Когда они только съехались в эту квартиру, казалось, что всё наладится. Не сразу, конечно — ипотека почти двадцать лет, мебель из рассрочки, старенький холодильник от родителей Светы. Но Алексей не боялся трудностей. После двух лет съёмного угла с постоянной угрозой выселения, даже двушка на окраине казалась замком.
Света обставляла всё по своему вкусу: тёплые цвета, светлые шторы, в коридоре — коврик с птичками. Алексей не спорил, пусть ей будет уютно. Он в этой квартире не отдыхать собирался — работать. Днём — менеджером в логистике, вечерами — подработка на машине. Жена пока ещё в декрете, дочка, Машка, только в ясли пошла.
Тёща приехала «на пару недель», когда у Светы обнаружили проблемы с позвоночником после родов. Помогать по дому, водить Машу в сад. Алексей сначала не возражал. Хотя и не обрадовался. Он уже знал, что у Тамары Васильевны взгляд на быт железобетонный. Кастрюля должна стоять строго на среднем кольце, молоко нельзя покупать в «этих коробках», обувь сушить — только на батарее.
— Это временно, Лёш, — тихо сказала Света. — Она потом к себе уедет.
Но время шло. Недели превратились в месяцы. Свете становилось всё лучше, а Тамара Васильевна и не думала собираться.
— Я пока Машу немного на ноги поставлю, — говорила она. — Да и тебе, Лёшенька, не мешаю. Я только помогаю.
Помощь выражалась в том, что она «корректировала» все его действия. Алексей жарил яичницу — она ворчала, что масло брызгается на плиту. Пошёл выбросить мусор — слышал вслед: «И опять без крышки! Всё разнесётся по лифту!» Даже если он просто сидел на диване и смотрел футбол — её взгляд можно было почувствовать кожей.
— В этом доме мужчины отдыхают только после смерти, — как-то обронил он другу по телефону.
Друг засмеялся. А ему хотелось плакать.
Света старалась не вмешиваться. В её глазах блуждало чувство вины. Алексей понимал: она разрывается. Между привычной зависимостью от матери и попыткой сохранить их семью. А он… он всё чаще выходил на балкон и делал вид, что курит. Просто чтобы подышать воздухом, где нет её.
Когда тёща устроила первую «разборку» из-за счета за интернет, он не сразу понял, что произошло.
— Зачем вам такой тариф? Девятьсот рублей! Вы что, фильмы снимаете? Я у себя плачу четыреста! Вам, что, деньги девать некуда?
— Это безлимит, нам надо. Я работаю частично из дома, Света по вечерам смотрит курсы…
— Курсы! Интернет ей подавай! А продукты кто покупать будет, а? Я всё тяну, между прочим!
Он едва удержался от крика. Всё тянет? Он оплачивает ипотеку, коммуналку, кредит на коляску. Она — разве что покупает продукты. Иногда. Потому что всё чаще он находил в холодильнике еду, которую терпеть не мог: перловку, рыбу в кляре, салат из квашеной капусты, без масла.
Однажды он всё-таки не сдержался. Тамара Васильевна стояла на кухне, разбирала покупки. Алексей заглянул в пакет — на пять тысяч рублей продуктов, и ничего из того, что ест семья.
— А где мясо?
— Мясо? Тебе? А у тебя холестерин в порядке? И что это за «колбаса с оливками» — ты из принца Буркина-Фасо?
Он смотрел на неё с онемевшим лицом. Она ведь серьёзно. И ведь это всё якобы забота.
Света в тот день пришла поздно. Он ждал, надеялся, что поговорит с матерью. Но та только встала между ними.
— Ты почему на маму кричал? Ты хоть понимаешь, как ты выглядишь?
Он не знал, что ответить. Не понимал, когда она перестала быть с ним, а стала «с ними».
После того вечера Алексей старался держать дистанцию. Говорил с Тамарой Васильевной коротко, сухо, по делу. Не садился с ней за стол, ел позже или на работе. Балкон стал его убежищем. Иногда казалось: ещё немного — и он соскользнёт с этой тонкой нити. Потеряет равновесие. Но держался. Ради Машки. Ради того, что ещё можно было вернуть между ним и Светой.
