Когда они только переехали в новую квартиру, Кира чувствовала себя почти счастливой. Не совсем, но почти — потому что ипотека давила, как бетонная плита, а Артём всё чаще задерживался на работе. Но зато — своё жильё. Без бабушкиных ковров и розовых обоев в цветочек, как у свекрови. Без голосов за стенкой. Без “а я вот в ваши годы”.
На третий месяц после переезда мать Артёма постучала в дверь с авоськой яблок, кульком жареной рыбы и складным стулом.
— Не скучали? — усмехнулась она и поставила сумки прямо в проход. — На недельку. Пока ремонт у меня идёт, не усидела, сама понимаешь. Да и вы одни тут как-то… голо живёте. Помогу вам обустроиться.
Кира не хотела, чтобы кто-то “обустраивал” её квартиру. Она к этому шла сама — три года сберегали, отказывали себе в поездках, одежде, даже свадьбу сыграли скромно. Эта двушка на окраине была их личным бастионом, маленькой победой.
Но спорить не стала. Подумала: неделя — не катастрофа. Тем более Артём сразу занервничал:
— Ну пусть поживёт немного. Она ведь одна. У нас места хватит. Да и… не гони её, пожалуйста.
Ирина Владимировна расположилась с размахом. Уже вечером она предложила «поменять диван местами с креслом, а то как-то не по-людски». Потом подняла тему штор — слишком светлые, “неуютно как в больнице”.
На второй день она организовала генеральную уборку. Просто потому что “пыль под кроватью” и “на кухне липко”.
— Я же не в обиду, — с лёгкой улыбкой проговаривала она. — Просто вы молодые, не замечаете. Я, можно сказать, вам помогаю.
Кира всё проглатывала. Улыбалась в ответ, хоть и стискивала зубы. Её раздражало не то, что свекровь прибралась или повесила другие шторы. А то, что всё это происходило как будто без спроса. В её квартире. С её вещами.
Но пока Ирина Владимировна ещё не влезала в финансы и не делала резких выпадов — можно было выдохнуть.
На третий день Ирина Владимировна позвала Артёма на кухню “поговорить по-мужски”. Потом, за ужином, вдруг сказала:
— У вас, я смотрю, продукты быстро заканчиваются. Что, Кирочка плохо готовит? Или просто всё в полуфабрикаты уходит?
Кира чуть не поперхнулась.
— Я готовлю. И очень даже хорошо. Просто вы купили три рыбины — они и закончились.
— А, ну если ты сама так считаешь… — Ирина Владимировна пожала плечами. — Хотя сынок мой всегда любил супы. А ты, видно, больше на доставке сидишь. Сейчас-то всё удобно: кнопку нажал — и пицца. Удобно, но дорого.
В тот вечер Кира ушла спать в наушниках. Чтобы не слышать их шепотков за стенкой и стука её ногтей по экрану телефона. Сама себе сказала: “Потерпи. Ещё четыре дня.”
Но через два дня свекровь села за кухонный стол с блокнотом:
— Я посчитала, сколько уходит на продукты. Уж очень у вас расход идёт. Ты в курсе, что можно готовить и экономно, и вкусно? Например, куриные желудки. Или пшёнка с печенью — и недорого, и сытно. Я вас, детки, научу.
Кира просто кивнула. Без слов. Внутри у неё уже всё кипело. Она зарабатывала больше Артёма. Вела учёт трат. Готовила, убирала, гладила. Она не просила помощи — просто хотела уважения. А получала — лекции о “правильной жизни” и саркастические взгляды на чек из “Азбуки вкуса”.
На пятый день Ирина Владимировна открыла холодильник и громко, театрально вздохнула.
— Опять йогурты? Ты уверена, что тебе столько надо? Я посмотрела состав — одна химия. Кефир и творог — куда полезнее. Да и дешевле.
Кира ничего не ответила. Просто достала банку йогурта, открыла и стала есть прямо из банки, молча.
Ирина Владимировна смотрела с отвращением.
— Вот я в ваши годы умела тянуть копейку. А вы только и знаете — в кафе бегать да “здоровую” еду по тысяче за банку покупать.
Вечером Артём сказал:
— Ма не со зла. Просто ей хочется помочь. У неё сложная жизнь была, понимаешь? Она всё на себе тащила. Не умеет иначе.
Кира еле сдержалась, чтобы не закричать.
“А я — умею? А я — железная?” — крутилось у неё в голове.
Конец первой части.
Продолжение следует.
