— Спроси у дочери! — Галина указала на Машу. — Спроси, почему они меня ненавидят!
— Потому что вы заняли мамино место! — выкрикнула Маша. — Потому что из-за вас папа забывает про маму!
— Я никого не забываю! — крикнул Николай. — Маша, как ты можешь так говорить!
Мышь была маленькая, серая, с аккуратно сложенными лапками. Лежала между тюбиком тонального крема и новой помадой — словно заснула среди женских сокровищ.
Галина стояла с косметичкой в руках и не могла поверить. Пальцы дрожали, сердце колотилось где-то в горле. Она знала, кто это сделал. Знала точно.
— Маша! — крикнула она, не узнавая собственного голоса.
Из соседней комнаты донеслось невинное:
— Что случилось, Галина Петровна?
Галина Петровна. Не мама. Даже не тетя. Четыре месяца совместной жизни, а дети по-прежнему обращались к ней официально, холодно.
Она вышла в коридор, держа косметичку, как улику.
— Откуда это?
Маша стояла у окна — пятнадцатилетняя, худенькая, с длинными русыми волосами матери. Взглянула на мертвую мышь равнодушно.
— Откуда что? Ах, это. Наверное, сама забралась. Мыши же любят всякие запахи.
— В закрытую косметичку? На третий этаж?
— А почему бы и нет? — Маша пожала плечами. — У нас старый дом.
Рядом появился Денис — тринадцатилетний, конопатый, в помятой футболке. Увидел мышь и расхохотался.
— Ого! Тебе подарочек принесли!
— Денис! — одернула его сестра, но глаза ее светились весельем.
Галина поняла: это спектакль. Заранее срежиссированный, отрепетированный. Они делали это вместе — объединялись против общего врага.
Против нее.
— Где отец? — тихо спросила она.
— Папа на работе, — ответила Маша. — А что, побежишь жаловаться?
В голосе звучал вызов. Открытый, дерзкий.
Галина прошла на кухню, выбросила мышь в мусорное ведро. Руки мыла долго, с мылом, потом еще раз. Но отвращение не проходило.
Четыре месяца назад она была счастливой невестой. Познакомились с Николаем случайно — в очереди к врачу.
Он сидел напротив, читал книгу, изредка поглядывал на нее. Потом заговорил — осторожно, вежливо.
Оказалось, что оба одиноки, оба устали от пустых постелей и молчаливых ужинов.
Ухаживал красиво — цветы, театры, долгие разговоры в кафе. Рассказывал о детях с болью в голосе:
— Жена ум.ерла два года назад. Маша и Денис тяжело переживают. Может, рано еще… жениться.
— Детям нужна женская рука, — убеждала его тогда Галина. — Материнская забота.
Как же она ошибалась!
Дети встретили ее в штыки с первого дня.
Не грубили открыто — отец не позволил бы. Но игнорировали виртуозно.
Завтрак, который она готовила с шести утра, оставался нетронутым.
Обеды отправлялись в помойку.
Ужины съедал только Николай — с виноватым видом, под детские взгляды, полные немого осуждения.
— Мы привыкли к маминой еде, — объяснила однажды Маша. — У нее по-другому получалось.
По-другому. Все у покойной жены было по-другому — лучше, вкуснее, правильнее.
Галина пыталась войти в их мир. Предлагала помощь с уроками — отказывались. Звала в кино — находили отговорки. Покупала подарки — принимали холодно, без радости.
— Спасибо, Галина Петровна. Очень… практично.
Практично. Не красиво, не мило. Практично.
Она старалась не обижаться. Понимала — дети защищают память матери. Для них она чужая. Терпела, улыбалась, надеялась…
Пока не нашла мышь.
Николай вернулся с работы поздно — усталый, помятый. Увидел жену, сидящую на кухне с каменным лицом, насторожился.
— Что случилось?
Она рассказала. Спокойно, без эмоций, как сводку происшествий.
Николай побледнел:
— Не может быть. Маша не способна на такое.
— Способна.
— Ты же не видела! Может, правда мышь сама…
— Николай! — она встала, подошла к нему. — Мыши не заползают в закрытые косметички. И не умирают там аккуратно, сложив лапки.
Он молчал, мял в руках галстук.
— Поговорю с ними.
— Поговоришь? — в голосе прорезалась горечь. — Как ты говорил, когда они две недели не здоровались со мной? Или когда Денис «случайно» пролил кофе на мое праздничное платье?
— Галя, они дети…
— Им пятнадцать и тринадцать! В их возрасте я сама нянчила младших. Они не дети — они мстители!
