— Вот серьёзно, ты её совсем не видишь? — Лена отложила ложку, раздражение в голосе с трудом скрывалось. — Она вечно на тебя давит, а ты… как будто не при делах.
Андрей потёр виски.
— Это ты всё надумываешь. Таня просто резкая, но она добрая. Всю жизнь за меня горой, ты же знаешь.
Лена усмехнулась.
— Знаю. Особенно когда она рассказывает твоей маме, как я «удобно устроилась», и как «раньше у тебя хоть футболка была поглажена».
Разговор, как и десятки до этого, закончился ничем. Лену раздражало, что Андрей либо не хочет видеть очевидное, либо не может.
Лена с Андреем были в браке третий год. Познакомились на работе: он инженер, она бухгалтер в той же фирме. Жили сначала на съёмной квартире, а потом переехали в дом Андрея. Дом этот достался ему от отца, но на тот момент в нём никто не жил. Свекровь перебралась к младшей сестре, а Таня — старшая — жила по соседству, в квартире через дорогу.
— Всё лучшее Таньке, — обронила как-то Лена, глядя на просторную двухкомнатную.
— Ты несправедлива. Она же одна с ребёнком осталась. И вообще, я тоже там жил, пока мы не поженились, — Андрей говорил спокойно, но с нажимом. Лена знала: эту тему лучше не трогать.
Танька — старшая сестра, одинока, громкая, вечно на телефоне, со скабрезными шуточками и командирским голосом. Она могла ввалиться без звонка, принести «домашнего пирога» (на самом деле покупной из ближайшего маркет-пекаря) и походя заметить:
— Лен, а ты сахар где хранишь? Ну неудобно же тут… И вообще, у мамы была кухня удобнее.
Лена изначально старалась быть мягкой. «Это его семья», — напоминала себе. Когда Танька закатила истерику из-за семейной фотокниги, в которой не оказалось их с Андреем детского снимка на даче, Лена просто предложила заказать дополнительную копию. Не помогло. Таня демонстративно вздохнула:
— Ну конечно, как будто моё детство никому не интересно.
Первые звоночки начались с мелочей. «Ты его не так кормишь», «Андрей не любит острое, ты знала?» или «Он никогда не пил такой кофе». Лена сначала пыталась объяснить, потом — игнорировать.
Но однажды, когда Лена хотела купить диван в гостиную, Танька заявилась с рулеткой и блокнотом.
— Здесь угол неправильный. Возьми лучше раскладной, у Икеи классные модели. И не трать на ерунду — у тебя же кредит за машину висит.
— Мы с Андреем уже выбрали, — мягко возразила Лена.
— Ну-ну, как знаешь. Только потом не жалуйся, что некуда будет гостей посадить. Андрей у нас не любит неудобства.
Тоньше и язвительнее — это её стиль. Она не повышала голос, не кричала, но тонкие уколы делала мастерски.
Однажды вечером Лена услышала, как Танька обсуждает её с мамой Андрея по телефону. Дверь была приоткрыта, голос — звонкий, уверенный.
— Нет, мам, она не плохая. Просто… пустая. Вот как ты говорила — мягкая, без характера. Живёт у него в доме и вроде как хозяйка, а где? Всё через пень-колоду. Я уже устала порядок наводить после её экспериментов.
Лена стояла в темноте, с кружкой чая в руках. Было обидно до слёз.
Потом был эпизод с деньгами.
— Ты одолжил ей сто тысяч? — Лена попыталась сдержаться, но голос дрожал.
— Да, — коротко ответил Андрей. — У неё машина сломалась, а с работы задержали выплату.
— А ты мне мог сказать? У нас же ремонт ванной…
— Я верну. Она обещала через месяц.
Месяц прошёл. Потом два. Потом Танька перестала отвечать на звонки, и только в личных встречах говорила:
— Да не переживай, братец, как только аванс получу — всё отдам. Мы ж не чужие.
Лена понимала: отдачи не будет. И Андрей — тоже, но промолчал. Ему было проще. Всегда было проще промолчать.
Мама Лены как-то сказала:
— Ты сама решай. Но если женщина в доме постоянно чувствует себя гостьей — значит, это не её дом.
Лена тогда отмахнулась:
— Да всё не так уж плохо. Я просто не умею быть жёсткой.
