Квартира была маленькая, но своя. Однокомнатная на третьем этаже панельного дома у станции. Когда жена показала ключи и сказала:
— Мама нам отдала. Переезжаем!
— я тогда даже не сразу понял, что она имеет в виду.
В первый вечер мы спали на полу. Из старого — только её книжная полка, пыльная и перекошенная, зато своя. Я купил раскладной диван, отвёз из своей квартиры микроволновку и чайник. Мы договорились: квартиру пока не оформляем, но пользуемся как своей.
Всё шло нормально. Почти два года. Мебель — по частям, ремонт — своими руками. Детская — мечтали. Огород на подоконнике. Казалось, у нас появляется то самое «гнездо», которое нужно молодым. Пока она не позвонила.
— Мам, привет… Что? Да, конечно, можешь остаться у нас… На неделю?.. Ну, хорошо…
Я слышал разговор из кухни. Спокойный голос, как будто речь о подруге, не о человеке, который четыре года назад не пришёл на нашу свадьбу, потому что «не одобряю этот союз».
Ночью я спросил:
— А где она будет спать?
— На диване, наверное… Я на полу, ты — как хочешь.
— Отлично, — пробормотал я, хотя ничего не было отлично.
Она приехала с чемоданом, с фикусом и с кастрюлей борща.
— Я знаю, как вы тут питаетесь, — фыркнула с порога. — Хоть борщом накормлю.
Она села в кухне, как хозяйка. Надела фартук и начала раздавать команды.
— Хлеба нет? Ты что, не работаешь?
— Работаю, — сказал я, проходя мимо.
— Тогда не понимаю, почему в доме так пусто.
Жена стояла в коридоре, застёгивая её куртку и улыбалась, виновато, будто всё происходящее — это маленькое неудобство, как дождь без зонта.
Первую неделю я молчал. Вторая началась с замечаний:
— Зачем ты повесил сюда эту полку? Я там шторы хочу!
— Не перебивай. Я разговариваю с дочерью.
— Я вчера тряпкой вытерла подоконник — вся чёрная. Ты там когда пыль вытирал?
Сначала я отшучивался. Потом уходил раньше на работу. А когда в третий раз увидел, как она перебирает мои вещи в шкафу и говорит жене:
— У него одни футболки, ни рубашек. Где он работает-то?
— я не выдержал.
— Вы у нас надолго?
Она медленно подняла взгляд:
— Что?
— Просто, если надолго, может, тогда как-то… ну… по правилам? У нас тут как бы свой уклад.
— А ты кто, чтобы уклады устанавливать?
Ночью была ссора. Жена плакала, просила:
— Потерпи. У мамы конфликт с управляющей, она не может жить в своей квартире.
— Пусть сдаёт её, снимет себе тут рядом.
— Она говорит, это несправедливо. Квартира — её. А ей приходится скитаться.
— Стоп. Какая квартира?
— Ну… эта. Наша. Её же она была.
Вот тогда я понял, как устроено. Квартира — не подарок. Это временно. Это как бы аванс доверия. А теперь кредит закрывается.
На третий месяц она перестала изображать гостью. Она открывала мою почту. Она включала телевизор, даже если я работал. Она убрала мои книги в кладовку — «слишком мрачные». Купила занавески с ананасами. Из кухни пропали мои ножи, потому что «такими мясо не режут».
— Я привыкла к другому, — говорила она. — У нас в семье всегда был порядок.
Я попытался поговорить с женой, но та только повторяла:
— Ты не понимаешь. Она одна. Она устала. Ты же мужчина — уступи.
Я уступал. Пока в один день не зашёл в ванную, а там — мои бритвы, пена, крем — всё в пакете. С краской для волос и ватными дисками.
— Я навела порядок, — сказала она.
Когда я сказал, что ухожу, жена спросила:
— Ты бросаешь меня?
— Нет. Я просто съеду.
— И с ребёнком?
Да, за эти три месяца мы узнали, что ждём сына. Да, теперь всё сложнее.
Но я устал. Устал просить разрешения. Устал жить в квартире, где каждый предмет — напоминание: ты тут никто. Ты — зять.
Конец первой части.
Он переехал в съёмную квартиру за две остановки. Сказал, что так будет честнее. Честнее по отношению ко всем. Даже к ней, тёще.
Сначала жена приезжала к нему вечерами. Оставалась на ночь. Говорила, что мама расстраивается, но она всё равно будет с ним. Что надо просто переждать.
Но через две недели стала приезжать реже. Потом вообще перестала.
— Я не могу. Мне плохо одной в той квартире. Мама говорит, у меня будет угроза, если я буду мотаться.
— Значит, теперь я — угроза?
— Перестань. Ты же знаешь, что я люблю тебя. Просто… это временно. Дай мне выносить спокойно. А потом решим.
«Временно» затянулось до шестого месяца. Всё это время он сам приносил продукты, отвозил на УЗИ, возил вещи. Всё ещё был частью семьи, только как курьер.
