Квартира на Профсоюзной досталась им не просто так. Когда они с Никитой только поженились, снимали крошку в Отрадном — одиннадцать метров без балкона. Ванна стояла на кухне, окно выходило на глухую стену. А потом вдруг — мама Никиты сама предложила: «Переезжайте ко мне, а я к сестре в Одинцово». Сестра, правда, с этим не согласилась. И тогда Мария Александровна осталась жить в зале, за ширмой. Вынесла туда свой диван, швейную машинку и коробки с тряпьём, что копила всю жизнь, «на покрывала, на кухонные занавески, вдруг пригодится».
— Только не шумите, у меня давление, — строго сказала она с первого же вечера, поправляя шерстяной платок. — Я всё понимаю — молодые, страсть. Но люди за стенкой — не глухие.
И Кира тогда посмеялась. Всё казалось временным, почти милым. Что такое — ну, пожить немного, пока с квартирой не решат. А потом Никита сказал:
— Слушай, давай сделаем здесь ремонт. Раз уж всё равно живём. Мама не против.
Кира посмотрела на отклеившиеся обои, облупившуюся плитку и ламинат, который ходил ходуном.
— Давай. Только не косметику — надо делать нормально, раз и навсегда.
И пошло. Взяли кредит. Поменяли окна. Залили стяжку. Вынесли диван Марии Александровны на помойку — тот промок от протечки, вонял и скрипел.
— Как вы могли! — голос свекрови в тот день дрожал. — Это ведь мне дядя из Ярославля прислал в восемьдесят четвёртом!
— Он был весь в грибке, — вздохнула Кира. — Мы купим вам новый. Удобный.
Купили. Мягкий, с ортопедическим матрасом и подъёмным механизмом. Заодно и стенку заменили, та уже сыпалась. Кира честно предложила: «Оставим вещи — что хотите». Но Мария Александровна обиделась:
— Выбрасывайте всё. Коль вам мои тряпки мешают.
Она ушла к соседке и три дня не разговаривала.
Потом вернулась, молча прошла в кухню и открыла кастрюлю.
— Кто борщ готовил? — спросила строго.
— Я, — ответила Кира. — А что?
— Да ничего, просто… свёкла не та. Резиновая. Как из супа в столовке.
С тех пор свёкла, соль, котлеты, пыль на подоконнике, носки на сушилке, даже Кирины книги вызывали у свекрови особое раздражение.
— Всё у вас, как в гостинице. Ни уюта, ни души, — вздыхала она, когда Никита приходил поздно. — У меня ведь всегда было тепло, по-домашнему.
А Кира стирала, варила, работала. В офисе на Павелецкой была главной по проектам. Таскала домой ноут, отвечала на звонки в девять вечера. Брала переработки, чтобы скорее выплатить кредит. Никита зарабатывал меньше, но в их семье было как бы не принято это обсуждать. До одного вечера.
Они сидели на кухне. Мария Александровна размешивала в чашке шиповник.
— Сынок, — начала она. — А чего это вы в отпуск собрались?
— Хочется выдохнуть, — сказал Никита. — На юг, дней на десять. Мы Кире обещали.
— Интересно, — подняла бровь свекровь. — У вас и деньги есть? Или опять в долг?
— Ну, Кира подкопила, — тихо ответил Никита. — И бонус был.
— А! — резко сказала она. — Кира! Конечно. Всё Кира. А ты, выходит, у неё на содержании?
Никита промолчал. Кира почувствовала, как внутри сжалось. Эти разговоры происходили всё чаще. Словно между ней и свекровью шёл невидимый спор за то, кто главнее, кто даёт, кто ведёт.
Когда они уехали — Мария Александровна не провожала. «Буду жить у Зины, мне тут нечего делать», — сказала она напоследок. Но через два дня Кира получила звонок от соседки снизу.
— Девочка, у вас всё в порядке? А то мама вашего мужа вчера тут свет выбила, с проводкой что-то делала, потом дверь мне хлопала, потом ночью кого-то ругала…
Кира и Никита вернулись на третий день. В квартире был запах подгоревшего пластика. Щиток в прихожей был вскрыт. Ванна — полна мокрых полотенец. В зале — снятые со стены полки. На полу стояли два ящика с какими-то коробками, кульками, связками тряпья.
— Что вы делали? — вежливо спросила Кира. — Зачем вы разобрали проводку?
— А вы у меня спрашивать будете? — возмутилась свекровь. — Это мой дом. Я тут жила, когда вас и рядом не было! И что вы за розетки понаставили — все искрит! Я электрика нормального вызвала. Он сказал, что у вас там всё через зад сделано.
— Мы вызывали сертифицированного мастера. — Кира с трудом сдерживалась. — У нас всё по нормам.
