Когда Лера впервые предложила Сергею на пару месяцев пустить к ним её маму, он не стал возражать. Пожилая женщина жила одна в посёлке, зимой там дороги не чистят, автобус два раза в неделю — не дело. С возрастом у Валентины Андреевны обострились суставы, она всё чаще жаловалась на то, что в деревне одной тяжело.
— Пока снег не сойдёт, пусть живёт с нами, — сказала Лера, подавая мужу кофе. — Там всё равно ни пройти, ни выехать.
Сергей хмыкнул, но согласился. Он Леру любил. И пусть её мать всегда казалась ему немного… властной, что ли — «зимой переживём», подумал он.
Первую неделю всё шло сносно. Валентина Андреевна держалась нейтрально: обсуждала телевизор, звонила сестре, вязала носки в кресле у окна. Но потом началось.
— Ты молоко опять не по акции взял? — бросила она как-то утром. — На девять рублей дороже! Девять рублей, Сергей! Ты хоть считай, сколько вы теряете!
Он промолчал. Потом был случай с ванной, когда она обвинила его в том, что он «разбрызгивает по всей плитке», хотя сам же и мыл ванную накануне. Через пару дней нашла в холодильнике банку консервов с истекшим сроком на три дня и устроила спектакль.
— Ты что, нас всех отравить решил?
Лера тогда отшутилась. Но в её голосе Сергей уловил напряжение. И каждый вечер она теперь проводила на работе допоздна. Иногда заходила к подруге — якобы обсудить проект. Всё чаще он возвращался домой и ужинал на кухне с тёщей. В тишине. Под её неодобрительный взгляд.
Жили они в трёхкомнатной квартире, ипотека была на нём. Лера вносила на счёт небольшую сумму, но основная часть — его зарплата. К тому моменту он уже выплатил больше половины. Тёща заселилась в комнату сына, тот гостил у бабушки по отцовской линии. Пока Валентина Андреевна «зимует», так будет лучше, решила Лера.
— В его комнате самое тепло. Ему у мамы хорошо, а маме у нас пока нужно восстановиться.
Сергей ничего не ответил. Но он замечал, как Валентина Андреевна распоряжается их пространством. Без предупреждения переставила микроволновку. Выкинула его кружку, заявив, что она с трещиной. Одежду с балкона сложила иначе. Мол, «так быстрее сохнет». Убрала отвертки с полки на балконе — «опасно, вдруг ребёнок сунется». Хотя их сыну уже семь.
Однажды он обнаружил, что она заменила его шампунь. На «с антивозрастным эффектом».
Сергей работал программистом удалённо. Его кабинет был в маленькой комнате, раньше — кладовке. Когда-то он её отремонтировал сам: положил ламинат, провёл розетку под монитор, поставил плотные шторы. Там он и спасался.
Но теперь и сюда вторгалась Валентина Андреевна.
— Ты что, опять с утра сидишь? — заглянула она без стука. — А физически-то что делаешь? Мужик должен работать руками.
Он усмехнулся. Но ничего не сказал. Что толку.
Лера всё чаще говорила в духе: «Ты пойми, ей тяжело», «Она просто переживает», «Это не навсегда».
Он пытался быть терпеливым. Он сам не знал своего отца, воспитывался матерью, бабушкой. Поэтому слово «семья» для него было чем-то важным, почти сакральным. Он не хотел скандалов. Но напряжение росло.
К середине февраля он уже не спал по ночам. Всё больше курил. Начал чаще встречаться с другом, Костей, который разводился как раз из-за «мамы жены».
— Это как болезнь, — говорил тот. — Не заметишь, как всё гниёт. Не ты её вытесняешь, а она тебя. Из кухни, из спальни, из головы.
Сергей тогда ещё улыбнулся. Но на следующее утро Валентина Андреевна поставила кастрюлю прямо на подставку для его ноутбука. Якобы «сушила». На что — так и не объяснила.
В этот вечер Лера вернулась поздно. Он хотел поговорить, но она ушла в ванну и закрылась на сорок минут. А потом — с телефоном в кровать.
— Ты понимаешь, что это не её квартира? — спросил он после. — Что мне, взрослому мужику, нельзя здесь дышать спокойно?
