— Только не говори, что снова, — устало выдохнула Лена, глядя на телефон.
На экране — уведомление из семейного чата: «В воскресенье приеду. На пару деньков. Не скучайте без меня ».
Это была не просьба, не вопрос, даже не согласование. Это было заявление. Как всегда. Ирина Михайловна приезжала, когда ей хотелось, и оставалась на столько, на сколько считала нужным.
— Мам, может, ты пока у Ольги поживёшь? Ну там и ближе к вокзалу, и на работу тебе утром проще будет, — попытался однажды было намекнуть Павел.
— У Ольги собака. У меня аллергия. Неудобно мне там. Да и как я к вам не заеду, вас сто лет не видела, — надула губы мать. — Ты что, не рад мне?
И как тут ответишь?
Лена закрыла глаза и мысленно отсчитала до десяти. В животе неприятно потянуло — она только недавно узнала о беременности. Тест с двумя полосками до сих пор лежал спрятанный в ящике с нижним бельём. Павлу она пока ничего не сказала: хотела чуть подождать, убедиться, что всё в порядке. А сейчас…
Сейчас она думала только о том, как пережить очередной визит свекрови.
Когда-то она искренне старалась наладить отношения. На первое знакомство с Ириной Михайловной пришла в светлой блузке, с пирогом, который сама пекла всю ночь — хотя терпеть не могла возиться с тестом. Слушала про «как я своего мужа двадцать лет без единого упрёка содержала» и «в наше время женщины и пахали, и детей растили, и на пятерых всё готовили».
Потом были попытки позвать свекровь в гости, предложить помочь с выбором мебели. Даже приглашали её в отпуск с ними — и ни разу не получили «спасибо».
— А на что вы поехали в Грузию, у вас ипотека! — возмущалась Ирина Михайловна, — Вот у моего брата сын — никуда не ездят, всё в дом!
— Мам, ну это не отпуск на Мальдивах, мы бюджетно, — пытался отшутиться Паша.
Но у свекрови был особый дар — любое объяснение звучало для неё как вызов.
— Ага, а потом будете у меня занимать, когда воды горячей не станет.
Не занимали. Но упрёки остались.
В этот раз визит совпал с завершением долгожданного ремонта. Почти год Лена откладывала — после пандемии и скачков цен это стало настоящим подвигом. Старая двушка в панельке, доставшаяся Павлу от бабушки, требовала капитального вмешательства: стены были покрыты жёлтыми разводами, трубы текли, на кухне стояли скрипучие шкафы образца 80-х.
— Только не делай ничего глобального, — сказал тогда Паша, — Мамина квартира такая же. Она тебя сожрёт, если узнает, что ты тут всё переделала. Скажет, ты её мать вычистила из дома.
Лена тогда смеялась:
— Я не на музей работаю, а на нас. Мне тут жить.
Она сама выбирала плитку, красила стены, обсуждала розетки с электриком. Даже пошла на вечерние курсы по дизайну интерьеров — просто чтобы разобраться, как оптимально разместить мебель в маленькой комнате. Всё делала сама. Павел был постоянно на работе. И даже если бы был дома, ремонтами он интересовался так же, как японской каллиграфией — издалека и со скукой.
Свекровь приехала в воскресенье в 11:07.
— Вот и я, — сообщила она, едва не сшибая Лене плечо огромной сумкой, в которой, как выяснилось позже, лежали электропростыня, две сковородки, банка с солеными огурцами и какие-то журналы начала нулевых.
— Выглядишь ты, Леночка, уставшей. Надо бы тебе кожу подлечить, вот в моём возрасте — ни прыща, ни морщинки. Всё потому, что я не травила себя этой вашей косметикой.
Паша как раз закручивал лампочку в ванной. Из-за её приезда он неожиданно вспомнил, что в доме есть недоделки. До этого целый месяц руки не доходили.
— Ма, ну не начинай, — пробормотал он.
Но мать уже скользила глазами по коридору.
— Обои — тёмные, — произнесла она. — Давят. Почему не пастель? И пол скользкий. Вот у нас в общежитии линолеум был — и надёжный, и тёплый.
Лена стиснула зубы.