Но с каждым месяцем ситуация всё больше напоминала борьбу за территорию. Таня могла накрыть на стол и пригласить Андрея без Лены. Могла позвать его на дачу «вспомнить детство», забыв уточнить, что Лена не поедет. А могла вслух, при всех, сказать:
— Ой, у тебя тут сковородка не та. Мамина была лучше. Всё у тебя тут… странное.
И широко улыбнуться. Показательно.
К осени всё обострилось. У Таньки — проблемы на работе. Она зачастила в гости, всё чаще оставалась на ночь «пока не наладится». Сын её — мальчишка лет девяти — был шумный, резкий, чужой. Лена старалась быть вежливой, но чувствовала себя посторонней.
В один из вечеров Танька заявила:
— Может, я пока у вас поживу? Мне надо подумать, что дальше. Ну ты ж не против, Лен? Ты же добрая у нас…
Лена не ответила. Она знала, что если скажет «нет» — будет скандал. Если «да» — дом станет чужим окончательно.
Танька переехала уже на следующей неделе. Без лишних разговоров. Просто приехала с сумкой, с пледом, с подушкой и парой пакетов из «Магнита». Официально — «на недельку, пока уладит с квартирой». Фактически — навсегда, как потом поняла Лена.
— Мне на диванчике в зале норм, — сразу заявила Танька. — Я и ребёнка рядом пристрою, он спокойный. У вас ведь места хватает, ага?
Андрей только кивнул.
— Конечно, родная. Устраивайся.
Лена чувствовала, как в ней что-то стискивается. Она улыбнулась из вежливости, сказала:
— Да, конечно. Располагайтесь.
Но вечер прошёл с каким-то ощущением раздвинутых границ. Как будто в дом пустили черновик ветра. Платье, оставленное на стуле. Мальчишка, таскающий Ленины тапки. Танькины духи в ванной. Запахи чужого уклада. Режим, в котором Лена переставала быть хозяйкой и становилась чем-то вроде фона.
Первой сломалась утренняя рутина. Раньше Лена вставала в семь, успевала заварить кофе, погладить блузку, в тишине посидеть с ноутбуком. Теперь на кухне с шести уже журчал душ, гремели кастрюли, и пахло яичницей с луком.
— Ты ж всё равно рано встаёшь, — сказала Танька, умываясь над раковиной, забитой её щётками и кремами. — Не буди же меня каждый раз стуком фена. Привыкай.
Лена ничего не сказала. Просто вздохнула и уехала на работу на полчаса раньше. Там, за монитором, дышалось легче.
Через две недели началась откровенная оккупация. Танька переставляла мебель. Перевесила в зале шторы — «чтоб свет не бил в глаза ребёнку». Вынесла из ванной Ленины баночки в ящик под раковиной — «ну чтобы не путались с моими».
— Я тут полочку освобожу под себя, — сообщила она однажды. — Не обижайся, Лен, но у тебя вечно всё разбросано. Я просто люблю порядок.
Андрей даже не вмешивался.
— Девочки, ну вы как-то сами договоритесь, ладно? Я к шести вернусь.
Слово «девочки» било особенно больно. Лене было тридцать два. Таньке — под сорок. Но Андрей словно не видел разницы. Всё та же сестра, всё та же заботливая, вездесущая, праведная.
Однажды вечером, когда Лена принесла продукты, Танька смотрела сериал на диване. Сын играл на планшете с включённым звуком.
— Ой, а я думала, ты сегодня поздно, — крикнула Таня из зала. — Я не готовила. Чё-то устала я. Ноги ноют с утра. Ты ж, Лен, не против, если я полежу? Андрей сказал, что ты всё равно готовишь по пятницам вкусно.
Лена молча разложила еду. Внутри пульсировала обида, но слов не было. Потому что Танька всегда делала это незаметно, тонко. Как-то так, что спорить — вроде бы глупо. И в то же время — невыносимо.
На выходных Андрей позвал родителей в гости. Лена накрывала на стол, пекла пирог, мыла посуду. Танька в это время демонстративно лежала с ребёнком в комнате.
— Ты не хочешь помочь? — всё же спросила Лена.