— Тебе правда так тяжело пару месяцев потерпеть?
Он не ответил. Просто лёг, уставившись в потолок.
Валентина Андреевна вставала в шесть. Ходила по кухне в тапках с твёрдой подошвой. Специально или нет — непонятно. Один раз включила миксер, когда он был на зум-встрече.
— Прости, я не знала, что ты там болтаешь, — буркнула она.
А потом, словно невзначай: — В нормальных семьях мужчина выходит из-за компьютера, берёт молоток и идёт по дому. Не сидит, как пень.
Вспоминалась его мать. Как он в двенадцать лет сам чинил им проводку, потому что не у кого было просить. Как собирал старую мебель у соседей, чтобы было куда складывать одежду. Как впервые в жизни купил диван, когда только съехал от матери. На кредитку. Гордился этим.
И вот теперь его упрекают, что он «не мужик».
Но Сергей всё ещё молчал. Копил.
В марте снег в городе начал сдавать позиции, но Валентина Андреевна, похоже, уходить не собиралась. На прямой вопрос Сергея — «Когда вы домой планируете?» — она лишь развела руками:
— У меня, между прочим, по деревне до колена грязь. Ты в сапогах когда последний раз тонул? Да там даже к калитке не подойдёшь. А тут — тепло, чисто. Да и внучка рядом. Я, между прочим, ему блины пеку. А вы, молодые, всё вечно заняты.
Сергей не стал спорить. Лера в ту же секунду вставила:
— Ещё недельку потерпим, да, Серёж?
Он кивнул. Что ещё оставалось делать?
На выходных он хотел отвезти сына в кино. Но в субботу утром, ещё в пижаме, обнаружил, что тот уже завтракает блинами на кухне — с бабушкой. Та обвивала внука взглядом и отдавала последние сковородки:
— Папка твой опять спать до обеда будет. Ничего, бабушка накормит, бабушка всё сделает.
Он подошёл к сыну, потрепал по голове.
— Всё-таки сходим в кино?
— Ага! Только я поем, ладно?
— Не давай ему сладкое на голодный желудок, — буркнула тёща. — Он потом бегает, как заведённый.
Сергей всё-таки увёл ребёнка. Но на обратном пути Валентина Андреевна позвонила Лере. А Лера — ему:
— Мама сказала, ты купил сыну какую-то карамельную газировку. Ты ведь знаешь, у него потом прыщи…
— Да купил он одну банку, к обеду, — перебил Сергей. — Он счастлив был. Это так ужасно?
Лера замолчала, потом вздохнула:
— Ну, просто мама волнуется. Она ведь старается…
В тот вечер он не ел. Сидел на балконе, в тишине. Пальцы чесались разобрать велосипед сына, проверить тормоза — на днях потеплеет, пора выезжать. Но отвертки исчезли. Вместо них — коробка с луковицей, семенами и торфом.
— На подоконнике теплее, но тут воздух, лучше пускай, — объяснила Валентина Андреевна, когда он спросил. — Ты ж не против, балкон всё равно вечно завален.
Он пошёл в кладовку. Потом в магазин — купил новые инструменты. В ту же ночь собрал отдельный ящик и поставил у себя в кабинете. Закрыл на замок. Почувствовал себя как подросток, который прячет сигареты от родителей.
Конфликт случился на второй неделе марта.
В воскресенье он встал пораньше, сварил кофе, почистил пылесос, собрался выкидывать старые коробки — с балкона. Пока выносил, случайно зацепил вазон с укропом. Земля просыпалась на ламинат.
— О Господи, ты хоть иногда смотришь, куда идёшь? — Валентина Андреевна как будто материализовалась из воздуха. — Тут зелень, между прочим, для салата. Я каждую семечку руками высаживала!
— Это просто укроп, — спокойно сказал он, хотя голос уже начинал дрожать.
— Это не просто! Это отношение! У тебя во всём так. Как в доме, так и к людям.
Лера вошла в кухню в тапках. Поняла, что наткнулась на середину сцены.
— Что произошло?