Потом были кухня («А где вытяжка? Не экономьте на здоровье!»), спальня («Зачем такая кровать? У нас с отцом была в два раза проще — и ничего, родили двоих!»), ванная («Плитка скользкая, я чуть не убилась! Кто её выбирал?»).
Лена молчала. Она считала до десяти. Потом — до тридцати. Потом вспоминала пляж в Батуми. Потом свою работу, где к её мнению прислушиваются. Потом тест с двумя полосками.
Но всё сильнее чувствовала: не хватит.
Ни терпения. Ни доброжелательности. Ни желания угождать.
— Мы вечером к Ивановым на ужин, — сказал Паша, когда мать ушла отдыхать.
— Серьёзно? — подняла бровь Лена. — Я думала, мы сегодня дома.
— Ну… Ты же не против? Мама хочет побыть одна.
Лена смотрела на него и понимала: он не собирается ничего менять. Он привык быть между. Привык, что она вырулит. Как всегда.
Она молча взяла куртку.
Она не знала ещё, куда пойдёт. Но знала — сидеть в квартире, в которой всё переделала ради уюта, ради будущего, ради них — и слушать, как её старания втоптали в грязь, — она не может.
Лена ушла не потому, что хотела кого-то наказать. Не было истерики, хлопанья дверью, звонков подругам со словами «больше не могу». Просто надела куртку, засунула в карман ключи и пошла куда-то. Куда глаза глядят.
Было прохладно. С середины мая погода капризничала — утром солнце, к обеду тучи, вечером ветер с речки. Она остановилась на углу у булочной, купила себе кофе навынос, присела на лавочку.
Потом пошла к подруге. Они с Олей дружили ещё со времён учёбы. Оля была старше на пару лет, уже разведена, с сыном-шестиклассником, жила в соседнем дворе.
— Только не говори, что опять свекровь, — сказала Оля, открывая дверь и замечая выражение Ленина лица.
— А ты думала, я так просто на свидание вырядилась? — криво усмехнулась Лена. Скинула куртку, взяла в руки чашку чая. — Я правда старалась, Оль. Ремонт этот… Я не экономила. Не для себя — для нас. Всё продумала: чтобы детям удобно, чтобы уютно. Я… Я себя там оставила. А она зашла и всё перечеркнула за пятнадцать минут.
Оля усадила её на диван, укрыла пледом, принесла шоколадку и выслушала — не перебивая.
— А Паша?
— А Паша — как всегда. «Ты же понимаешь, у мамы сложный характер». «Ну не придирайся». «Ты же знаешь, она добрая». Знаю. Добрая. Как нож кухонный, заточенный.
Оля вздохнула.
— Ты не одна такая. Смотри на меня. Я в своё время тоже прогибалась. А потом осталась ни с чем. Муж маменькин сыночек, развелись. Живёт теперь с новой, а мамочка и к той уже нашла подход.
— Только не говори, что мне надо уйти, — попросила Лена.
Оля пожала плечами:
— Я не скажу. Только ты сама должна понять — сколько в тебе ещё запаса терпения. Ты ведь даже Паше про беременность не сказала. Почему?
Лена помолчала. Потом тихо сказала:
— Потому что боюсь. Боюсь, что начнётся ад. Она тут же станет частью этого — живота, роддома, коляски, грудного вскармливания. Она уже сейчас говорит, какие имена глупые. А я хочу сама. Хочу, чтобы мой дом был мой. И ребёнок — не проект трёх поколений. А наш. Мой с Пашей. А не с его мамой.
На следующий день Лена вернулась домой.
Свекровь хозяйничала на кухне. В раковине — гора грязной посуды, плита залита жиром, мусорный пакет стоял прямо на полу, хотя под раковиной было мусорное ведро с откидывающейся крышкой.
— Слушай, Лена, а у тебя ножи тупые, ты в курсе? Я пыталась порезать курицу — чуть пальцы не порезала. Надо нормальные купить. Или хотя бы наточить. Раньше хозяйки за этим следили.
Лена промолчала. Прошла в комнату. В спальне пахло чужими духами — слишком резкими, восточными, с приторными нотками. Постель была не застелена. На комоде — её расчёска. Она точно помнила, что убирала её в ящик.
