Максим не сразу понял, когда именно всё пошло под откос. Теща сначала казалась безобидным облачком с запахом корицы и валидола, но потом из этого облака начали вылетать иголки. Острые, крохотные — поначалу почти не замечал, отмахивался. Но теперь они собирались в настоящий шквал.
— Я тут не навсегда, не переживай, — сказала она при первом приезде.
— Да я не переживаю, — честно ответил Максим и даже помог затащить два чемодана на третий этаж.
Жили они в новой двушке, ипотека на 27 лет. Входная дверь захлопывалась с глухим звуком, будто запечатывая их в капсулу. Сами они шутили, что это «семейный модуль будущего», и если не разругались во время ремонта, значит, можно и старость вместе встретить.
Но старость, судя по всему, приехала раньше. В лице Раисы Дмитриевны. Сначала на неделю, пока у неё «в городе трубы не поменяют», потом — ещё на две. Потом «ой, у меня давление, вы бы меня на УЗИ записали…» — и всё, жила с ними. Неофициально. В коридоре аккуратно выстроились её баночки, мешочки и коробочки.
Утром она варила «себе только кашку» на всю кастрюлю. Под вечер гладила полотенца, приговаривая, что «все нормальные люди полотенца гладят», а потом вздыхала:
— Привыкла к порядку, не ругайтесь.
Максим не ругался. Он уходил на работу раньше всех, возвращался позже. Иногда специально задерживался: то кофе с коллегой, то просто сидел в машине у подъезда. Его будто выдавливали из дома.
Соня, жена, держалась за свою работу в юридическом отделе, как за соломинку. Не потому, что очень любила, — а потому что это был её воздух. Мама у них, как тень, везде. Если не стоит над душой, то звонит:
— Соня, у тебя хлеб дома есть?
— Соня, почему плед в зале не на месте?
— Соня, ты говорила Максиму, чтобы он не ставил обувь к батарее?
Максим это слушал по вечерам, как саундтрек к ужину. Ему вообще казалось, что дом стал звучать по-другому. Даже чайник свистел тревожнее.
Однажды он пришёл домой и увидел: Раиса Дмитриевна роется в его ящике с проводами. Там у него был порядок — условный, конечно, но понятный только ему. Он терпеть не мог, когда туда лезли.
— Вам что-то нужно? — он не смог сдержаться.
— Искала зарядку. Для моего телефона твоя не подходит, — она махнула рукой и вернулась к себе. Как к себе.
Он молча открыл ящик, посмотрел на то, как шнуры перепутаны. Вдохнул. Закрыл.
Соня сказала вечером:
— Ну ты же сам говорил, что не найдёшь в этом ящике ничего.
Он пожал плечами. Что он мог сказать?
Первый взрыв случился через два месяца. Раиса Дмитриевна влезла в их семейный бюджет.
— Сонечка, а ты ему говорила, что у нас из-за ипотеки опять не осталось на отпуск?
— Мама…
— Я просто спрашиваю! Я молчу, но у вас, извините, в холодильнике одна дорогущая колбаса, а картошку я покупаю себе сама! Мне пенсия позволяет, слава Богу.
Максим поднял брови.
— Вы правда купили три килограмма картошки себе?
— Конечно. Я же не считаю возможным есть на ваши деньги, тем более я у вас временно.
Он промолчал. Она продолжила:
— Вот твой отец, Царство Небесное, так бы не сделал. Он у тёщи жил пять лет, но всё приносил в дом: и продукты, и лекарства, и даже за свет платил.
Максим не стал спрашивать, почему тот жил у тёщи пять лет. Понятно было и без слов.
К Новому году Раиса Дмитриевна «временно» перестала искать съёмную квартиру.
— Ну что я буду с чужими, вон какие случаи в новостях, — приговаривала она. — Да и Соне так спокойнее. Пока не родите, я бы всё-таки была рядом.
Максим замолчал. Он знал, что ребёнок в планах. Но с такими планами — всё становилось зыбким.