Кира начала уходить на работу пораньше. Сидела в кафе у метро с чашкой самого дешёвого капучино и думала, как ненормально устаёт от того, что дома теперь не дом.
— Ты сегодня что-то мало поела, — сказала коллега Вера в обед. — Опять твоя «мамочка» в гостях?
Кира кивнула.
— Только она не в гостях. Она теперь как будто хозяйка. Всё пересчитывает, перекладывает, оценивает. Я в своём доме чувствую себя квартиранткой.
— Сочувствую. Я с мужниной матерью через это прошла. Ты с ней вежливо, но дистанцию держи. Не открывай всё до конца. Не надо быть “удобной”, — подмигнула Вера.
Совет был дельный. Но вежливая дистанция с Ириной Владимировной не срабатывала. Та словно считывала любое молчание как согласие.
На шестой день свекровь зашла в ванную, где сушились Кирины бюстгальтеры.
— Ты это зачем на батарее повесила? Неудобно, когда чужое бельё на виду. Мужчина в доме, между прочим.
Кира не нашлась, что ответить. Потом просто молча сняла бельё, вышла и услышала за спиной:
— А раньше жены стеснялись хоть чуть-чуть. А сейчас и стыда нет. Всё напоказ.
Вечером она высказала это Артёму.
— А ты чего бельё в зале сушишь? — удивился он. — Правда, неудобно. И мама права — неэстетично.
— А мне неудобно, когда в моей квартире кто-то комментирует мои лифчики, — холодно ответила Кира. — Особенно когда этот кто-то — твоя мама.
Он снова вздохнул и снова ничего не решил. Он так всегда делал — тянул до последнего. Отмалчивался. Уходил в работу.
На седьмой день Ирина Владимировна позвонила Кире на работу.
— Я тут переставила немного в детской. Кроватку повернула к стене, так лучше, Feng Shui. И от шкафа избавилась — он расшатанный, да и место ел. Я соседу отдала, он обрадовался.
У Киры в ушах зашумело.
— Вы выбросили шкаф?
— Ну не выбросила, а отдала. Он всё равно старый. К тому же, некрасивый. Я знаю, вы с Артёмом не разбираетесь, что по-настоящему практично. Вот я…
Кира повесила трубку. Руки тряслись. Шкаф был недорогой, но это был их первый “детский” — купленный ещё до родов, собранный с трудом, переживший поломку ножки и обклеенный стикерами. Она не плакала из-за шкафа. Она злилась от бессилия.
Артём вечером только пожал плечами.
— Она же не со зла. Ей кажется, что она помогает. Просто потерпи немного.
— Почему терпеть должна я? Почему твоя мама решает, что нам нужно, а что — нет? Она хозяйка в своей квартире, но не здесь. И если ты этого не скажешь ей — я скажу.
Он вздохнул, потупился.
— Ну… не усугубляй. Сейчас напряжённое время. Работа. Кредиты. Ты же знаешь.
На восьмой день у них был “семейный ужин”. Артём настоял.
— Мам, Кира, давайте спокойно. Без наездов. Просто поужинаем. Как семья.
Кира нарезала салат, поставила на стол пасту с овощами.
— О, макароны, — криво усмехнулась свекровь. — А мясо где? Мужика ты собралась углеводами кормить? Ничего, я завтра сварю нормальный суп.
Артём засмеялся. Кира встала и ушла на балкон. Она стояла и смотрела на серые дома напротив. Курить не начала, хотя рука тянулась.
Через пару минут подошёл Артём.
— Ну что ты опять… Это же просто шутка. Она же старается.
Кира повернулась к нему, и в глазах уже стояли слёзы — не из жалости к себе, а от безысходности.
— Она меня унижает, Тёма. Ты понимаешь это? День за днём. По мелочам. Ты думаешь, она не замечает? Замечает. Просто ей плевать.
На следующий день Ирина Владимировна подошла к Кире с кипой квитанций.
— Я тут глянула: у вас отопление, вода, свет — всё по верхней планке. Надо экономить. Я говорила Тёме, чтобы термостат выкрутил. А ты, может, начни с ванны? Пятнадцать минут — это уже расточительство. Да и с пеной каждый день — зачем? Просто горячей водой.
Кира молча взяла листы, порвала пополам и бросила в корзину.
— Это — наш дом. И наши счета. Я достаточно зарабатываю, чтобы позволить себе горячую воду.