— Угу, по вашим! А мне чуть током не стукнуло. Это вы хотите, чтоб я тут подохла?!
С тех пор всё пошло совсем не так.
Никита между ними застревал, как винтик в мясорубке. Мать рвала на себе платки, говорила, что у неё давление, шла мерить его каждые полчаса. Кира закрывалась в ванной с телефоном, чтоб хоть выдохнуть. Иногда плакала. Тихо, без звука — просто чтобы сбросить напряжение.
— Никит, — однажды сказала она вечером, — нам надо уезжать. Снимать, пусть даже хуже, но отдельно.
— Мы ж кредит не выплатили, — растерялся он. — И я не хочу, чтобы мама одна оставалась. Ей тяжело, она не железная. Её надо понять…
— А меня?
Он молчал. Потом пожал плечами.
— Ты же сильная. Ты справишься.
Сильная. От этой фразы у Киры теперь выворачивало желудок. Да, она могла встать в шесть, собрать ребёнка, поработать, сварить суп, помыть пол. Но терпеть постоянные шпильки в спину — тут силы уже не хватало.
А шпильки были в каждом движении Марии Александровны. Вот она пересыпает крупы из Кириных стеклянных банок в старые пластиковые контейнеры: «Так надёжнее». Вот переклеивает ценники на стиральном порошке: «Не дай бог ребёнок увидит, сколько вы тратите — ему потом комплексы всю жизнь». Вот жалуется соседке:
— Живут за мой счёт, а меня учат, как пол вытирать. Сынок был другим — пока не попал под каблук.
Соседка потом пересказывает Кире, закидывая взгляд: «Ты уж прости, но мамаша твоя свекровь — с характером». А у Киры нет слов. Потому что она всё помнит. Как сама предложила новые обои. Как покупала диван, ковер, новые шторы. Как в голос спорила с мастерами по вентиляции, потому что в старой системе был риск загазованности.
И теперь — живёт будто в гостях. Только не в отеле, а в коммуналке с вечно оценивающей хозяйкой. Кира снова подняла вопрос:
— Нам нужно съехать.
— Ну ты понимаешь, что мама не сможет платить за коммуналку сама? — осторожно сказал Никита. — Да и квартира большая. Кому она?
— Она ей? — Кира прищурилась. — Прости, а кто вносил платежи за материалы? Кто счёт за окна платил? И за замену стояков?
— Ну… мы же вместе.
— Мы — это ты и я. А не ты и мама.
Он надулся, ушёл в душ.
Через пару дней Мария Александровна как бы невзначай подала внуку (пятилетнему Тёме) чай в их новой кружке из набора, который Кира берегла. Он, конечно, уронил. Кира промолчала. Но потом свекровь, убирая осколки, заметила:
— Странные вы, современные. Всё у вас — для красоты. Ни уюта, ни тепла. Одна показуха.
— Это был подарок от моих коллег, — сухо сказала Кира. — И вообще — не надо давать ребёнку тяжёлую посуду.
— А что давать? Пластик, как в Макдаке? Ну-ну, воспитывайте дальше. Я посмотрю, что из него вырастет.
Тогда Кира впервые сорвалась:
— Знаете, что из него вырастет? Человек, который не боится сказать «нет». Которому не будут указывать, как жить, кто должен быть главнее. Он вырастет без пассивной агрессии, без шантажа про «давление», без вот этого всего. Потому что я, его мать, в этом живу, и делаю всё, чтобы он — нет.
В кухне повисла тишина. Потом раздался голос Никиты:
— Кира, ну зачем ты так?
Конфликт дошёл до точки, когда все друг с другом перестали разговаривать. Утром — молчание. Вечером — закрытые двери. Тёма стал беспокойным, начал скрипеть зубами по ночам, раскачиваться перед сном. Психолог в садике сказала: «У вас, похоже, напряжённая обстановка дома».
Всё шло к развязке. И она пришла, как это бывает, случайно. На день рождения Кириной мамы они уехали на дачу, а вернувшись, увидели: по квартире — следы грязной обуви, открытый чемодан в зале, и — самое страшное — свернутые полотенца, лежащие на чистом постельном белье в их комнате.
— А кто тут был? — спросила Кира.
Мария Александровна развела руками:
— Моя подруга из Краснодара приезжала. На два дня. А что?
— Вы впустили постороннего человека в нашу комнату?
— Во-первых, это не ваша комната. Это спальня в моей квартире. Во-вторых, вы тут всё равно редко бываете. На дачах, в офисах. Я не обязана перед вами отчитываться.
Кира почувствовала, как у неё в груди что-то хрустнуло.
— Вы залезли в мои вещи. Вы переложили постель. Вы пустили чужого человека без спроса.