Николай сел, опустил голову в ладони:
— Не знаю, что делать. Как будто меня разрывают пополам.
Галина смотрела на мужа и видела — он не выберет. Будет мучиться, уговаривать, искать компромиссы. А дети тем временем продолжат свою войну.
На следующее утро она встала в половине шестого, как обычно. Приготовила завтрак — блинчики с творогом, какао, бутерброды. Красиво разложила на тарелки, поставила на стол.
Маша спустилась первой. Окинула стол равнодушным взглядом, взяла яблоко из вазы.
— Блинчики остынут, — осторожно сказала Галина.
— Я не голодна.
— Хотя бы какао выпей.
— Не хочу.
Маша надкусила яблоко, демонстративно жуя. На кухню вошел Денис — растрепанный, сонный.
— О, блины! — обрадовался он, потянулся к тарелке.
— Не трогай, — шикнула на него сестра. — Мы же договорились.
Договорились. Значит, у них была стратегия. План борьбы с мачехой.
Денис виновато отдернул руку:
— Но я есть хочу…
— Есть хлеб. И фрукты.
Галина стояла у плиты и чувствовала, как внутри поднимается что-то горячее, удушливое.
Блинчики, над которыми она колдовала полчаса. Какао, которое варила на медленном огне, чтобы не пригорело. Бутерброды, нарезанные аккуратными треугольниками.
Все это отправится в мусор.
— Маша, — тихо сказала она. — Перестань.
— Что перестань? — невинно удивилась та.
— Ты знаешь что.
— Галина Петровна, я не понимаю, о чем вы.
Вы. Даже не ты.
— Понимаешь. Отлично понимаешь.
Маша отложила яблоко, посмотрела на мачеху прямо:
— Хорошо. Я понимаю. И что?
— Почему ты так ко мне относишься?
— А как я должна относиться? — в голосе девочки прорезалась злость. — Вы думаете, что можете прийти и занять мамино место? Готовить на ее кухне, спать в ее постели, командовать нами?
— Я не командую…
— Командуете! Делайте то, не делайте это, съешьте завтрак, уберите комнату! А кто вы такая? Папина новая игрушка!
— Маша! — Галина схватилась за спинку стула. — Как ты можешь!
— Легко! — девочка встала, глаза ее горели. — Вы не наша мать! Никогда ею не будете! Мама была красивая, добрая, умная. А вы… вы просто тетка, которая захотела готовую семью!
— Это неправда!
— Правда! Думаете, мы не видим? Как вы вещи мамины трогаете? Как ее украшения перекладываете?
Денис стоял в углу, испуганно переводя взгляд с сестры на мачеху.
— Я никогда… — начала Галина, но Маша не дала договорить:
— Врете! Мы все видим! Вы хотите стереть маму из этого дома! Убрать ее фотографии, выбросить вещи, сделать вид, что ее не было!
— Нет! — крикнула Галина. — Я просто хочу, чтобы мы были семьей!
— Мы уже семья! Папа, я и Денис! А вы лишняя!
Слова ударили больнее пощечины. Галина почувствовала, как слезы подступают к горлу.
— Мышь в косметичке — это знак, что я лишняя?
Маша усмехнулась:
— А вам не понравилось? Жаль.
Что-то лопнуло в голове Галины. Четыре месяца сдержанности, терпения, попыток понять. Четыре месяца унижений и молчаливого сопротивления.
— Достаточно! — закричала она. — Хватит! Я не обязана это терпеть!
Она развернулась к Денису:
— А ты что молчишь? Тоже считаешь меня лишней?
Мальчик съежился:
— Я… я не знаю…
— Не знаешь! Конечно! Сестричка за тебя думает! Она вас всех построила — и тебя, и папу!
— Не кричите на Дениса! — Маша заслонила брата. — Это я решаю, что делать!
— Решаешь? В пятнадцать лет? — Галина схватила со стола тарелку с блинчиками. — Вот твое решение!
Тарелка разбилась о стену. Блинчики разлетелись по полу.
— Мне надоело готовить еду для помойки! Надоело улыбаться вашим издевательствам! Надоело быть чужой в собственном доме!
Она хватала тарелки одну за другой — какао, бутерброды, вазу с фруктами.
— Думаете, я не вижу ваших ухмылок? Не слышу шепотков за спиной? «Смотри, д…ра опять старается!»
Осколки летели во все стороны. Денис заплакал.
— Хотите войну? Получите! Но я не уйду! Слышите? Не уйду!
На кухню вбежал Николай — в пижаме, босиком.
— Что здесь происходит?
