Твоя мать звонила мне семь раз за день. Это нормально?

Когда они купили эту квартиру, казалось, всё наконец-то встанет на свои места.

Двушка в панельке, ипотека на двадцать лет, десять лет — если тянуть по максимуму. Но зато своя. Валера радовался каждому мелкому штриху: карниз сам повесил, розетки все перетянул, обои выбирали долго — Софья хотела спокойный бежевый, он — графит. Остановились на оливковом. Компромисс.

— Мама твоя обрадуется, — пошутил Валера, когда они подписали договор у застройщика.

— Не говори про неё в каждой теме, — устало сказала Софья.

Он тогда промолчал. Не хотел портить день. Хотя и понимал — тёща появится в их жизни с новой силой. Ведь теперь дочь, зять и внучка живут в «не её» квартире, и это надо срочно поправить.

Ирина Ивановна явилась в день переезда. Без предупреждения, с сумкой продуктов и стремянкой.

— Это что, кухня? Кто её вообще так размещал? И как ты в этом жить собралась?

Первые дни Валера терпел. В конце концов, женщина хотела помочь. Варила борщи, расставляла контейнеры с перловкой в морозилке, говорила дочери, что «он, конечно, старается, но всё это не по уму».

Он уехал в командировку — вернулся, на кухне новые стулья, в спальне — плотные шторы в цвет мебели, диван переставлен, коврик перед ванной куда-то исчез.

— Что это? — Валера повернулся к Софье.

— Мама посоветовала. У неё глаз. И шторы она подарила, ты чего?

Он не стал ругаться. Устал. А потом начались мелочи.

Мелочи, которые отравляют.

Ирина Ивановна приходила почти каждый день. Без звонка. Просто открывала дверь своим ключом — он ей был выдан «на случай экстренных ситуаций».

Однажды Валера вышел из душа в одних трусах и столкнулся с ней на кухне. Женщина хмыкнула, пожала плечами:

— Ну что поделать, вы же как семья. А у меня спина, я не могу ждать за дверью.

Когда их дочке, Вере, исполнилось три, начались «консультации по воспитанию».

— Не давай ей мультики на ночь.

— Рано ей планшет.

— Зачем вы вообще ей игрушек столько купили, она будет инфантильной.

— Ребёнка надо водить в кружок с двух лет!

Валера всё больше молчал. Потом перестал здороваться. Иногда просто выходил в другую комнату, когда Ирина Ивановна приходила. Она стала подмечать это:

— Ой, у тебя муж, как зверёныш, в берлогу уходит.

Софья только нервно смеялась. А потом, когда мама уходила, говорила:

— Ну ты тоже мог бы быть повежливей. Она не со зла.

Он однажды задал прямой вопрос:

— А со зла — это как?

Они устроили семейный ужин. Просто пельмени, салат, компот. Хотелось спокойно посидеть. Пришли брат Софьи с женой. Разговор зашёл о деньгах.

Ирина Ивановна вдруг с видом мученицы произнесла:

— Да, мы с Сергеем Викторовичем помогли детям с первым взносом. Я вообще считаю, что в наше время мужчины были надёжней. Вот, зять у меня, хороший парень, но ипотеку бы в одиночку не потянул. Это ж понятно.

Валера вздохнул:

— Простите, но мне кажется, вы немного перегибаете.

— Да? Перегибаю? Я-то? Я всего лишь мать, которая желает добра! Или тебе мои деньги не нужны были, Валерий?

Он сжал зубы. Софья, бледная, отвела глаза.

На следующий день он установил замок на внутренний защёлк. Софья вспылила:

— Это как? То есть теперь мама должна звонить в дверь?

— У нас трое взрослых и один ребёнок. И только один человек считает нормой приходить без звонка.

— Валера, ну это же обидно!

— Обидно — это когда в твоём доме тебя выставляют нищим.

Они не разговаривали сутки. Софья молчала, а Валера писал в работе отчёт.

Ирина Ивановна звонила три раза. Софья сбрасывала, а потом звонила сама и шептала из ванной:

— Мам, ну подожди с визитами. У Валеры… проблемы.

Через неделю Ирина Ивановна снова стояла в коридоре с сумкой. Без приглашения. Замок не спас — дверь открыл ребёнок.

— Я тут суп наварила. Он остынет — выливайте тогда, если не надо. А мне-то что…

Валера вышел из спальни, посмотрел на неё и молча развернулся.

