Когда мать Кати — Вера Тимофеевна — впервые вошла в их новую квартиру, Андрей постарался не скривиться. Он знал, что это произойдёт. Катя предупреждала: «Мама человек с характером, но ты не обращай внимания, она просто прямолинейная». За их спиной, в прихожей, громко хлопнула входная дверь, и с этого момента в квартире стало тесно. Не физически — эмоционально.
Вера Тимофеевна расставила пакеты на кухонный стол, огляделась, прищурилась.
— Обои какие-то унылые. Я бы другие поклеила. И стол не по фэншую стоит.
Андрей даже не ответил. Он не знал, что на это сказать. Это была их первая ипотечная квартира, купленная с боем, с десятками компромиссов. Пока Вера шуровала по кухне, он просто встал у окна и сделал вид, что увлечён улицей.
Катя тихо подтолкнула его в бок.
— Потерпи. Ну ты же знаешь…
— Сколько она у нас? — шепнул в ответ.
— Ну, пару недель. Пока у неё там трубы меняют.
Началось с кухни. Потом дошло до ванной. Потом — до воспитания сына.
— А чего вы Тимке игрушки в кровать кладёте? Он у вас потом до школы один не заснёт! Надо ж с пелёнок режим выстраивать.
— Ему три года, мам.
— И что? В три — уже человек. А не пупсик, которому всё дозволено.
Андрей старался не встревать. Вера не жила с ними постоянно, но появлялась часто. Сначала были «трубы», потом «в квартире душно, поеду к вам проветриться», потом — просто так, без объяснений. Однажды он спросил у Кати, может, её мама планирует поселиться у них на постоянку. Катя покраснела и ушла в ванную. Ответа он не получил.
А потом Вера как будто обжилась. Принесла свои кастрюли. Повесила шторку в ванной — «такая гигиеничнее». Сменила покрывало на диване. Не спрашивая.
— Это старая советская школа. Они так привыкли, — вяло защищала мать Катя.
— Ты не школьница, и это не её квартира, — ответил Андрей.
Но сказать это вслух он не решался. Вслух он говорил, что всё нормально, и сжимал зубы.
Первые трещины пошли, когда Андрей отказался давать денег на «маленький косметический ремонт» в квартире Веры. Она говорила, что немного — «всего пятьдесят тысяч», и всё вернёт через месяц. Катя уговаривала.
— Ну мама же нам помогала. Помнишь, когда Тимку забрали в больницу, она три дня с ним сидела?
— И это стоит пятьдесят тысяч? — не сдержался тогда он.
— Не так всё, не о деньгах же речь. Ну… просто она сейчас в сложной ситуации.
— А мы, по-твоему, в лёгкой?
Он отказал. Спокойно, без сцены. И с этого дня Вера стала «болеть». То давление, то спина, то «рука отваливается». И всё — у них, в квартире.
Каждый вечер Андрей возвращался с работы и, не разуваясь, слышал, как его обсуждают на кухне. Катя с матерью — тихо, но достаточно громко, чтобы донеслось до коридора.
— Ты бы ему сказала. Мужик мужиком, но в семье должен быть диалог. А не он всё решает.
— Мам, он просто устал…
— Это не повод становиться жмотом.
Он уходил в ванную, включал воду, чтобы не слышать.
В какой-то момент в квартиру переехал… затык. Воздух стал густым. Катя всё чаще приходила домой позже. Мальчика после сада забирала Вера. К вечеру Тимка уже был накормлен, вымыт и уложен, будто папа в этом уравнении и не значился вовсе.
— Я ж тебе помогаю, — однажды сказала Вера, когда он попробовал уложить сына сам. — А ты, как обычно, приходишь и устраиваешь реформу.
— Я его отец, Вера Тимофеевна.
— Ну и? У отца тоже может быть график.
Катя промолчала. Только поджала губы и повернулась к плите.
А потом произошла та самая сцена. Вера без спроса выбросила кресло. Старинное, облезлое, но дорогое Андрею. Его отец в нём читал газеты, а Андрей — книжки, когда был школьником. Он сам привёз его из старой квартиры, подремонтировал, обтянул тканью.
— Оно всё в пыли, и вообще не вписывалось. Неудобное. Глаз мозолило, — объяснила Вера, пожимая плечами.
Андрей тогда просто вышел на балкон. Закурил. Он не курил с университета. В тот вечер выкурил две.
Катя снова ничего не сказала. Только прошептала:
— Мама хотела как лучше. Она не знала…
Он чувствовал, как в нём что-то сжимается, слипается, ноет. Внутри — как в кулаке. Тесно, тяжело, и хочется бросить. Но куда? В кого?
