — игнор.
Один за другим пришли звонки. Тамара с упрёками, свекровь с причитаниями:
— Леночка, мы тебя так приняли…
— Мы ж как семья…
— А ты что — гордая теперь?
— Нет, — ответила Лена однажды. — Просто устаю. А вы этого даже не хотите замечать.
Гена однажды пришёл. Без предупреждения. Постучал в калитку. Лена вышла.
— Слушай, а ты что, реально на нас дуться?
— Нет.
— Ну ты прям, как из кино: «не мешайте мне жить». Мы ж тебе не враги.
— Тогда не ведите себя, как враги. Я ж не против помочь, если что-то случится. Но не быть по умолчанию вашей обслугой. Это не обида. Это граница.
Гена засопел:
— Ну ты, конечно, обнаглела.
И добавил, уже отходя, зло и буднично:
— Мы баньку завтра топим, вы к нам не ходите — вдруг мешать будете, — сказал брат мужа, отрезая колбасу.
Олег услышал это сам. Сидел на лавке в саду, курил. И, кажется, впервые действительно посмотрел на брата. И на Лену — тоже. Долго. Не говорил ничего. А потом ушёл в дом.
С тех пор прошёл месяц.
Лена стала вставать раньше, гулять с Сашкой до школы, делать зарядку. Грядки — только свои. Стала чаще общаться с Верой, однажды даже съездили вдвоём на выставку в соседний город. Олег как будто немного отстранился. Или не знал, что сказать.
Соседка, тётя Валя, сказала однажды:
— Лен, не серчай, но они вон там, в огороде, опять про тебя шушукаются. Мол, стерва ты стала, гордая. А я им говорю — это вы просто привыкли, что человек безотказный. А человек-то — не вещь.
Лена улыбнулась:
— Пусть шушукаются. Я больше не вещь.
А через неделю, в выходной, Сашка спросила:
— Мам, а мы пойдём в баньку к дяде Гене?
Лена посмотрела на неё внимательно, потом обняла:
— Нет, Саш. Мы лучше свой чайник поставим и сделаем вечер для себя. Как тебе идея домашнего спа?
Сашка радостно закивала, и они пошли выбирать соль для ванночек.
На той стороне забора гремели ведра. Кто-то громко смеялся. Гена опять резал что-то на блюде. Тамара кричала:
— Не забудь положить хлеба! Ты ж один раз без него ушёл, не человек!
А Лена смотрела на клубнику в грядке. Там уже начали наливаться первые зелёные плоды.
И на секунду ей стало тихо-тихо внутри.
Конфликт не разрешился.
Но она точно знала, что больше туда не пойдёт.
Жена два года за нос водила