— А ты у нас хозяйка, не? — пожала плечами Таня. — Я при родителях не суетюсь, им главное — чтобы еда была. А у тебя, кстати, пироги стали вкуснее. Моя школа, а?
За столом Танька блистала. Рассказывала байки из детства, расхваливала братца — какой был мальчик! — и демонстративно вздыхала:
— А сейчас его вечно из дома не выманишь. Всё с женой да с её сериалами…
— Я не смотрю сериалы, — вставила Лена.
— Ну, неважно, — легко отмахнулась Танька. — Мы-то с ним в детстве на великах гоняли до речки! Помнишь, Андрюх?
Андрей кивал, смеялся. Мама поправляла скатерть и качала головой:
— Вот дети раньше как дружили… Не то что сейчас.
На следующий день Лена не выдержала.
— Андрей, давай всерьёз поговорим. Ты правда не видишь, что она раздвигает стены? Это не «на недельку». Она в доме, как у себя.
Андрей сел рядом, взял её за руку.
— Я понимаю. Но у неё нет никого. А у нас… Ну мы же вместе, мы справимся. Потерпи чуть-чуть.
Лена отстранилась.
— Я не хочу терпеть. Я хочу быть твоей женой. А не служанкой для твоей семьи.
Он молчал. Минуту. Две.
— Я поговорю с ней. Обещаю.
Но на следующий вечер всё повторилось.
Поздно ночью Лена услышала разговор в кухне.
— Ты реально хочешь, чтобы я ушла? — спрашивала Танька. — А куда мне с сыном? У меня нет сейчас ни денег, ни варианта. А ты впрягся за неё?
— Таня, я не за неё. Просто, ну… ты слишком влезла. Это дом наш с Леной. И она не чувствует себя дома.
— А кто ты ей без меня, а? Ты помнишь, как было? Кто тебя с универа тянул, кто в больнице сидел, когда ты в себя не приходил? А сейчас ты кого защищаешь?
Он ничего не ответил. Лена стояла за дверью и слушала.
На следующее утро Таня была молчалива. Улыбалась через губу. Помыла полы, собрала в раковине посуду, кинула Лене через плечо:
— Я, кстати, насчёт квартиры подумала. Может, и правда найду что. Только не сразу. Подождёшь?
Лена кивнула.
— Конечно.
Но внутри была усталость. И отчаяние. Как будто ей оставили на попечение взрослого, нахального человека и теперь спрашивают: «Ну, как ты с ней, справишься?»
Тем вечером Танька вошла в ванную, не постучав. Лена стояла в полотенце.
— Сорри, забыла сказать — у меня там крем в шкафчике. Тебя не смущает, да?
Лена выдохнула.
— Смущает. Это моя ванная. И моя личная зона.
— Ой, да ладно. Мы же семья. А ты, Лен, если честно, иногда странная. Всё тебе личное, личное… А живёшь, между прочим, в доме моего брата. И ведёшь себя, как будто тебе все обязаны.
Она улыбнулась. Не зло. Почти по-доброму.
— Ну ты хоть посуду мой. Раз уж в доме мужа живёшь.
В ту ночь Лена спала плохо. Долго лежала, слушая, как в соседней комнате хлопает дверь шкафа, как скрипит пол под ногами Таньки. В какой-то момент сын её пошёл в туалет, громко шмыгая носом, потом они оба засмеялись. Будто не чувствовали, что живут не у себя.
Андрей дышал спокойно, с привычным посапыванием. Спал — как всегда. Словно в доме тишина. Словно никто не нарушает их ритм. Словно всё в порядке.
Лена смотрела в потолок и думала, что, возможно, всё-таки ошиблась — в себе, в нём, в этой модели «гармоничной семьи». Где ты вроде бы и не враг, но тебя всё равно теснит. Где ты изо дня в день вынуждена доказывать право на пространство, на голос, на границы.
Через несколько дней состоялось «семейное собрание».
— Надо определяться, — начала Лена, глядя в чашку. — Мы не можем жить втроём. Мы взрослые, у каждого свои привычки, ритмы. Я… Я чувствую себя чужой у себя дома.
Танька фыркнула.
— Ты преувеличиваешь. Я ж не навечно. Просто временно, ну ты ж видишь…
Андрей развёл руками.