На следующее утро он вышел из душа и увидел, что кто-то аккуратно сложил его полотенце «по-другому». Не как он привык. Не как они с Катей делали. По-своему. По-Вериному.
Это была мелочь. Но она стала каплей.
Андрей взял полотенце, повесил его обратно — как было. Сел на край кровати, глядя в пол. Он не чувствовал себя дома. Даже в ванной всё больше пахло «Верой Тимофеевной»: её кремами, мятным шампунем, какими-то тониками с названиями из девяностых. Оставленная расчёска на раковине. Стакан с таблетками на подоконнике. А в шкафу на кухне — её любимые специи, фасоль в банках и стопка разнокалиберных пластиковых контейнеров.
Он не жил. Он существовал — тихо, на цыпочках, чтобы не задеть. Но каждый его шаг всё равно будто был ошибкой.
— Ты не мог бы помыть за собой ванну? — однажды сказала Вера. — Я потом скользила.
— Я всегда мою, — спокойно ответил он.
— Ну не скажи. Вон капли на краю. И волосы в сливе.
Он замолчал. Он точно знал, что это были не его волосы.
Потом была сцена с ужином. Он приготовил пасту — свою фирменную, с томатами и вяленым мясом. Катя сказала, что вкусно, Тимка жевал, как мог. А Вера…
— Слишком остро. И вообще — макароны на ужин? Ребёнку? Где овощи, где гарнир?
— Это и есть гарнир, — выдохнул он.
— Ага. Удобно. Всё в одной миске, меньше мыть потом. Вот у Оли муж готовит — пальчики оближешь. Всё по диетическим нормам. Ни грамма лишнего. Подача, сервировка…
Оля. Сестра Кати. Живёт в другом городе. Звонит каждый день. Видимо, в этих разговорах Андрей становился антипримером, фоном для сияния зятя мечты.
— Так переезжайте к Оле, — не удержался он. — И едите там, и спите там, и живёте.
Катя нахмурилась:
— Ты специально?
Он ушёл на балкон. Там уже было холодно, и он снова закурил. Не из-за кресла. Не из-за ужина. Из-за того, что ему в глаза говорили: ты хуже, чем зять у Оли. И он знал, что это не первый раз.
В какой-то момент Катя стала приносить домой «советы». Как лучше организовать финансы. Как Тимке полезнее спать. Как «люди копят, а не тратят на ерунду». И каждый раз, когда он спрашивал: «Кто это сказал?» — она уходила от ответа.
Однажды он всё же решил поговорить с ней серьёзно.
— Катя, ты видишь, что твоя мама меня давит? Постоянно.
— Андрей, ну она просто хочет помочь. Ты слишком всё близко к сердцу…
— Она меня сравнивает. Критика за критикой. А ты? Ты хоть раз за меня заступилась?
— А если я между вами — зачем вообще ссориться? Ты же взрослый. Потерпи, ну. Мама — она такая. Зато Тимку помогает растить.
Андрей снова остался без ответа. Снова — крайний.
Раз в месяц он ездил к своей матери — просто посидеть, выпить чаю. И вот однажды она его спросила:
— Ты устал. У тебя глаза тусклые. Всё так плохо?
Он кивнул. Рассказал. Без эмоций. Просто факты.
— А Катя?
— Она ничего не делает. Она будто боится сказать что-то матери.
— Ну, не скажешь ты — жизнь скажет. Только ты не терпи слишком долго. Терпение накапливается, как плесень.
Через неделю после того разговора он обнаружил, что Вера переселила его книги с полки в шкаф, «чтобы не пылились». На полке теперь стояли фото Кати с Олей и вазочка с искусственными цветами.
Он ничего не сказал. Просто вечером пошёл и вернул книги на место.
— Непрактично, — сказала Вера. — И выглядит хаотично.
— Я люблю хаос, — ответил он.
В ту же ночь он не спал. Долго. Смотрел в потолок. Тимка посапывал в соседней комнате. Катя уткнулась в телефон. Вера храпела через стену.
Наутро он решил съездить на дачу — одну, на которую вбухал половину своей премии. Покосить траву, проверить замки. Он уехал один. Вернулся — и застал Веру на его ноутбуке.
— Я только проверила, что он включается. У вас же Тимка иногда мультики на нём смотрит.
Он ничего не сказал. Только убрал ноутбук в сумку и отнёс в спальню.
Когда вечером она снова начала:
— Вот у Оли муж…
Он встал. Не громко. Но так, чтобы она замолчала.
Катя повернулась к нему, как к чужому.
— Перестаньте сравнивать меня с кем-то. Вы бы себя сравнили — вот где посмеемся, — сказал он. И вышел в коридор.
Катя вышла к нему в коридор спустя минуту. Носки наизнанку, волосы растрёпаны — явно не ожидала, что он всерьёз поднимется и уйдёт из-за одной фразы.
