Кастрюлю вы оставили на включённой конфорке. Я так чуть кухню не потеряла, — сказала Маша дрожащим голосом

Когда Лена сказала Саше, что её троюродная сестра на время переедет к ним, он только пожал плечами:

— Ну и ладно. Если у тебя с ней хорошие отношения, пусть живёт. Комната свободная есть, на голове же не сидеть будет.

Сестру звали Оля. Ей было двадцать семь, она перебралась в их город из Ульяновска и, по словам Лены, «начала всё с нуля». Сняла угол в коммуналке, устроилась баристой в кофейню, мечтала стать художницей — такая себе романтичная неустроенность. Лена помнила Олю с детства: худющая, вечно с красками под ногтями, бабушка тогда говорила, что «у девочки крыша едет от фантазии». Но доброй она была — это Лена точно знала. И помочь хотелось. Правда, Лена не уточнила у Саши, что речь идёт минимум о двух месяцах — «пока работу получше не найдёт и подкопит на аренду».

Оля приехала в середине марта. С небольшим чемоданом и холстом в самодельной обёртке. Улыбалась широко, смеялась громко, обнимала так, будто они виделись вчера, а не восемь лет назад. Лена сразу напряглась: вроде бы приятная, но слишком уж она… как бы сказать… вальяжная. Сашу приобняла, подмигнула:

— Ну ты смотри, Лен, мужик у тебя симпатичный. Береги.

Это была первая фраза, которую Лена потом прокручивала в голове. И первая, что кольнула.

Сначала всё шло нормально. Оля готовила ужин, если Лена задерживалась на работе, убиралась в ванной и даже поливала цветы. Но через пару недель стали вылезать странности. Лена возвращалась домой и видела, что посуду с завтрака никто не помыл. Шампунь в ванной — почти пустой. Шоколадка, оставленная для вечернего чая, исчезла. Лена спрашивала осторожно:

— Слушай, а ты не видела тут «Альпен Гольд»? Я вроде на полке оставляла.

Оля вытягивала глаза:

— А, это шоколадка твоя была? Прости, я думала, Сашка принёс! Он же говорил, что что-то сладенькое к фильму купил.

Саша кивал рассеянно — ну да, покупал, а потом забыл, что оставил в рюкзаке. И начинался этот дурной круг: Лена чувствует, что что-то не так, но фактов нет. Мелочи. Не из-за шоколадки же спорить.

Однажды, проснувшись в субботу пораньше, Лена вышла на кухню и обнаружила Олю в её новом халате. Кофе варится, музыка играет, и голос Оли — весёлый, громкий:

— Саш, ну ты же понимаешь, акварелью писать при кухонной лампе невозможно. Нужен верхний свет! Ну купите вы уже нормальную люстру!

Саша зевал и улыбался — в одном носке и с телефоном в руке.

— Да надо, надо… Я всё забываю. Лен, может, на выходных съездим в «Леруа»?

Лена замерла на пороге. Это был её халат. Подарок на Новый год, бархатный, серо-голубой. Она не разрешала даже стирать его в машинке — боялась испортить. А тут он на Оле — как свой.

— Ты взяла мой халат? — спросила она спокойно.

Оля обернулась, даже не смутившись:

— А что? Он висел на двери, я думала, старенький. Холодно же. Мне твои большие халаты как раз в пору. Не обижайся, Лен, я потом в стирку закину.

— В стирку не надо, спасибо, — Лена забрала вещь и ушла в спальню. Потом долго смотрела в окно, держась за подоконник. Пальцы дрожали.

Через пару недель началась новая глава — с деньгами. Оля устроилась в мастерскую при детской галерее: расписывала деревянные фигурки, делала афиши, подрабатывала на выходных. Но всё равно жаловалась:

— Зарплата — слёзы. Не знаю, как тут люди выживают. Мне бы вот чуть-чуть на краски, я бы их потом вернула, правда.

Лена дала. Тысячу сначала. Потом полторы. Потом купила кисти сама — Оля, мол, пока без аванса, ничего не выходит. И каждый раз добавляла себе: ну это же временно.

Саша говорил:

— Лен, ты сама предложила. Ей, может, реально тяжело. Не превращай это в паранойю.

А Лене было тревожно. И не потому, что деньги. А потому, что всё делалось с улыбкой, так по-доброму, что возразить было невозможно. Но от этого как будто только хуже.