Но вернуть становилось всё труднее. Света будто растворялась — то в делах, то в усталости. Алексей не винил её — знал, ей нелегко. Но и она не пыталась разобраться. Не хотела видеть, как с каждым днём он отдаляется, как вместо слов — паузы, вместо смеха — молчание.
Больше всего его выбивала двойная бухгалтерия. Он приносил зарплату — а тёща комментировала каждую трату.
— Тридцать тысяч ушло за три дня. Это как вообще? — говорила она, листая чеки, которые сама же из кошелька и вытаскивала.
— Я машину на ТО ставил. Без этого нельзя.
— А, ну да. Без машины вы ж как без рук. Хоть бы маршрутку попробовал, как все нормальные люди.
А потом были «разговоры по душам». За чаем, с нарочито мягким голосом.
— Лёша, ты парень неглупый, но ты в этом доме не один. Тут семья. Свете тяжело. Маше нужен режим. А ты вот, всё свои ужины в девять, грохочешь кастрюлями… Я не ругаюсь, просто говорю, как есть. Смотри шире.
Он бы ушёл. Хотел. Иногда ложился ночью, закрывал глаза и представлял: снимает комнату, живёт один, по вечерам молчит — и это блаженство. Но утром слышал, как Маша зовёт: «Па-па!» — и всё в нём снова начинало срастаться. Только уже хрупко, с трещинами.
В феврале случился эпизод, после которого он понял: назад дороги не будет.
Он попросил Свету купить кроссовки на «Вайлдберриз». Старые протёрлись, а в подработке по доставке пешком много не находишь. Он даже выбрал самые простые — не бренд, без наворотов. Примерно за четыре с половиной тысячи. Света молча кивнула, вечером заказала.
Через день он пришёл домой — коробка стоит. Внутри вместо его серых кроссовок лежат… женские тапочки и комплект полотенец. Алексей подумал: ошибка. Но на чеке — всё верно. Его заказ, только выданный под другим номером.
— Свет, ты ж сдавала на ПВЗ?
— Я? Нет, я маму попросила. Я Машу укладывала, а она сказала, что всё нормально.
Он зашёл на балкон. Вдохнул. Досчитал до десяти. Потом — до тридцати. Вернулся. Тамара Васильевна сидела у телевизора, с кружкой в руках.
— Тамара Васильевна, вы мой заказ сегодня возвращали?
— Да. Там что-то было несерьёзное. За такие деньги — тряпки. Ты лучше в «Спортмастере» купи, я тебе скидку найду. Там надёжнее.
Он сел. Медленно. Очень медленно.
— Вы не имели права этого делать. Это были мои деньги. Моя обувь. Я не просил вас вмешиваться.
Она поставила кружку. Лицо стало жёстким.
— А ты, значит, имеешь право разбрасываться деньгами, когда у вас кредит на двадцать лет? Ты вообще понимаешь, сколько вы должны? Или у тебя все проблемы — это кроссовки?
Света вошла на кухню. Посмотрела на них. На мать — испуганно. На него — уставшим взглядом.
— Давайте не сейчас.
— Нет, сейчас, — сказал Алексей. — Сейчас, потому что завтра она вернёт мне не обувь, а Машку в другой сад определит. Или решит, чем мы питаемся. Или где мы отдыхаем. Потому что это же удобно — жить в доме, где чужие решения выдают за заботу.
— Ты перегибаешь.
— А ты молчишь. Всегда молчишь.
Он не повысил голос. Но это было страшнее крика.
В ту ночь он не спал. Утром уехал на работу раньше обычного. А когда вернулся, увидел, как Тамара Васильевна кормит Машу — из его любимой чашки, которую он возил с собой ещё со времён студенчества.
Он прошёл мимо. Ничего не сказал. Просто взял телефон, написал другу: «Найди мне срочно комнату. Хоть в бетонной коробке».
Он съехал через два дня. Без скандала. Без крика. Без последнего «ты меня никогда не понимала». Просто собрал рюкзак, взял смену одежды, ноутбук и ключи от машины. Оставил на тумбочке конверт с деньгами — на ближайшие расходы. Машку поцеловал в сонном полусне, поправил одеялко и ушёл. Свете ничего не говорил — знал, она будет либо умолять остаться, либо прятаться за «мама права, но давай всё обдумаем». Ни на то, ни на другое у него не было сил.