— Конечно, зарабатываешь. Потому и транжиришь. Всё на себя, всё — для удовольствия. А он пашет с утра до ночи. Устал, как собака. Но молчит. Потому что добрый. Не хочет тебя ранить. А я скажу: это ты всё тратишь, а он как вол пашет!
Эта фраза повисла в воздухе, как хлёсткая пощёчина.
Кира медленно повернулась и посмотрела на свекровь — не гневно, а как будто сквозь. Как на женщину, которая сама себе придумала врага.
— Вы сказали всё, что хотели? — спросила она спокойно. — Тогда собирайтесь. Завтра вам лучше вернуться к себе.
Конец второй части.
Свекровь долго не верила, что Кира всерьёз. Сначала насупилась, молчала демонстративно, хлопала дверцами шкафов. Потом начала жаловаться Артёму.
— Она меня выгоняет, представляешь? Меня, старую женщину. А я всё ради вас, всё — чтоб помочь. Да если бы не я, вы бы тут как в сарае жили…
— Мам, ну не начинай, — вздыхал Артём. — Ты же сама говорила, что у тебя ремонт к концу недели. Всё равно собиралась.
— А если бы не собиралась? Что тогда? Вот такая у тебя жена — гостеприимная. От сердца отрывает.
Артём утерпел. Не вступился. Не объяснил, не обозначил границы. Просто отступил. Снова.
Кира не удивилась. Только впервые не почувствовала в этом боли. Была усталость, но без страха. Осознание: если хочешь сохранить себя — молчать больше нельзя.
Ирина Владимировна съехала в воскресенье. Без слёз, но с надутыми губами и театральным молчанием. За ней осталась половина коробки таблеток на полке в ванной, простыня с вышивкой “ручная работа” и трещина в их отношениях — уже не косметическая, а конструктивная.
В понедельник Кира вернулась домой поздно — задержалась в офисе, потом купила себе шоколад, зашла в аптеку, медленно шла пешком две остановки. Просто, чтобы не спешить домой.
В прихожей было тихо. На кухне — ни запаха жареной рыбы, ни бумаги с цифрами, ни чужих замечаний. Только её плед на стуле и её кружка на сушилке.
Артём сидел в зале с ноутбуком. Поднял глаза.
— Мам звонила. Обиделась. Говорит, ты с ней жестоко.
— Я не жестоко. Я по-честному, — ответила Кира. — Не виновата, что твоя мама путает любовь с контролем.
Он потёр лоб.
— Ты просто её не понимаешь. У неё жизнь тяжёлая. Муж ушёл, я один сын. Она всю себя посвятила. Она не умеет отпускать.
— А я — не умею быть жертвой. И не обязана быть. Хочешь — живи с ней. Я больше так не могу.
Он молчал. И в этой тишине вдруг стало ясно: он не сможет. Ни уйти, ни выбрать. Он будет болтаться между — вечно. Потому что так проще. Потому что привычнее.
Через два дня она уехала к подруге — “передохнуть”. Взяла ноутбук, дочку, пару платьев. Сказала:
— Я не хочу всё рушить. Но я не железная. Мне нужно пространство. Если ты хочешь, чтобы я вернулась — тебе придётся поставить границы. Сам. Без меня.
Артём присылал смайлики, потом сердечки. Потом тишина. Через неделю позвонил.
— Мам просится обратно. Говорит, она не может одна. Ей страшно. Да и ремонт недоделали…
Кира выдохнула.
— Тогда пусть приезжает. А я останусь здесь. С Алисой. Нам не тесно.
Он замолчал. Долго. Потом коротко:
— Ты всё усложняешь. Это ведь можно было решить по-доброму. Без скандалов.
Она почти рассмеялась.
— Я пыталась по-доброму. Но каждый раз “по-доброму” заканчивалось тем, что она решает, как нам жить. А ты — молчишь. Я просто выбрала молчать не с тобой.
Через месяц они встретились — в кафе, как чужие.
— Мам говорит, ты тратишь всё, что зарабатываешь. А я как вол пашу, чтобы семью кормить, — сказал он в середине разговора. И даже не заметил, как повторил ту самую фразу.
Кира отложила чашку и посмотрела ему в глаза.
— Нет, Тёма. Это она так говорит. А ты — просто повторяешь. Даже не осознавая.
Он опустил взгляд. Она больше ничего не сказала. Просто встала и ушла. Без драмы. Без сцен. Только с лёгкостью.
Иногда разрыв — это не взрыв, а тишина, в которой больше не слышно чужих слов.
Муж подслушал разговор жены