Он пошёл на кухню, налил себе воды.
Теща выскользнула за ним.
— Максим, милый, не обижайся. Я просто хочу, чтобы у вас всё было по уму. А ты горячий, упрямый. Ничего страшного — привыкнешь. Мы же семья.
Он посмотрел на неё.
И впервые почувствовал: его вытесняют не случайно. Системно.
Соня всё чаще задерживалась на работе. Или говорила, что задерживается. Максим не проверял. Он не из тех, кто звонит и требует фото на фоне принтера. Он просто молчал.
И варил себе макароны. На сковородке. Потому что кастрюлю снова заняли «овсяные отруби с добавлением семян чиа».
Раиса Дмитриевна теперь полностью обосновалась в зале. Его компьютерный стол убрали в кладовку — «а что это за работа такая, дома сидеть?» — на его место встал массивный стул с высоким подлокотником. Из спальни. Где когда-то они с Соней выбирали занавески, ковёр, светильник.
Максим всё ещё был прописан в квартире. Но чувствовал себя гостем. Или квартирантом, который не может съехать — потому что платит за жильё.
Однажды вечером он вернулся раньше обычного. Дождь, пробка, отменённая встреча — и вот он дома. С порога услышал голос Раисы Дмитриевны:
— Соня, ну ты хоть раз скажи ему. Я понимаю, у него зарплата. Но ты тоже не на помойке себя нашла. Что за привычка — всё на себя тратить, а дома пусто? Телевизор не работает второй месяц! У людей как у людей, а у нас…
Максим зашёл на кухню.
— У нас что? — спросил он.
Раиса Дмитриевна не смутилась.
— У нас — всё как-то криво. Денег нет, еды — только если я куплю, пледы грязные, в шкафу у тебя футболки с пятнами, а ещё ты муж и будущий отец.
— Спасибо, что напомнили, — сказал он.
Соня вжалась в спинку стула, будто хотела исчезнуть.
— Я не понимаю, ты что, против меня воюешь? — Раиса Дмитриевна скрестила руки. — Я к тебе с добром.
— А я с границами. Вы про них не слышали, случайно?
Соня пискнула:
— Макс…
— Нет, подожди, Сонь. Давай честно. Я плачу ипотеку. Я оплачиваю счета. Я не ем «дорогущую колбасу» — потому что у меня нет аппетита. Я сплю в спальне, где ты теперь не ночуешь. И с утра я слушаю, как ваша мама ставит мне оценки — как ребёнку. У меня вопрос: долго это будет продолжаться?
Раиса Дмитриевна вскинула брови.
— Ты так разговариваешь со старшими?
— Я разговариваю с человеком, который живёт у меня в квартире и требует, чтобы я изменил свой образ жизни. Это не про возраст. Это про границы.
Соня, наконец, взорвалась:
— Вы оба можете перестать? Это дом, а не поле боя!
— Поле боя — это когда один копает окопы, а другой делает вид, что это клумба. — Максим ушёл в комнату, громко закрыв дверь.
На следующий день он не пошёл на работу. Взял отгул.
Заварил себе кофе. Сел за ноутбук — прямо на кухне. Раиса Дмитриевна молча нарезала яблоко.
— Сегодня курьер привезёт монитор, — сказал он. — Буду работать отсюда.
Она кивнула.
— Ну, надеюсь, шуметь не будешь. У меня давление.
Он проигнорировал.
— И ещё. Мы с Соней будем решать, как дальше. Вам надо начать искать жильё.
— О, вот так? — Она положила яблоко на тарелку. — Просто выставить? После всего?
— А после чего конкретно?
Она достала из шкафчика капли.
— Ты не представляешь, что такое в моём возрасте искать угол. А у меня, между прочим, отёки, давление и… — она посмотрела на него, с прищуром, будто прицеливаясь. — …и дочь, которая меня любит.
Максим ничего не сказал.
Вечером он подошёл к Соне.
— Я серьёзно. Я не могу жить так. Если ты не готова говорить с мамой — я уйду.