В ванной — её полотенце, всё ещё влажное, использованное. Стиральная машинка гудела — свекровь стирала свои полотенца вместе с Лениной чёрной одеждой.
Весь дом говорил ей: тебя здесь нет.
Вечером Павел вернулся поздно. Рабочие задержались, потом был созвон с заказчиком. Он вошёл в квартиру, снял куртку, заглянул на кухню:
— Мама, как ты? Всё нормально?
— Устала. Целый день одна на ногах. Хозяйством занялась. Лена, кстати, опять куда-то ускакала. Я здесь одна, как собака.
Лена стояла в коридоре, всё слышала.
Когда Паша зашёл в комнату, она уже сидела на краю кровати, босыми ногами касаясь холодного ламината.
— Слушай, давай поговорим, — начала она спокойно.
— Ты снова про маму? — вздохнул он.
— Нет. Про нас. Ты знаешь, как я старалась с ремонтом? Я каждую деталь продумывала. Я просто хотела, чтобы у нас было по-нашему. Наш дом.
— Лен, ну ты чего… Мама же временно. Она поможет…
— Она не помогает. Она захватывает. Помнишь, ты говорил, что она будет забирать ребёнка на выходные, чтобы дать нам отдохнуть? А ты уверен, что она его вообще отдаст? Ты слышал, как она говорит: «мой внук»? Не наш, не ваш — мой.
Он замолчал.
— Я беременна, — сказала Лена.
Павел вскинул глаза.
— Правда? Почему ты не сказала раньше?
— Потому что я боюсь. Бояться — это не то, что должна чувствовать женщина, когда узнаёт, что у неё будет ребёнок. Но я боюсь, что всё пойдёт по старому сценарию. Ты спрячешься, она всё решит, а я… А я останусь одна. Даже если ты рядом.
Он молчал.
— Мне надо, чтобы ты выбрал. Не её. Не меня. Себя. Нашу семью. Если ты этого хочешь.
В коридоре что-то грохнуло. Лена вздрогнула. Сразу поняла — свекровь слышала всё.
На следующее утро Ирина Михайловна собрала сумку. Скатерть была свёрнута в плотный рулон, её любимая подушка — аккуратно запихнута в пакет из «Пятёрочки». Банка с солеными огурцами осталась на подоконнике.
— Я вам мешаю. Мне тут не рады. Всю ночь не спала. Давление скакало. Но ничего. Я гордая. Поеду. Не надо уговаривать.
Никто и не уговаривал. Павел кивнул. Лена стояла у окна.
— Только скажи, — обернулась свекровь на прощание, — это ты ему голову забила, да? Ты ведь его стравливаешь с матерью.
— Я попросила его быть мужчиной, — ответила Лена. — И начать жить своей жизнью.
Через пару дней они вернулись к обычному ритму. Лена мыла окна, Павел закручивал полку в ванной, выбирали вместе цвет покрывала. Было ощущение, будто пыль наконец-то выветрилась. Но ненадолго. Через неделю на телефон Павла пришло голосовое сообщение от Ирины Михайловны.
— Ну что, — ехидно тянул голос в записи, — ремонт делали без дизайнера? Сразу видно.
Лена выключила звук на телефоне.
Сидела на полу посреди детской, окружённая коробками из IKEA, и разбирала пазлы будущей комнаты — комод под пелёнки, открытые полки для книжек, шторы с мишками. Павел обещал помочь, но задерживался на работе уже четвёртый вечер подряд.
Она не злилась. Пока нет.
Но внутри тлело что-то неясное — не тревога и не раздражение, а усталость от постоянного ожидания. Он всегда вроде рядом. Но всегда как будто на полшага отстранён. Как будто, пока она держит баланс, он стоит в сторонке и проверяет, не упадёт ли она сама.
В выходные Паша всё же взял в руки шуруповёрт. Сначала он по привычке позвал мать на видеосвязь: показать, как крепит полку, похвастаться дрелью.
— Молодец, сынок, — ласково кивала Ирина Михайловна, — А Лена у тебя что, опять в уголке с телефоном сидит?