— Может, компромисс? Например, Таня пока побудет, а мы снимем ей временно жильё, я помогу с деньгами…
— Ага, — вскинулась Танька. — А за что ты мне будешь платить? У тебя кредит, зарплата не резиновая, а Лене, я так понимаю, хочется, чтобы я вообще исчезла?
— Мне хочется жить без унижений, — спокойно сказала Лена. — Ты приходишь без стука. Критикуешь. Всё знаешь лучше. Мне не нужен наблюдатель, который при каждом шаге говорит, что я всё делаю не так.
— Так скажи прямо: выгоняешь. Не вот это вот всё «компромисс»!
Андрей шумно выдохнул.
— Таня, хватит.
Она встала, схватила свой телефон.
— Понятно. Всё ясно. Будете вы теперь вдвоём в своей стерильной норе. А я… Я потом вас на ноги поднимала. Забудьте.
Хлопнула входная дверь.
На следующий день она вернулась. С коробкой. С ребёнком. С молчанием. Устроилась на диване. Объяснять ничего не стала.
Андрей, кажется, даже обрадовался, что обошлось без драмы. Лена только заметила, как он украдкой смотрел на неё, будто спрашивая: «Ты потерпишь ещё немного?»
Она не ответила. Потому что не знала.
На работе Лена стала задерживаться. Брала сверхурочные, ездила на выезды. Начальница даже похвалила:
— Не знала, что ты такая хваткая. А то всё скромничала.
Ей было легче в офисе. Среди людей, где не надо было доказывать, что ты — не пустое место.
Однажды, вернувшись домой, Лена нашла Таньку на кухне. Та жарила блины и громко разговаривала по телефону. Лена вошла, молча открыла холодильник. Там пахло рыбой, всё было залито соком от вчерашнего арбуза. Яйца лежали не в контейнере, а просто на полке, между банкой с огурцами и кефиром.
Танька закончила разговор и, даже не обернувшись, спросила:
— Ты кастрюлю с борщом в морозилку убрала?
— Нет, я вообще борщ не варила.
— А, ну значит, это ты мою еду убрала и заморозила. Гениально, конечно. Кто вообще так делает?
Лена молчала.
— Ну, как хочешь. Только в следующий раз, если трогаешь мои вещи, хоть говори. А то неудобно получается.
Она поставила блины на стол, сама села, щёлкнула телевизор.
— Андрей говорил, что вы хотите поехать на пару дней в Ярославль. Он не против, если я тут побуду с мальчиком. Всё равно уже привыкли. Ты ж не против?
Лена стояла в дверях, как гость. Всё, как гость. На кухне, где раньше они с Андреем завтракали вдвоём. В ванной, где теперь пахло чужими шампунями. В спальне, которую делили с тенями чужого присутствия.
Позже вечером она снова услышала, как Танька обсуждает её по телефону.
— Ну, Лена… Да, милая. Но слабая. Я б такую семью не потянула. Знаешь, такие женщины — не кость в горле, а мягкое удушье. Она вроде и не орёт, а тебя как будто нет. Андрей-то, да… Смотрит на неё — как на кота, которого приютили.
Лена слушала и думала: можно ли жить с человеком, который позволяет, чтобы его любимую жену называли «удушьем». Можно ли так жить — всё дальше от себя.
Через неделю Таня сказала, что переезжает. Сама. Без скандала. Андрей помог собрать вещи, снял ей квартиру неподалёку.
Лена молчала. Всё будто выжгло изнутри. Даже не радость, не облегчение. Только вымотанность.
— Спасибо, что потерпела, — сказал Андрей как-то утром, когда Таня уже съехала. — Я понимаю, было непросто. Но ты… сильная.
Лена не ответила. Потому что в глубине знала — не было там силы. Была вежливость. И страх обидеть. И надежда, что «сам увидит».
Через две недели Таня вернулась.
— Просто заберу вещи, — бросила она. — И полотенце своё. Я его тут оставляла.
Лена стояла в коридоре, прижав ладони к бокам.
Танька оглядела прихожую, остановилась у кухни. Улыбнулась уголками губ.
— Ты бы, Лен, посуду хоть вымой, раз уж в доме мужа живёшь.
И ушла, тихо прикрыв дверь.
Воскресная мама