— Не говори глупостей.
— Это не глупости. Это выживание.
Соня расплакалась.
— Она просто хочет, чтобы всё было по-человечески.
— Она хочет управлять. И ей плевать, что будет с нами.
Они долго молчали. Потом Соня выдохнула:
— Дай мне время. Пару дней. Я поговорю с ней. Обещаю.
Через два дня Раиса Дмитриевна исчезла на полдня. Вернулась с коробкой и пакетом из аптеки.
— Я сняла комнату у Валентины Павловны, — сказала она. — Знакомая по вязанию. Не хотела вас стеснять.
Максим удивился.
— Правда?
— Правда, — с нажимом повторила она. — Я же вижу, что в этом доме меня не ждут. А я себя уважать привыкла.
Максим, к своему стыду, почувствовал облегчение.
Но что-то в этом облегчении показалось ему подозрительным.
Уход Раисы Дмитриевны дал дому передышку. Буквально — будто открыли форточку, и спертый воздух ушёл. Максим впервые за несколько месяцев по-настоящему выспался. Соня вернулась в спальню. Они даже смеялись над сериалом, ели пиццу с одной тарелки и болтали до полуночи, как когда-то.
Раиса Дмитриевна писала каждый день. Сначала — Соне: про давление, про соседку Валю, про то, что «у неё в комнате пахнет собаками, хоть собак и нет». Потом — Максиму: вежливо, сдержанно, про ЖКХ и рекомендации, как «сэкономить на электричестве».
Соня иногда вздыхала, но не предлагала возвращать мать. И Максим подумал — может, пронесло.
Через месяц, в воскресенье, Раиса Дмитриевна явилась с коробкой пирогов.
— Я по-хорошему, — сказала она с порога. — Вы же не звери.
Они пригласили её на чай. Сели на кухне. Пироги были вкусные — с лисичками и картошкой, с яблоком. Даже Максим сказал «спасибо» от души.
Она кивнула.
— Я вот подумала… вы же будете делать ремонт в детской? Или решили пока подождать?
Соня посмотрела на мужа. Он пожал плечами.
— Мы пока только планируем.
Раиса Дмитриевна тихо вздохнула.
— Ну тогда я скажу прямо. Там, где я живу, неуютно. Валя человек хороший, но у неё внуки, вечно шум, плита сломана… А я-то что? Много мне надо. Только угол.
Максим напрягся.
— Вы же сами говорили, что «не хотите мешать».
— Я и не хочу. Но, Максим, вы поймите… Я же ваша семья. Я же вас не на шею, а временно. Пока вы не определитесь. С ремонтом, с ребёнком, с планами.
Он не знал, что сказать. Она продолжала:
— У меня пенсия, я вас не стесню. Могу даже готовить, если надо. Знаешь, как у меня Саша, покойный, любил мои голубцы?
Максим встал.
— Давайте договоримся: мы с Соней подумаем. Это не «нет», но и не «да».
Она кивнула.
— Конечно, конечно. Я не давлю. Просто к слову пришлось.
Вечером он спросил Соню:
— Ты хочешь, чтобы она вернулась?
Соня посмотрела на него так, будто он только что попросил расписаться в отказе от ребёнка.
— Я хочу, чтобы ты проявил понимание. Это моя мать. Ей тяжело.
— А мне легко?
— Я не говорю, что тебе легко. Но… она не вечная. Надо просто немного потерпеть.
Он хмыкнул.
— Эта фраза — просто шедевр.
Соня не ответила.
Через неделю Раиса Дмитриевна снова стояла в прихожей. С двумя чемоданами.
— Ну, раз вы не возражаете, я пока здесь поживу. Валя уезжает к сыну, а я на улице не останусь, правда?
Максим смотрел на неё, как на коробку с динамитом.
— Вы нас не спросили.
— Но я же сказала — временно.
Соня отвела взгляд.
— Ну пусть пока побудет, Макс. Уж чемоданы не выносить же обратно…
Он понял: финал близок.