И вот тогда она сказала то, что потом повторит ещё десятки раз:

— Да кому я вообще нужна?

Он не ответил. В тот раз — ещё не ответил.

Но однажды сказал. И громко. Но это будет потом.

Весна принесла с собой не только слякоть и счета за отопление, но и новый виток давления. Ирина Ивановна заболела. Или, как она сама говорила, «просто сбой по всем фронтам».

То давление, то «покалывает сердце», то «ноги отказывают». Софья металась между работой, дочкой и матерью. Валера пытался быть включённым — водил Веру в садик, забирал, варил макароны, стирал детские вещи, но всё равно чувствовал: его старания не в счёт.

— Ты же не понимаешь, она одна! — шептала Софья ночью, лёжа к нему спиной. — Там даже продукты никто не купит, если не я.

— Может, тогда она переедет к нам?

Он пошутил. Но Софья не смеялась. Через неделю тёща в самом деле появилась с тоном, не терпящим возражений:

— Я временно. До улучшения. Лечу суставы. Тут и Вера рядом. А я никому не мешаю.

Она заняла маленькую комнату, где раньше стояли детский спортивный уголок и сушилка. Сушилку убрали на балкон, уголок разобрали.

С первых же дней тёща взялась «наладить процесс»:

— Вера спит слишком поздно.

— Утром у неё отек под глазами — значит, не досып.

— Кто её кормит вечером булками? Ты?

Валера пытался мягко объяснять, что у них есть режим, что всё продумано. Но Ирина Ивановна пожимала плечами:

— Ну, если тебе всё равно, во что превратится твой ребёнок…

Он выходил на лестничную площадку, курил. Хотя бросил полгода назад. Возвращался — и снова всё с начала.

Иногда, возвращаясь с работы, он находил свою дочку в слезах.

— Что случилось?

— Бабушка сказала, я балованная. А я не знаю, что это.

Конфликт обострился в середине мая.

Они собирались ехать на дачу к родителям Валеры — не на всё лето, просто на выходные. Ирина Ивановна стояла на кухне с сковородой в руке.

— А мне куда? Тут одна останусь?

— Так вы же взрослый человек. Софья оставит еду. Аптечку мы тоже проверили.

— Нет, подожди. Это что за отношение? Значит, твои родители — это да, святое. А я кто? Препятствие?

Софья тогда заплакала прямо за завтраком. Вера испуганно уткнулась в её плечо. Валера положил вилку.

— Хорошо. Мы не поедем.

— Не надо! — вскрикнула Софья. — Езжайте, конечно. Я останусь. Мам, ты довольна?

Валера поехал один. Вернулся — в квартире было тихо. Софья не разговаривала, тёща всем видом показывала, что «ничего страшного» не произошло.

Но после этого визита он впервые сказал другу:

— Знаешь, если б не Вера, я бы, наверное, ушёл.

Наступило лето. Тёща продолжала жить с ними. Говорила, что снимать — дорого, да и лечиться надо под присмотром. Софья всё чаще оставалась на работе дольше, чем нужно.

В один из вечеров, Валера вернулся раньше обычного. На кухне была Ирина Ивановна. На коленях у неё стояла их семейная папка с документами.

— Вы что тут делаете?

— Смотрю, как вы бюджет ведёте. Тут же дыра! Вы платите за школу, за кружки, а у вас ни подушки, ни плана. Это же безответственность, Валера. Вы тратите больше, чем зарабатываете.

— Папка была в закрытом ящике.

— Это же общее. Это ваша семья. Разве я чужая?

Он сел на диван и долго смотрел в пустоту. В тот вечер они не разговаривали.

Потом был эпизод с телефоном.

Он обнаружил, что тёща установила на планшет Веры программу «для развития речи», которая каждый вечер воспроизводила странные детские песенки, вызывавшие у ребёнка слёзы. Снять не могла — «бабушка сказала, нельзя».

Он удалил программу. На следующий день Ирина Ивановна устроила истерику:

— Ах, ты ещё и с моей внучкой воюешь?

Софья была на работе. Он выслушал всё — про «твою холодность», «равнодушие», «как ты держишь Софью под каблуком».

А потом наступил понедельник. Обычный день. Валера работал из дома, Ирина Ивановна шепталась с Вером, потом готовила, потом снова шепталась.

Звонила Софье — трижды. Потом ещё дважды. Потом отправила голосовое.

Вечером, когда Софья пришла, Валера молча положил её телефон на стол.