— Спроси у мужа! — театрально всплеснула руками Валентина Андреевна. — Ему всё не по нраву. И балкон не его, и вещи мои мешают, и ребёнка я, видишь ли, неправильно кормлю!
Сергей глубоко вдохнул.
— Я просто хочу, чтобы было спокойно. Чтобы на моей территории — моей! — не копались без спроса. Чтобы я мог сам решать, что где стоит. Чтобы сын не считал, что у него две мамы.
— Ах, значит, я — вторая мама? — голос тёщи стал визгливым. — Значит, мне и слова нельзя сказать? А ты сам-то кто, Серёжа? На всё готовенькое пришёл. С квартирой, с женой, с ребёнком! Даже кровать под вами я помогала собирать, если ты не помнишь!
— Да, не помню. Потому что это было до меня, — он смотрел ей прямо в глаза. — Но сейчас всё иначе. Я здесь живу. Я за всё плачу. Я не прошу уважения. Я требую просто — не лезть!
Лера стояла молча. В её лице читалось растерянное напряжение. Как у школьницы, которую вызвали к доске, а она не знает, кто прав.
В ту ночь Сергей спал в кабинете. На полу. Жена не сказала ни слова. Утром он встал, заварил себе кофе, вышел на лестничную клетку и закурил. Там столкнулся с соседом, Петром Ивановичем.
— Ну что, Сергей, не скучно у вас? — спросил тот с полуулыбкой. — Я твою с утра слышал. С характером женщина.
— Моя — молчит, — хмыкнул Сергей.
— Я про маму её.
Сергей выдохнул. Петру Ивановичу за шестьдесят. Он сам развёлся в сорок — тоже из-за тёщи. Знал, наверное, о чём говорит.
Через пару дней Валентина Андреевна отравилась супом. По её версии — некачественным мясом, купленным Сергеем. Полдня лежала на диване, стеная и жалуясь по телефону подруге:
— Ну ты понимаешь, им бы меня быстрее в гроб, чтоб не мешала…
Когда Лера вернулась с работы, первым делом пошла к матери. Сергей слышал шёпот за дверью. Потом — шаги в ванную. А потом — в кабинет.
— Серёж, может, на недельку к Косте съездишь? Просто пока мама в себя приходит.
Он молчал. Смотрел на жену, на её глаза, на волнение в голосе. Всё понял. И устал.
— Конечно, — сказал он. — Завтра и съеду.
Именно в этот момент, проходя мимо, Валентина Андреевна бросила фразу, которая как будто щёлкнула в нём что-то:
— Опять сидит. А дрова, значит, сами себя наколют, — психанула тёща, проходя мимо Сергея.
Он только кивнул.
И медленно закрыл за собой дверь кабинета.
Он уехал без скандала. Сложил вещи в сумку, не гремя молниями. Сын смотрел на него с порога комнаты. Хотел спросить, куда папа уезжает, но Сергей только подмигнул:
— Скоро увидимся, командировка. Дела.
У Кости было скромно, но спокойно. Однушка на окраине, ремонт с намёком на «ещё не доделано», посуда не всегда помыта, но тишина звенела — непривычная, почти странная. В первый вечер Сергей просто лёг и проспал двенадцать часов. Без уколов, упрёков, без тапок, скрипящих по ламинату в шесть утра.
Он не звонил Лере. Не писал. Думал: если нужно будет — выйдет на связь сама. За пять дней она не вышла.
На шестой день пришло сообщение:
«Мама по-прежнему плохо себя чувствует. Ей тяжело. Может, пока так и останемся? Просто дай нам немного времени».
Сергей перечитал фразу несколько раз. «Дай НАМ немного времени» — он даже не понял, кого именно включала Лера в это «нам». Её с матерью? Её с сыном? Её с её новым укладом?
Он выдохнул, не отвечая. Только позже, ближе к ночи, написал:
«Хорошо. Только не забудь: я отец. И у меня есть дом. И право — быть в нём».
Костя не задавал лишних вопросов. На работе Сергей объяснил, что «временно сменил обстановку», и никто особо не интересовался. Все привыкли: программисты — народ замкнутый. Может, проект новый. Может, с женой сцепился. С кем не бывает.