Потом появился эпизод с ключами.

— Мне неудобно, что ты каждый раз с работы несёшься, чтобы меня впустить, — Оля стояла у порога, расстёгивая куртку. — Дай мне дубликат, ну пожалуйста. Всё равно же я у вас живу.

Лена колебалась. Что-то внутри кричало: не надо. Но рядом стоял Саша, он пожал плечами:

— Ну и правда, чего ты? Пусть будет ключ. Мы же не чужие.

И вот в кармане у Оли оказался дубликат. В тот же день Лена пришла домой раньше обычного и застала в квартире совершенно постороннего мужчину.

— Это Паша, — сообщила Оля, — мы просто пили кофе. Не ругайся, Лен, мы на кухне сидели, ты что, ревнуешь?

Лена ничего не сказала. Просто пошла в спальню, села на кровать и впервые за месяц подумала: а не выгнать ли её?

Но потом был разговор с матерью.

— Оля? Ну, она девчонка хорошая. Ей бы опоры побольше. Ты же у нас сердечная, Леночка. Потерпи. У неё всё наладится, и уедет.

И Лена решила — потерпит. До конца апреля. А потом поговорит. Спокойно. Без эмоций.

Только вот до апреля оставалось ещё три недели.

Через пару дней всё вроде выровнялось. Оля вела себя подчеркнуто вежливо, предлагала помощь, даже приготовила рагу по какому-то восточному рецепту — Лена с Сашей впервые за долгое время поужинали молча, без напряжения.

Но тишина была обманчива.

В середине недели Лена вернулась домой и застала ванную занятой. Долго. Она поскреблась в дверь — Оля не отозвалась. Потом, с шумом включив фен, вышла с полотенцем на голове и телефоном в руке:

— Я не услышала. Вода была.

— Ты полтора часа в ванной, — сказала Лена.

— Ну и что? Ты же сама работаешь допоздна, у тебя душ — это пятнадцать минут и спать. Я ж не мешаю.

Лена открыла рот, чтобы возразить, но Оля уже скрылась у себя, захлопнув дверь спальни, в которой она теперь жила, как в гостиничном номере.

Через пару дней был день рождения Саши. Лена заказала стол в их любимом кафе, выбрала подарок, а утром обнаружила в холодильнике… торт.

— Это что?

— Это я испекла! — гордо объявила Оля. — На день рождения Саши. Сама. Представляешь?

Лена не знала, как на это реагировать. С одной стороны — вроде как жест внимания. С другой — влезла в личное пространство. Ни с того ни с сего.

Вечером за столом Оля хохотала, отпивала вино из чужого бокала и трогала Сашу за плечо:

— Ну какой ты у нас серьёзный. Лен, а он всегда такой?

Саша отшучивался, не глядя на жену. А Лена сжимала салфетку в кулаке и думала: она это специально или действительно не понимает?

На обратном пути Саша сказал:

— Ну не будь ты такой злой. Человек старался. У неё просто манера общения такая.

— Я не злая, — отозвалась Лена. — Я устала. От манер. От вторжений. От того, что наш дом теперь как проходной двор.

На выходных у них были гости. Пришли коллеги Саши — две пары с детьми. Оля, хотя её не звали, как бы мимоходом присоединилась.

— О, привет! А я думала, вы уже ушли. Ну, давайте я детям блинов напеку!

Печь блины она, правда, не стала. Вместо этого болтала, сидела рядом с Сашей, шутила, вставляла комментарии в каждый разговор. Когда одна из женщин, Катя, приглушённо спросила Лену:

— А вы с ней близкие родственники?

Лена чуть не уронила чашку.

— Двоюродная. Временно живёт. Поддерживаем.

— Ага… — хмыкнула Катя. — Уж больно хозяйская. Я бы не смогла.

После ухода гостей Саша сказал:

— Что-то ты была напряжённая. Катька твоя опять с этим своим выражением лица, будто лимон съела.

Лена вздохнула.

— Ты правда ничего не видишь?

Он пожал плечами.

— Да нормально всё. Хочет казаться частью семьи. Немного перебарщивает, ну и что.

Потом была история с платьем.

Лена собиралась на корпоратив. Открыла шкаф — и не нашла своё зелёное платье. Шифоновое, с запахом, сшитое на заказ. Перерыла всё. Ничего.