— Семь раз. Она звонила тебе семь раз за день.

— Мам просто переживает. У неё давление. Она хотела спросить, куда я убрала пульт от кондиционера.

— Она звонила мне тоже. И писала. И оставляла голосовые. Она следит за мной. Она спрашивает, сколько я ем, сколько я заработал, почему мы не купили новые кроссовки Вере, и почему я в тринадцать ноль семь выходил в магазин. Это нормально?

Софья отвернулась. В глазах — что-то усталое, глухое. Как будто она давно устала делать выбор.

А он, глядя на её спину, впервые ясно понял — она не сможет ничего решить. Никогда.

Софья замкнулась.

После того вечера она говорила мало, с дочкой была ласкова, с матерью — натянуто доброжелательна, с Валерой — как будто через стекло.

Он чувствовал себя заложником в собственном доме.

Ирина Ивановна продолжала обживать территорию. Теперь в ванной стояла её аптечка на полку, вместо шампуня — набор каких-то густых масок и мыла с запахом укропа. В прихожей — её тапки. В холодильнике — контейнеры, которые никто не трогал, но выбросить было нельзя.

И главное — она была везде. Всегда. Даже когда не говорила ни слова.

Однажды Валера проснулся от звука. Было раннее утро, Софья ещё спала. Он вышел на кухню — тёща стояла у окна с телефоном.

— Я тебя не разбудила? — будто удивилась.

— Вы кому звонили?

— Подруге. Ну, мы с ней просто делимся. Я ей рассказывала, как вы тут живёте.

— Что значит «рассказывала»?

— В смысле? — Ирина Ивановна подняла брови. — Ты что, мне рот закроешь?

Он больше ничего не сказал. Вышел, оделся и уехал работать в коворкинг. Вернулся поздно.

Софья призналась, что мама, оказывается, давно жалуется подругам. И брату. И бывшей коллеге. И даже соседке из старой квартиры.

— Она говорит, что я потерялась. Что ты меня забрал. Что она боится остаться одна.

— Она живёт с нами, Софья. Не одна.

— Это не то. Ты же понимаешь…

Валера вдруг понял: нет, не понимаю. И не хочу. Не хочет больше ходить по кругу из страха, вины и чужой воли. Он больше не хочет быть плохим — только за то, что он хочет жить в собственном доме. Без слежки. Без упрёков. Без войны.

Открытый разговор случился спустя ещё три недели.

Вечером Вера сказала:

— Папа, бабушка мне велела не говорить тебе, что ты вредный. Но я всё равно скажу. Потому что ты не вредный.

Валера не ответил. Только обнял её.

Когда она уснула, он позвал Софью на кухню.

— Нам нужно что-то решать.

— Я знаю…

— Нет, ты не знаешь. Или знаешь, но не хочешь. Это тоже решение, но не для меня.

Софья долго молчала. Потом сказала:

— Мы же семья.

— А это — что?

Она не ответила.

Валера подал на развод тихо. Без скандалов. Софья долго колебалась, потом подписала. Он снял однокомнатную квартиру неподалёку, чтобы быть рядом с дочкой. Сначала Вера плакала, потом привыкла. Они с Валерой начали вести счёт своим маленьким ритуалам — среда и суббота. Катание на самокате, фильмы, блины, лего.

Софья звонила редко. Ирина Ивановна — никогда. Но Валера знал, что она рядом. Она осталась жить в той квартире. Софья не стала просить мать съехать. Просто привыкла.

Через полгода он встретил свою бывшую коллегу, Марину. Она сказала, что слышала от общей знакомой, будто «у тебя всё сложно».

— Да не так уж и сложно, — пожал он плечами. — Просто освободилось много места в жизни.

— А у тебя ведь, кажется, тёща была… такая… активная?

Он усмехнулся.

— Была. И осталась.

В тот вечер он снова подумал, что не жалеет. Ни о чём. Всё случилось вовремя.

Однажды, забирая Веру, он ждал в прихожей. Софья возилась с курткой дочки в детской. Из кухни вышла Ирина Ивановна. Посмотрела поверх очков:

— Я бы могла подать на алименты. Ты же не помогал мне, когда я болела.

Он посмотрел на неё спокойно:

— Я не был вам ничем обязан.

— Так теперь вот ты и один. — Она сжала губы. — Ушёл. А ребёнок будет видеть, что ты сдался.

Он хотел ответить, но не стал. В этот раз — не стал.