Лена не сдержалась:
— Лена вообще-то обои клеила, пока вы по санаториям ездили. И шторы выбрала. И люстры. И детскую придумала.
Свекровь помолчала, а потом сказала:
— Ну что ж. Женщина должна заниматься домом. Главное — не лезть, куда не просят.
Паша поспешно завершил звонок. Лена вздохнула.
— Тебе не надоело играть в тишину? — спросила она. — Я, конечно, не прошу тебя идти на войну. Но хотя бы… Ну, скажи уже, что ты обо всём думаешь.
Он поставил дрель на пол.
— Я думаю, ты права. И я всё время это знал. Просто…
— Просто тебе удобно.
— Да. Наверное, так.
Лена поднялась. Подошла ближе.
— Если ты хочешь, чтобы всё изменилось — начни говорить. Хотя бы себе. Хотя бы шепотом. Ты взрослый. У тебя будет ребёнок. Пора уже выйти из-под её юбки. Сама она не уйдёт. Никогда.
Он кивнул. Без возражений. Без обещаний. Просто — кивнул.
Через неделю Ирина Михайловна всё же приехала. Не предупредив.
— Я всего на вечер, — сказала она, входя с тяжёлым пакетом в руке. — К вам не зайти, что ли? Я вам между прочим торт привезла. Сама пекла.
Пашу дома не было — дежурство. Лена стояла в прихожей, смотрела на свекровь и чувствовала, как поднимается волна.
— Я сейчас собиралась в душ, — тихо сказала она. — Устала.
— Да ты что. А у меня вот давление. Но я же приехала. Не в пять звёзд, между прочим. Всё сама.
— Вы могли бы сначала позвонить.
— А мне теперь расписание согласовывать? Я мать. Или ты уже хозяйка в доме?
Лена молчала. Свекровь прошла внутрь. Осмотрелась.
— Кстати. Про хозяйку. У тебя вон полки неровно висят. И шторы — тянут вбок. Видимо, делали не по уровню. Сама делала, что ли? Ну конечно…
— Да, сама. — Лена подошла ближе. — И знаете что? Мне нравится. Даже если криво. Даже если не по ГОСТу. Потому что это наш дом. И не надо его обживать под себя.
— А я и не обживаю! Я просто хочу помочь.
— Вам не помощь нужна. Вам нужен контроль. Чтобы всё было по-вашему. Но, простите, нет. Не получится. У меня будет ребёнок. И я не хочу, чтобы он жил в страхе ошибиться, потому что бабушка потом три дня молчит в обиде.
Ирина Михайловна застыла.
— Что значит — будет ребёнок?
— Я беременна. И если вы хотите быть частью этой жизни — вам придётся научиться разговаривать с нами, а не через упрёки, замечания и контроль.
— А Паша это знает?
— Знает. Он, кстати, не сказал вам. И, может, это тоже о чём-то говорит.
Свекровь постояла, развернулась и, не говоря ни слова, вышла на кухню. Возилась там минут пятнадцать. Лена осталась в комнате, села на диван.
Не плакала. Не злилась. Просто дышала.
Через двадцать минут дверь хлопнула. Тихо, но с нажимом. Она ушла.
С тех пор прошло две недели. Было странно — тишина. Ни звонков, ни сообщений, ни голосовых. Даже не писала, чтобы передать торт обратно или напомнить про день рождения двоюродного брата.
Лена осторожно радовалась. Паша стал немного другим — внимательным, более чётким в словах. Иногда вечером приносил чай без напоминания. Иногда сам предлагал съездить в магазин или повесить полку. Маленькие шаги. Но в нужную сторону.
Однажды вечером Лена, сидя на диване с чашкой чая, открыла Instagram. Случайно наткнулась на сторис Ирины Михайловны. Там была фотография комнаты — явно сделанная исподтишка, с подписью:
«Когда делаешь ремонт без дизайнера… Ну, сразу видно».
Лена откинулась на спинку дивана, глотнула чай.
И впервые — не взорвалась, не обиделась, не побежала к Паше жаловаться.
Она просто улыбнулась.
— Ну да. Сама делала. И пусть видно.
– Сама это ешь – заявил муж. – У моей мамы всегда было наготовлено и свежее, а не разогретые полуфабрикаты