— Ты чего устроил? — шепнула, словно за дверью не её мать, а чужая соседка.
— Я? Я ничего не устроил. Я только больше не хочу быть чьим-то фоном для хвастовства. И не хочу жить, как призрак.
— Ты перегибаешь. Мама старается…
— Она не старается. Она влезает. В мой дом, в мою жизнь, в тебя. И самое главное — ты ей позволяешь.
Катя опустила глаза. На секунду ему показалось, что она вот-вот скажет: «Ты прав. Я всё понимаю». Но она только прикусила губу и пошла на кухню. Он остался один, стоя в коридоре с курткой в руке, и думал: а чего он вообще ждал?
Через пару дней наступила тишина. Та, которая приходит не как затишье перед бурей, а как нехорошая передышка. Вера Тимофеевна перестала комментировать. Просто перестала говорить с ним вообще. Ни здрасьте, ни «что купить», ни «передай соль». Полный игнор. С Катей она шепталась — в спальне, на кухне, в ванной. Андрей это чувствовал спиной.
Однажды он пришёл с работы раньше и услышал, как Вера говорит:
— Он разрушает тебя. Ты была живой, весёлой. А сейчас только мямлишь.
— Мам, я просто устала…
— Нет, ты боишься его. Он контролирует. Он хочет, чтобы ты от него зависела. Всё начинается с мелочей — с кресел, с обоев, с полотенец. А потом ты проснёшься в сорок и поймёшь, что всю жизнь ходила рядом с чужим человеком.
Андрей хотел вломиться в комнату. Закричать. Спросить: «Ты в зеркале давно себя видела? Кто тут контролирует? Кто живёт чужой жизнью?»
Но он не стал. Он тихо ушёл обратно и поехал в магазин — просто уйти, не слышать, не думать. Купил пачку дорогого кофе, который любил. Вернулся — и не нашёл её. Пачка стояла на полке, разрезанная сверху ножницами. Внутри кофе был пересыпан в старую пластиковую банку с подписью «Гречка».
— Что это? — спросил он.
— Банку удобнее открывать, — отозвалась Вера. — А упаковка какая-то бестолковая. Всё рассыпалось бы.
Он понял, что дошёл до предела.
В воскресенье он собрался и уехал к другу. Сказал, что на пару дней. Просто пожить в тишине. Никто его не удерживал. Катя только спросила:
— А ты вернёшься?
Он посмотрел на неё. На её усталое лицо. На глаза, в которых давно не было света.
— А ты хочешь, чтобы я вернулся?
Ответа он не дождался.
Неделю он не появлялся. На работе спросили, всё ли в порядке. Он сказал: «Скорее — нет». За это время он начал наконец спать — не тревожно, не обрывками, а крепко. Варил себе кофе в обычной упаковке. Клал полотенце так, как привык. Даже помыл полы — сам, в тишине, не потому что «грязно», а потому что захотелось.
Катя звонила — короткими звонками, без интонаций.
— Тимка скучает.
— Я тоже.
В один из вечеров она всё же пришла. С сыном. Без матери.
— Я сказала маме, что она уехала на месяц. Может, на два.
— Почему?
— Потому что я впервые за долгое время смогла выдохнуть.
Они сидели на кухне, Тимка рисовал на полу, и между ними была та самая пауза, которая всегда возникает после шторма. Когда небо серое, но дождя уже нет.
— Мне не хочется ссор, — сказала она. — Я думала, если молчать, всё как-нибудь уладится само.
— Не уладится. Я не камень. И даже не шкаф, в который можно всё складывать, а он молчит.
— Я знаю. Просто… мама — она такая. Всю жизнь всё под себя. А я привыкла.
— А я — нет. Я из тех, кто в своём доме хочет чувствовать себя дома.
— Что делать будем?
Он посмотрел на неё.
— Начнём с простого. Пусть поживёт одна. Или с Олей. А ты — выбери, с кем ты в этой истории. Я не буду тянуть. И не буду бороться. Я не против твоей матери. Я — за себя.
Она кивнула. Медленно. Но в этом движении было больше, чем за последние полгода слов.
Через неделю Вера позвонила сама.
— Как у вас дела? — холодно.
— Хорошо.
— Катя сказала, что вы поставили ультиматум.
— Нет. Я просто перестал быть удобным.
— Ну, не каждый зять выдерживает. Вон у Оли муж…
Андрей рассмеялся. Тихо. Но так, чтобы она услышала.
— Перестаньте сравнивать меня с кем-то. Вы бы себя сравнили — вот где посмеёмся.
Он повесил трубку. И впервые почувствовал, что вернулся домой.
Что ты так жестко – родня все-таки