Комната у друга была тесной, с низким потолком и запахом старой мебели, но Алексей впервые за полгода спал спокойно. Не боялся, что откроется дверь и скажут, как правильно сушить полотенца. Не ждал подслушанных разговоров и пересказанных в перекрученной форме претензий. В тишине он услышал, как в нём снова оживает что-то человеческое.
Света не звонила. Написала один раз — «ты серьёзно?». Он ответил: «да». Потом — тишина. Через три дня она прислала фотографию Маши в шапке с помпоном и: «она спрашивает про тебя». И это было больнее всего. Потому что он не хотел уходить от дочери. Он хотел уйти от матери, которая жила под одной крышей и выдавала это за необходимость.
На четвёртую неделю раздался звонок. Тамара Васильевна. Он не хотел брать, но подумал: может, Света рядом, может, это повод наконец поговорить по-взрослому. Ответил.
— Лёша? Ну ты, конечно, молодец. Умыл руки и сбежал. Мужик называется. Ты хоть представляешь, как сейчас тяжело Свете? Она с ребёнком одна, всё на ней. Ты от семьи бежишь, как пацан с площадки.
Он молчал. Потом спросил:
— А ты когда планируешь съехать?
— Что? Куда?
— Из нашей квартиры. Она куплена в браке. Мы с женой, а не с тёщей, её платим. Ты там живёшь полгода. Не по договору, не платишь, но распоряжаешься как хозяйка.
Тамара Васильевна замолчала на секунду. Потом голос стал хриплым:
— Ты мне это теперь в упрёк ставишь? Я вашу дочь вырастила почти до сада, вас обоих кормила, стирала, убирала. А теперь ты мне дверь указываешь?
— Да, указываю. Я не бросал семью. Я ушёл от постоянного контроля. Если хочешь — снимай квартиру поблизости, навещай. Но ты не можешь быть главной в жизни моей жены и ребёнка.
Она повесила трубку. Без крика. Без истерики. Но через полчаса позвонила Света.
— Лёш, это ты серьёзно? Ты маму выгоняешь?
— Я предлагаю навести порядок. Или она, или мы. Я не могу быть третьим лишним в своей жизни.
Света долго молчала. Потом сказала:
— Мне нужно подумать.
Это «подумать» длилось ещё две недели. Он навещал Машу на прогулке, приносил подарки, забирал в выходные. Света была холодной, будто при нём надевала броню. Он не настаивал. Только однажды сказал:
— Ты как будто боишься выбрать. Но не выбрать — это тоже выбор.
Весной ему позвонила свекровь Светиного двоюродного брата. Случайно пересеклись на детской площадке, разговорились. Женщина оказалась простой, рубленой в словах:
— Тамара к ним собирается, представляешь? На месяц-другой. У Светкиной тёти давление скакануло, так она ей себя предлагает — «и приготовлю, и за Машей схожу». У твоей, прости, по ходу, кочевой образ жизни. Пока всех не выжмет — не отстанет.
Он засмеялся. Впервые — легко, без горечи.
Через неделю Света пришла сама. На встречу, без Машки. Села напротив, долго мяла салфетку, потом вдруг спросила:
— А ты правда хотел, чтобы она ушла? Совсем?
Он посмотрел в окно. Там цвела сирень, ветер перебирал листья — свободно, без напряжения.
— Я хотел, чтобы мы жили своей жизнью. Не жизнью, которую кто-то устроил под видом заботы.
Она кивнула. И ничего не сказала. Но на следующий день прислала фото: её мама стоит на перроне с чемоданом.
— В санаторий поехала. Пока.
Света не добавила «навсегда». Не было обещаний. Но это уже было решением.
Через неделю Алексей вернулся. Осторожно. Без «вот видишь». Без триумфа. Просто снова вошёл в квартиру и заметил, как в воздухе стало легче дышать. На кухне — молоко в коробке, на полке — его кроссовки, купленные всё-таки.
Он сел на диван. Машка прыгнула на него с визгом. Света улыбалась — устало, но искренне.
А по телевизору шла какая-то передача, и знакомый голос за кадром громко сказал:
— Что с него взять, если сходить в магазин ему нельзя доверить, — сказала тёща, глядя на телевизор.
Алексей хмыкнул. Выключил звук. И просто крепко обнял дочь.
Иногда, когда что-то ломается, лучше не чинить