Он заходил на порог — и чувствовал, как в квартире стало теснее. Появилось больше её вещей. Сушилки, журналы, какие-то коврики.
Она носила халат, даже когда приходили гости. Говорила:
— Ну вы ж теперь семья, чего мне перед вами наряжаться?
С каждым визитом он ощущал, как уменьшается его присутствие. Он уже не спрашивал, почему в холодильнике нет места для его продуктов. Или почему его плед лежит в клетке для кошки. Или кто разрешил ей переставить кровать.
Он чувствовал, как постепенно исчезает. Сначала как хозяин, потом как муж. А скоро исчезнет и как отец.
Восьмой месяц.
— Ты же понимаешь, — говорила тёща, раскладывая детские пелёнки на столе. — Что тебе тут будет неудобно.
— Где — тут?
— В этой квартире. Здесь женщина должна быть в центре. Дочь будет рожать, ей нужно покой и уход. А ты со своими шуруповёртами, пылью и футболками…
— То есть я — лишний?
— Нет-нет, я не это имела в виду. Просто… ты мужчина. А мужчины не всегда понимают, как важно спокойствие. Вот ты бы смог подгузники стирать?
— Они вообще-то одноразовые.
— Вот-вот. Ничего ты не знаешь. И не хочешь знать.
С рождением сына он пытался быть рядом. Ходил в поликлинику, не спал ночами, подогревал смеси. Но жил по-прежнему в съёмной.
— Мамочка должна отдыхать, — напоминала она. — Я же знаю, как. Я троих вырастила.
Жена почти не спорила.
— Я боюсь её расстроить, — сказала она как-то. — У неё давление. Сынок, ну подожди немного. Мы же вместе всё делаем. Просто пока так.
Однажды он пришёл, как обычно, с детским питанием, а в коридоре его встретили коробки.
— Что это?
— Мои вещи, — сказала жена. — Мама говорит, ты так редко заходишь, что смысла в твоём ящике в шкафу нет.
— Это она говорит?
— Она… Но и я думаю, это разумно. У тебя ведь есть квартира. Там удобнее.
Он стоял с банкой пюре в руке и не знал, что сказать. Сын кричал в комнате. За дверью — шелестело бельё в стиралке. Его вещи лежали в коридоре.
Как если бы он был случайным человеком, которому позволили заглянуть в чужую жизнь.
После того разговора он приходил уже не каждый день. Раз в два-три. Иногда ему даже не открывали — «мы только что уложили малыша».
Иногда он стоял под дверью и слышал, как там смеются. Его семья. Без него.
На Новый год он принёс подарки. Для сына — развивающий коврик, для жены — тёплый халат. Для тёщи ничего.
— Ну и где ты был? — с порога спросила она. — Мы уже легли.
— У меня работа, вы же знаете.
— Не знаю. У меня тоже работа была. Но я с детьми справлялась. И без халатов.
— Вы хотите сказать, я плохой отец?
— Я ничего не говорю. Я просто наблюдаю. А выводы пусть делает твоя жена.
Он вручил подарки. Жена обняла его быстро, как знакомого. Сын — спал.
Он стоял в тени гирлянды, смотрел на окно, заклеенное тёщиной клеёнкой «от сквозняка», и понимал: его семья теперь живёт под другим хозяином. Под другим уставом.
— Я хочу забрать вас к себе, — сказал он жене через неделю.
— С ума сошёл? С грудничком — на съёмную? Там холодно. У нас же своя квартира.
— Не своя. Её.
— Ты опять начинаешь…
— А ты когда-нибудь спрашивала себя, почему она отдала нам её? Просто так? Или всё-таки был план?
Жена молчала.
Он вышел.
Потом вернулся. Через пару дней. Уже с адвокатом. Хотел составить соглашение — о порядке общения с ребёнком. Он не знал, чем всё кончится. Но хотел вернуть себе хотя бы голос. Хоть какое-то право.
Тёща встретила их с адвокатом у порога.
— Вы кто?
— Я — представитель. Мы пришли обсудить…
— Обсуждайте на улице. Это мой дом. И я никого сюда не приглашала.
Жена, стоя в коридоре, смотрела мимо него.
Он видел, как она хотела спрятаться. Исчезнуть. Не выбирать.
И понял — она уже выбрала. Только не его.
Через месяц он подал на развод.
Не скандалил, не кричал. Просто принёс бумаги, подписал и ушёл. На суд жена не пришла — прислала представителя.
«По состоянию здоровья».
Потом он узнал, что в этот день тёща выкладывала в общий чат семейное фото — себя, дочь и внука на прогулке в парке. Подпись: «Мои два солнышка. А остальное — пройдет».
Он не стал делить имущество. Ему нечего было делить. Квартира официально была оформлена на тёщу. Сын — остался с матерью.
Он добился только одного: раз в неделю встречи. На нейтральной территории. В детском клубе. За стеклянной дверью, рядом с качалкой, где пахло пластиком и мармеладом.