Пошла к Оле. Постучала — не сразу открыла.

— Платье. Моё. Ты не брала?

— А… Это? — Оля стояла в нём. — Я хотела сфотографироваться. Оно тебе не подойдёт, кстати. Слишком светлое, полнит. Мне лучше.

— Сними, пожалуйста.

— Ну чего ты как училка… Я ж не порвала, не испачкала. Сейчас сниму, не кипишуй.

Лена вышла. У неё тряслись руки.

Вечером она села на кухне с чашкой чая и сказала Саше:

— Слушай. Мне тяжело. Очень тяжело. Она будто захватывает всё: ванну, кухню, нас с тобой. Она мне чужая. Я не хочу, чтобы она у нас жила. Не хочу.

Он молчал.

— Ну?

— Я подумаю, как поговорить. Только не надо на эмоциях. До конца месяца потерпи, ладно?

Лена посмотрела на него. И поняла: он не хочет конфликта. Ни с ней, ни с Олей. Ему так удобно.

На следующей неделе был эпизод с подругой.

Оля пришла домой с какой-то девушкой. Вечером. Без предупреждения. Они что-то готовили на кухне, резали, жарили, смеялись. Лена зашла — вся плита в масле, сковородки разбросаны, раковина полна посуды.

— А вы убирать будете?

— Ой, Лен, не переживай. Мы сами. Это моя подруга Дина, художница. Я ей как раз твой мольберт показала, ничего?

— Ты водишь в нашу спальню незнакомых людей?

— Ну не в спальню. В комнату, где стоит мольберт. А это не одно и то же, да?

Саша пришёл чуть позже, и Лена сказала ему прямо:

— Завтра она съезжает. Или я. Я не могу больше.

Он только потер глаза:

— Ну ты и устроила. На ровном месте.

Утром Оля встала поздно. В кухне пахло подгоревшими тостами, френч-пресс был не вымыт, на плитке — капли молока. Лена собиралась на работу. Была почти у порога, когда вдруг услышала хлопок.

Потом — звон.

Забежала на кухню. Газ. Горит. Чайник пустой, раскалённый, под ним голубое пламя. На плите заброшенная деревянная лопатка. Весь воздух — в духоте.

Оля стояла у окна с телефоном.

— Ты что наделала?! — Лена выдернула чайник и выключила конфорку. — Ты что, совсем с ума сошла?!

— Ой… — Оля поморщилась. — Я просто вышла на минутку. Ты ж сама говоришь, чтобы я не мешалась под ногами. Ну, вот и…

Лена схватилась за край стола. У неё звенело в ушах.

Оля пошла к себе, бросив через плечо:

— Ну не кипятись, всё же обошлось. Чайник цел, плита цела. Не дуйся.

А Лена стояла, чувствуя, как внутри что-то застывает. Как будто в ней оборвался последний нерв.

На следующий день Лена не пошла на работу.

Она сидела за столом с кружкой недопитого кофе, глядя в окно, где моросил дождь. Ноги были поджаты, руки — холодные. Казалось, внутри наступила тишина — не спокойная, а выжженная. Как поле после пожара.

Саша подошёл ближе к полудню.

— Ты чего дома?

— Неважно себя чувствую, — тихо сказала Лена.

— Температура?

Она не ответила. Только посмотрела на него — в упор. Он отвёл глаза. Пошёл собираться. Перед выходом бросил:

— Ты, главное, не раздувай. Ну подумаешь, чайник. Ты же сама ей предлагала остаться.

Она проводила его взглядом. В дверях мелькнула Оля, весело щёлкнув ногтями по телефону.

— Мы с Диной в мастерскую, не жди на обед. Удачного дня!

И снова — хлопок двери. Лена встала, медленно, как будто кто-то внутри включил режим ручного управления, и начала собирать Олины вещи. Чемодан. Кисти. Бумаги. Сложила аккуратно, в коридоре. Пошла в ванную — собрала косметичку, расчески, полотенце. Потом — в кухню, где на подоконнике стояла её банка с мёдом, принесённым Леной из деревни. Пустая. Только палочка-ложка валялась рядом.

В тот вечер она позвонила маме. Та долго ахала, потом вздохнула:

— Ты такая злая стала, Леночка. Раньше была мягче. Она же не со зла. Она просто… ну, вольно живёт. Не приучена. Но ведь не ворует, не дерётся. Что ты так?