Три недели спустя они снова жили по сценарию Раисы Дмитриевны.
Она вставала в шесть — и включала радио. Ела «диетический» суп, но заставляла всех его пробовать.
Максим ушёл из спальни. Засыпал на диване. Заведённый «угол» — больше не его территория.
Соня замкнулась.
Однажды вечером он пришёл с работы и услышал за дверью кухни:
— Мам, ну ты правда думаешь, что так можно? Ты просто взяла и опять…
— А ты мне сказала «не возвращайся»? Нет. Я же вижу, как он на тебя давит. Мне тебя жалко, доченька. Он делает вид, что мягкий, а сам гнёт. Как твой отец. Всё в себе, а потом взрыв. Мне второго такого не надо.
Максим вошёл, глядя прямо в лицо тёще.
— Я подслушал. Простите. Видимо, тоже от отца пошло.
Она не дрогнула.
— Ну хоть честный. А я всегда говорила: в семье правду надо говорить. Только я одна её и говорю, получается.
Он сел.
— Тогда я скажу свою. Уходите. Сегодня. Или завтра. Я не знаю, где вы будете — но не здесь. Мне плевать, кто кого жалеет. Меня — никто. И я устал.
Соня вскочила:
— Макс, не устраивай цирк!
— Это не цирк. Это — конец.
Раиса Дмитриевна встала. Глянула сначала на дочь, потом на него.
— Удивлён? А я думала, ты умнее. Не хочешь жить по-человечески — живи как хочешь. Только запомни… — она выпрямилась, будто стала на десять сантиметров выше, — у нас в семье слово последнее за мной, не забыл? — напомнила тёща Максиму.
Он не ответил.
Он просто ушёл в спальню. Закрыл дверь.
И начал собирать чемодан.
Максим снял квартиру через три дня. Недалеко — на соседней улице, за углом парка. Маленькая однушка с мебелью и острой тишиной. Когда он подписывал договор, его немного трясло — как от холода, хотя было тепло.
В голове крутилась одна мысль: «это бегство или освобождение?»
На вторую неделю в новой квартире он впервые выспался без перерывов. На третью — понял, что по-настоящему дышит. И что не скучает. Ни по «овсянке с чиа», ни по занавескам в цветочек, ни по бесконечным намёкам и подковыркам.
Соня звонила. Несколько раз. Голос дрожал, но срыва не было.
— Ты мог бы хотя бы попробовать договориться. Ты ведь знал, какая у меня мама.
— Я знал. И всё равно попробовал. Ты не попробовала.
Пауза.
— Ты правда не вернёшься?
Он не ответил. Потому что сам ещё не знал. Да и было ли, куда возвращаться?
Через два месяца он встретил их на улице. Раиса Дмитриевна вела Соню под руку, та была заметно похудевшая и усталая. Пакет из аптеки в одной руке, пакет с продуктами — в другой. Максим подумал, что это выглядит как сцена из фильма, который он уже видел. Только раньше думал, что он в нём — главный герой, а оказался статистом.
Они разошлись без слов. Даже не кивнули.
Через полгода ему написала двоюродная сестра Сони:
Привет. Не знаю, удобно ли, но тётя Райка теперь у нас. Соня говорит, вы с ней не общаетесь. В общем… у нас не сахар. Думает, что раз временно, можно всё. Так что если хочешь вернуть её обратно — пожалуйста.
Максим усмехнулся.
Он не ответил.
Он сидел у себя на кухне, пил кофе из любимой старой кружки с потёртым принтом и смотрел в окно на солнце, которое пробивалось сквозь листья каштана.
И думал: иногда спасение — не в компромиссе, а в двери, которую ты закрыл вовремя.
Фраза тёщи всплыла сама собой, как подпись под всем этим:
«У нас в семье слово последнее за мной, не забыл?» — напомнила тёща Максиму.
Он не забыл. Он просто поставил точку после этой фразы.
Да, квартиру сестре, а ты не переживай, тебе потом — сказала мать старшей дочери