Сын рос. Медленно, как всё важное. Сначала улыбался на руках. Потом — тянулся к нему. Потом — начал узнавать.
Они играли в машинки, в башни, в «давай побежим». Иногда рядом сидела жена, смотрела в телефон и говорила:
— Только недолго, ладно? Нам ещё к бабушке.
— К бабушке, — радостно повторял сын. — Баба каша!
И он сжимал зубы. Потому что знал, что там, за этой фразой, за этой «кашей», прячется что-то большее. Целая система.
Раз в два месяца он пытался говорить. Сначала с женой — про то, что хотел бы больше времени.
— Пока нет. Он ещё маленький. Он без меня не спит.
— Он с тобой и не живёт. Он живёт с мамой. С твоей.
— Это временно.
Он почти физически чувствовал, как эти слова стали отмазкой. Не верой, не надеждой, а ширмой. Способом не решать.
Однажды он не выдержал:
— Ты вообще думаешь о нас? Мы были семьёй. А теперь я просто какой-то посетитель. Которому выдают ребёнка на час в неделю.
— А ты хотел по-другому?
— Да.
— Так надо было не уходить.
Он молча кивнул. И больше не пытался.
Спустя полгода он пришёл в садик. Забрать сына на прогулку. Как обычно. По графику.
А его не отдали.
— У ребёнка сегодня день рождения, — сказала воспитательница. — Родственники забирают его в ресторан.
— Почему меня не предупредили?
— Говорят, вы не участвуете в праздновании.
Он стоял у дверей с пакетом, в котором лежали новые ботинки и машинка. Его подарок. Он не знал, куда с ним идти.
Позвонил жене.
— Ты правда не подумала, что мне важно?
— Это не я. Это мама всё организовала. Она сказала, ты сам отстранился.
— Это не так.
— Ну… ты сам ушёл.
— Я ушёл от вас. Не от него.
На следующий день он пришёл на порог их квартиры. Без предупреждения.
Дверь открыла тёща. Уверенно. С заправленной причёской, в джемпере и с телефоном в руке. На экране — фото внука на фоне воздушных шаров.
— О, вы? — сказала она без удивления.
— Где он?
— Спит. День после праздника.
— Мне нужно поговорить. С тобой. И с ней.
— Она отдыхает.
Он шагнул в коридор. Остановился. Посмотрел на стены — те же обои. Но на входе теперь стоял новый комод. С огромной надписью: «Дом сына».
Его здесь не было. Ни одной фотографии, ни одной вещи.
— Вы его вычеркнули, — сказал он. — Из моей жизни. Из памяти. Из семьи.
— Не выдумывай. Ты сам отступил.
— Я не сдавал сына. Я просто не мог жить с вами.
— А ты думал, — она медленно выдохнула и подняла бровь, — я вам квартиру просто так отдала?
Он замолчал.
В коридоре пахло ванилью и чистящим средством. Где-то на фоне тикали настенные часы. Из комнаты донёсся детский голос:
— Ма-ма!
Он не зашёл. Развернулся. Ушёл.
С тех пор он не спорил. Не убеждал. Он стал просто приходить. Всегда вовремя. Приносил еду, одежду, игрушки. Говорил сыну:
— Я — папа. Я рядом. Даже если ты меня не видишь каждый день.
В садике он подружился с воспитательницей. Через неё узнавал, как дела. Что ест. Какой цвет любит. Как реагирует на других детей.
Потом нашёл адвоката. Серьёзного. Вежливого. И начал собирать документы, чтобы подать на расширение режима общения.
Тёща отреагировала моментально.
— Ах, значит, война? — сказала она жене. — Помни, кто вам дал крышу. Помни, кто спасал, когда ты не знала, как купать младенца. Кто по ночам качал. Кто всё обеспечил. И кому ты обязана тем, что у тебя вообще есть дом.
Жена слушала молча. Уже не пряталась. Но и не защищала.
Прошло ещё полгода.
Он получил решение суда: сын теперь должен проводить с ним выходные. Полные. С ночёвкой.
Жена сказала:
— Мама тебя больше не пустит.
— Я не иду к ней. Я иду за сыном.
— Значит, он уйдёт от нас?
— Нет. Он просто будет с отцом. Как и должен.
В субботу он пришёл. С портфелем, с новой курткой для сына.
Тёща не вышла.
Сын стоял в коридоре, держась за рюкзак. И смотрел на него, как в первый раз. С удивлением. С надеждой. С чем-то таким, чего нельзя отменить.
— Папа!
— Да, малыш. Пошли.
Они ушли. Он не оглянулся.
И только внизу, у подъезда, когда застёгивал куртку сыну, вдруг услышал из окна:
— А ты думал, я вам квартиру просто так отдала?.. — голос был холодный. Без эмоций. Как приговор.
Он не ответил.
Просто крепче взял сына за руку.
И пошёл вперёд.
Верный муж