Лена сидела с трубкой у уха и молчала. Внутри — никакого отклика. Ни обиды, ни надежды, ни злости. Только одна мысль крутилась: это я не изменилась. Это просто меня больше не устраивает то, что раньше казалось терпимым.

Оля вернулась поздно, на каблуках, с пакетом в руках. В пакете — роллы, коробка из «Пятёрочки», банка сидра.

— А чего мои вещи в коридоре?

Лена поднялась. Медленно. Спокойно.

— Ты завтра съезжаешь. Я заказала тебе такси на 10:00. И нашла хостел, там свободно, сутки — шестьсот рублей. Завтрака нет, но до метро десять минут.

Оля застыла.

— Ты что, издеваешься?

— Нет. Просто я не могу больше. Ни твоего «ой, прости», ни твоих гостей, ни того, как ты живёшь в моём доме, как будто ты здесь хозяйка. Это не «временно», Оля. Это паразитизм.

— Ах вот как! — глаза Оли налились слезами, голос сорвался. — Я тут, значит, как могла, старалась! Ты сама говорила: «чувствуй себя как дома». А теперь выкидываешь, как собаку?

— Не как собаку. А как взрослого человека, которому пора взять ответственность за свою жизнь. Не за чужой счёт.

— Ты просто завидуешь, что у меня характер, а ты — мышь. Живёшь по расписанию, без радости. Саша со мной смеётся, а с тобой — только молчит. Ты думаешь, он тебя любит? Да он со мной живёт последние недели, как на каникулах!

Лена стояла молча.

— Ничего не скажешь?

— Нет. Ты завтра съезжаешь.

Оля кинула пакет с едой на пол, хлопнула дверью в комнату. Вещи из коридора так и остались стоять на полу. Саша пришёл поздно — с бутылкой вина. Был уставший, раздражённый.

— Ты серьёзно? Выгнать её вот так?

— Я не выгоняю. Я возвращаю себе дом. И границы.

— Лен, ты загоняешься. Она может и правда где-то перегнула, но ты уже как надзиратель. Вещи собрала, хостел заказала… Ты уверена, что это не личная обида?

— Уверена, — голос был ровный. — Я больше не хочу жить в страхе, что мою жизнь кто-то разложит по своим коробкам. Я не вещь.

Оля не ушла утром.

Она проснулась поздно, с гремящим телефоном, и сделала вид, что ничего не произошло. Сидела на кухне, ела остатки салата, включила сериал.

Лена вышла в коридор, молча пододвинула чемодан.

— У тебя есть десять минут.

— Ты правда всё порвёшь из-за какой-то ерунды?

Лена только смотрела. И в этот момент на кухне запахло гарью.

Рванула туда — и застыла.

На включённой конфорке стояла кастрюля. Пуста. Нагретая докрасна. Вокруг — запах палёного пластика. Оля стояла рядом с телефоном.

— Я… Я просто забыла, — проговорила она.

И в этом голосе не было ни раскаяния, ни испуга. Только лёгкое раздражение. Мол, опять ты раздуваешь.

— Кастрюлю вы оставили на включённой конфорке. Я так чуть кухню не потеряла, — сказала Маша дрожащим голосом.

Саша замер в дверях. Увидел красную конфорку, плёнку на стенке, след копоти под вытяжкой. Потом — Лену. Бледную, с побелевшими пальцами, с голосом, надтреснутым, как у человека, дошедшего до предела.

И в этот момент он почему-то не подошёл к ней. Не обнял. Он только посмотрел на Олю, потом — на плиту, и вышел из кухни. Тихо. Как будто не хотел ввязываться.

Оля хмыкнула и пошла к вещам.

— Хорошо. Я уйду. Но не думай, что ты победила. Ты просто слабая. И все об этом знают.

Она хлопнула дверью, громко и зло.

Лена осталась стоять. В пустой кухне, где пахло гарью и чем-то ещё — как будто сгорело нечто невидимое.

Внутри у неё было странное чувство — не победы, не облегчения. А пустоты. И под этим слоем — тишина. Та самая, настоящая, без скрежета по нервам.

На следующий день Саша не пришёл домой ночевать.

А Лена сидела на балконе с чашкой воды и думала: и это тоже — часть границ. Когда кто-то уходит. Потому что иначе — никак.