— Вы же сами говорили, что я тут живу, как квартирантка! — свекровь вдруг вскочила. — Так вот, напомню: собственник — я! И я делаю тут всё, что считаю нужным! И да — ну и что, что вы ремонт делали? Собственник — я, — сказала она с нажимом, как приговор.
Кира смотрела на неё, будто видела впервые.
Сначала Кира молчала. Просто стояла в дверях комнаты, где постель пахла чужими духами и порошком «Лотос», который она никогда не покупала. Потом молча достала из шкафа спортивную сумку и начала складывать в неё одежду — свою и сына.
— Кира, ты чего? — Никита зашёл следом. — Давай спокойно обсудим.
— Обсуждать? Что? Что мать решила, что имеет право распоряжаться нашими вещами? Или что ты — как тряпка — молчишь, когда в твой дом залезают, как в чулан?
— Не преувеличивай. Мама просто…
— Просто?! — она почти выкрикнула. — Никита, ты правда не понимаешь? У нас ничего своего! Ни стены, ни слова, ни права на уединение! А ты стоишь и говоришь — не преувеличивай.
Он потупился.
— Ну… Она ж не навсегда. Мы подкопим и…
— Не «мы». Я. — Кира застёгнула сумку. — Я подкоплю. Я найду, куда уехать. Я решу. Потому что всё, что ты делаешь — это тянешь время. А я больше не могу.
Он сел на кровать. Плечи его обвисли.
— Ты меня бросаешь?
— Пока — нет. Пока — ухожу. И ты, если сможешь, подумай: ты хочешь быть мужем или сыном. Потому что у меня нет больше ресурса быть и женой, и тенью, и буфером между вами.
Они с Тёмой сняли однушку в Солнцево. Старая панелька, третий этаж, балкон вечно сквозит. Но — тишина. Утром — мультики и овсянка. Вечером — книжки, звонки бабушке (Кириной). Ни шепота за стенкой, ни гремящих кастрюль, ни проходных комнат.
Никита приходил по выходным. Привозил продукты, спрашивал: «Ну как вы тут?». Иногда оставался на ночь. Кира не выгоняла, но и не звала. Ждала, что он сделает выбор.
Он не делал.
Мария Александровна регулярно звонила ему. Говорила, что ей плохо, что давление скачет, что соседи шумят, что сын — неблагодарный. Иногда писала Кире сообщения в духе: «Ты забрала моего ребёнка» или «Разрушила семью». Один раз даже прислала фото пустой кастрюли: «Это всё, что у меня осталось». Кира не отвечала. Удалила контакт.
С Никитой же они как будто зависли. Он тянул: «Дай ещё немного времени». Говорил, что хочет, чтобы всё было по-человечески. Что ищет ипотеку, смотрит вторичку. Но всё — «потом». Не сейчас.
Настоящий поворот случился, когда Кира через пару месяцев пришла в ту самую квартиру — забрать документы на садик. Мария Александровна открыла в халате и с выражением великомученицы на лице. Пустила внутрь с выражением: «Ну уж раз пришла».
Кира прошла в комнату. Вещи на месте. Только на её бывшем комоде — снова те коробки с тряпьём, аккуратно развязанные и уложенные, как на базаре. Старые наволочки, лоскуты с ёлками, какие-то дырявые чехлы.
— А это зачем? — спросила Кира.
— Я решила навести порядок. Пока вас нет, я здесь обустроюсь нормально. Всё равно вы, как понимаю, обратно не собираетесь?
Кира вздохнула.
— Нет. Не собираемся. Я, если честно, только документы взять.
— Ну и отлично, — резко сказала свекровь. — Раз уж вы тут не живёте — я тогда замок поменяю. А то мало ли. Люди нынче разные. Да и гости ко мне ездят — подруги, родственники.
— На здоровье, — коротко ответила Кира. — Только не забудьте, что часть мебели — наша. Мы всё оплачивали. И по чекам, и по счетам из магазина это видно.
Мария Александровна скривилась.
— Да хоть золотом обклейте. Всё равно это моя квартира. И вообще — ну и что, что вы ремонт делали? Собственник — я, — с нажимом повторила она, глядя прямо в лицо.
Кира не стала спорить. Просто сказала:
— Вот и живите в своей собственности. А я — в своей свободе.
Через месяц они с Никитой официально развелись. Не со скандалами, без сцен. Просто — подписали бумаги. Потом он позвонил.
— Ты была права, — сказал он. — Я всё понимаю, но поздно.
— Понимание — это не всегда выход. Иногда это просто финал, — ответила Кира.
Мария Александровна писала ему каждый день. Про давление, про соседей, про то, как «нефартово» ей досталась невестка, которая «всё развалила». А он — теперь жил один, между мамой и бывшей женой, так и не решив, где его дом.
Оставила в роддоме