— Спроси у дочери! — Галина указала на Машу. — Спроси, почему они меня ненавидят!
— Потому что вы заняли мамино место! — выкрикнула Маша. — Потому что из-за вас папа забывает про маму!
— Я никого не забываю! — крикнул Николай. — Маша, как ты можешь так говорить!
— Могу! Потому что это правда! Раньше мы мамины фотографии смотрели, а теперь вы все выкинули, да?!
— Мы не выкидывали…
— Выкидывали! Чтобы этой тетке удобнее было!
Галина схватилась за голову:
— Николай! Или они, или я! Выбирай!
— Галя, не надо…
— Надо! Я не могу больше! Каждый день как на войне! Каждый завтрак — экзамен! Они делают все, чтобы я ушла!
— Правильно делаем! — Маша подняла подбородок. — И будем делать, пока вы не поймете — вам здесь не место!
— Маша! — рявкнул отец.
— Что «Маша»? Ты нас предал! Женился на первой встречной и забыл про маму!
— Твоя мама ум..ерла! — крикнул Николай. — Она ум..ерла, понимаешь? И я имею право быть счастливым!
— С кем угодно, только не с ней!
Маша выбежала из кухни. Хлопнула дверь. Потом еще одна — входная.
— Маша! — закричал Николай, бросился за дочерью.
Галина осталась на кухне с плачущим Денисом и грудой осколков. Руки тряслись, в висках стучало. Она опустилась на стул, закрыла лицо ладонями.
— Галина Петровна… — тихо позвал Денис.
Она подняла голову. Мальчик стоял в углу, утирая слезы рукавом.
— Я не хотел… мышь…
— Знаю.
— Просто… мы скучаем по маме…
— Знаю, Денис.
Из подъезда донесся крик, потом грохот — словно кто-то упал с лестницы.
— Помогите! — заорал Николай.
Галина выскочила на площадку. На лестничном пролете лежала Маша — бледная, неподвижная. Правая рука вывернута под неестественным углом.
— Она споткнулась, — задыхался Николай. — Бежала и споткнулась…
Галина спустилась, опустилась на колени рядом с девочкой. Маша была в сознании, но глаза затуманены болью.
— Рука… — прошептала она. — Больно…
— Тише, — Галина осторожно коснулась ее лба. — Не двигайся. Сейчас все будет хорошо.
— Я вызову скорую, — сказал Николай.
— Уже вызвал, — откликнулся сосед с первого этажа. — Едут.
Галина сняла с себя халат, укрыла Машу:
— Потерпи немножко. Врачи сейчас приедут.
— Галина Петровна… — девочка всхлипнула. — Мне страшно…
— Не бойся. Я с тобой.
Она гладила Машу по волосам, шептала что-то успокаивающее. Та не отстранялась — впервые за четыре месяца.
Приехала скорая. Врачи осмотрели, увезли в больницу. Галина поехала с ними — держала Машину здоровую руку, разговаривала, отвлекала от боли.
В больнице оказалось — перелом. Операция не нужна, но гипс на месяц.
— Кто-нибудь… — позвала Маша, когда врач ушел.
Галина оглянулась — искала Николая. Но тот разговаривал с доктором в коридоре.
— Я здесь, — сказала она.
— Мне больно…
— Знаю, солнышко. Сейчас укол подействует.
Маша смотрела на нее долго, изучающе:
— Почему вы здесь? После того, что я наделала…
Галина села на край кровати:
— А где мне быть. Вы — моя семья.
— Но мы же вас не любим…
— Зато я вас люблю.
— Даже после мыши?
— Даже после мыши.
Маша всхлипнула:
— Простите меня. Я не хотела… то есть хотела, но теперь не хочу…
— Ты испугалась. Думала, что я заберу у тебя папу.
— А вы не заберете?
Галина улыбнулась:
— Нет. Папу нельзя забрать. Он будет твоим папой, даже если сменит еще десять жен.
Маша задумалась. В палату вошел Николай с Денисом.
— Машка, как дела? — он осторожно подошел к кровати.
— Больно, но терпимо, — сестра улыбнулась. — Денис, это мне?
— Тебе. Извини за завтрак. Я не хотел…
— Я знаю.
Николай сел с другой стороны кровати:
— Доктор говорит, можно ехать домой.
— Как же мне все делать одной рукой? — спросила Маша.
— Я помогу, — просто сказала Галина.
Девочка робко улыбнулась:
— Спасибо.
Они сидели вокруг больничной кровати — семья, которая только училась быть целой. Потому что любовь — это то, что множится, когда ею делишься.
Я не сделаю этого никогда и ни за что