В выходные он всё же встретился с сыном. Взял его в парк, на велосипеде покатались, потом мороженое. Мальчик говорил без остановки: как в школе, как бабушка научила его печь шарлотку, как мама по ночам за компьютером что-то делает — «по работе». И только один вопрос прозвучал чуть тише:
— А ты домой не вернёшься?
Сергей сглотнул.
— Хочу, — сказал честно. — Но иногда, чтобы вернуться, надо чуть-чуть побыть в стороне. Чтобы понять, кто есть кто.
К апрелю он съездил в родной город — к матери. Они не виделись давно, лет пять. Та встретила настороженно, но быстро оттаяла. Говорили на кухне, про детство, про школу, про то, как она одна тянула всё.
— Не держи зло, Серёж, — сказала она, подавая ему салат. — Мы, женщины, иногда защищаем не там и не от того. Но в этом наша слабость. Не сила. Не ведись на это.
Он молча слушал. Мама не лезла с советами, не расспрашивала про Леру, просто наливала чай.
— А дрова сами себя не наколют, — усмехнулась вдруг она, глядя на старую дровницу под крыльцом. — Помнишь, как в детстве ты на колуны лез?
Он вздрогнул. Слово зацепило. Та же фраза, тот же подтекст. Только здесь — с доброй усмешкой, а не с ядом на языке.
Через два месяца Сергей вернулся. Не в ту квартиру, нет. Он снял жильё. Маленькая, однокомнатная, почти пустая. Но его. Он повесил крючки на стену, как любил. Купил чашку — керамическую, тяжёлую. Поставил в шкаф. Купил сыну постельное бельё с супергероями — для его ночёвок. И начал жить.
Лера написала в начале мая:
«Мама уехала. Сама. Сказала, что надо дать нам пространство. Хочешь поговорить?»
Они встретились в кафе. Она выглядела усталой. Тонкой. Взрослее. Он заметил, что глаза у неё стали смотреть как-то стороной.
— Прости, — сказала она. — Я растерялась. Всё как-то сразу навалилось. Мама, ты, работа, сын… Я не справилась.
— Ты не должна была справляться одна, — сказал он. — Просто надо было выбрать сторону. Хоть какую-нибудь.
— Я боялась, что мама не выдержит. Что здоровье…
— А я? — спросил он. — Я был живой человек или подставка под ипотеку?
Молчание повисло между ними. Не тяжёлое, не враждебное — как будто оба наконец увидели, как далеко зашли.
— Я скучаю по нам, — тихо сказала она. — Но боюсь, что всё повторится.
— Повторится, если не поставить границы. Я не могу жить в доме, где мною командуют. Я муж, не мальчик. И не квартирант.
Она кивнула. Медленно.
Потом были ещё разговоры. Несколько. Без ссор. Без обвинений. Просто разговоры. Он приезжал к сыну. Она — пару раз к нему. Без ночёвки.
А летом она сказала:
— Давай попробуем снова. Только с условиями. Мама — отдельно. Мы — отдельно. Если хочешь.
Он хотел.
Но прежде чем вернуться, он отвёз Леру в ту самую съёмную квартиру. Показал:
— Видишь? Я умею жить один. Умею себя обустроить. Умею быть мужиком. Не надо меня спасать, менять, лечить. Надо — просто уважать. Это моё условие.
Валентина Андреевна не звонила ему лично. Только через Леру. Театральные вздохи, «всё понятно, опять я — враг народа», «не простила родную мать». Но дальше — не шла. Поняла. Или просто выбрала сохранить хотя бы что-то.
Иногда приезжала на часок, к внуку. Но только по предварительному звонку. Кофе пила на кухне. Больше не заходила в кабинет. Не переставляла мебель. Не высказывалась.
Однажды, проходя мимо, она всё же бросила, будто не специально:
— Опять сидит. А дрова, значит, сами себя наколют…
Сергей поднял глаза, посмотрел спокойно:
— Конечно, сами. Только теперь — в своём доме.
И Валентина Андреевна пошла дальше. Не ответила. Просто пошла.
А он вернулся к работе. К жизни. К себе.
– Продадим квартиру, деньги поделим, – мечтала Галина