— Я в детстве как мебель была. Никто не бил, не орал, но и не замечал, — сказала я как-то Лене, моей подруге с работы.
— Да брось. Просто тебе так казалось, — отмахнулась она. — Это у всех так. У меня вот брат младший, так тоже…
Я не спорила. Бессмысленно. Люди думают, что если у тебя нет шрамов или «страшных историй», то и травмы быть не может. А я вот — жила с родителями, как квартирантка. С виду — благополучная семья. Мама — библиотекарь, папа — инженер. Всё тихо, скромно, без истерик. Но если бы мне платили каждый раз, когда мне говорили «подожди, сейчас не до тебя», я бы давно ипотеку закрыла.
Когда мне было двенадцать, у нас родился Костя. Он стал смыслом жизни для родителей. Мама бросила работу, папа стал подрабатывать по вечерам, чтоб «обеспечить мальчику будущее».
— Он у нас особенный, — говорила мама. — Его нужно беречь.
А я?
А я как-то сразу стала взрослой. Молча. Не потому что просили, а потому что поняла — если я не сделаю, никто не сделает. Посуду? Я. Пропылесосить? Я. Присмотреть за братом — само собой.
Но я не жаловалась. Даже наоборот — гордилась, что умею быть нужной. Что мама, например, могла положиться. И в десятом классе, когда я поступила в математический кружок при университете, мама сказала:
— Ну ты, конечно, молодец. Но главное сейчас — чтобы Костя в садик пошёл нормально. Ты сама до школы сидела, а он другой. Ему тяжело. Ты с ним позанимайся, ладно?
Позанималась. Сдала экзамены хуже, чем могла бы. Поступила не туда, куда хотела, а куда было ближе к дому.
После института я устроилась в фирму — бухгалтером. Платили средне, но стабильно. Через год появилась возможность подрабатывать — вела отчётность для ИП на аутсорсе. А ещё через два — взяли замуж. Муж был спокойный, немногословный, зато надёжный. С родителями мы решили пожить первое время. У нас была своя комната. Да, тесно, но копили на ипотеку.
Косте на тот момент было восемнадцать. Он поступил, конечно, «на бюджет, но с репетиторами». Репетиторов, конечно, платили родители. Готовила ему я. Посуду за ним — тоже я. А он… Он был хороший мальчик. Просто привык, что всё вокруг него. Он не грубил, нет. Он даже говорил «спасибо». Просто не задавал себе вопроса: а кто готовит, кто моет, кто оплачивает интернет, которым он круглосуточно пользуется?
Муж сначала молчал. Потом раз — другой — сказал мне:
— Он взрослый. Почему он ничего по дому не делает? Почему он берёт последние яйца из холодильника и не покупает?
Я пожала плечами.
— Ну он учится же. Экзамены…
— А ты разве не работаешь? Ты тоже устаёшь. У тебя две работы.
— Это другое…
Я говорила это автоматически. Потому что в этой семье — да, другое. Я не уставала. Я была «сильная». «Надёжная». «Молодец». А он — «особенный», «ранимый», «его нельзя ругать». Только муж это не понимал.
Через три года мы накопили на первый взнос. Маленькая однушка в панельке, спальный район. Без лифта, с крохотной кухней. Но своя. Когда мы съехали, мама плакала.
— Ну теперь совсем одна осталась, — всхлипывала она. — Ни дочка, ни зять не нужны. Только и ждала, когда уедете…
Я осталась в замешательстве. Я думала, она обрадуется. Что, наконец, у нас с мужем будет свой угол, а у неё — покой.
Но потом Костя не сдал сессию. И вернулся домой.
— Я понял, что не моё, — сказал он. — Уйду в армию. Перезагружусь.
Мама чуть в обморок не упала.
— Нет! В армию? Ты погибнешь там! Тебя сломают!
Папа молча достал бутылку. Пошёл в гараж. Он всё решал так.
Через неделю мама позвонила мне.
— Ты не могла бы пожить у нас временно? С Костей поговорить. Он тебя слушает. А я уже не знаю, как его удержать.
Муж сказал «нет».
— Мы только обустроились. Только стало спокойно. И опять туда?
— Ну она просит ненадолго…
— Ты снова начнёшь всё делать. Как раньше.
Я ушла одна. На неделю. Потом на две. Потом на месяц. Костя в итоге никуда не ушёл, а я просто жила с мамой. Мама «болела», Костя «переживал», а я стирала, готовила, гладила. С мужем мы виделись на выходных. Он ждал, но злился.
Через три месяца он сказал:
— Либо ты возвращаешься. Либо живи там, раз тебе важнее.
Я вернулась. Но уже с чувством вины. Что я кого-то предала.
А через пару недель мама снова позвонила.
— Косте нужна будет помощь. Он нашёл курсы. Дорогие. Но хорошие. Ты могла бы помочь?
И вот тут я впервые сказала «нет».
— У нас ипотека. У нас жизнь своя. У меня нет лишних денег.
В трубке повисла пауза.
— Ну понятно, — сказала мама. — Понятно… Ты теперь чужая.
После этого разговора мы не общались с мамой почти месяц.
Никаких звонков, никаких сообщений. Молча, холодно. Я пыталась убедить себя, что имею право — на свою жизнь, на свои деньги, на своё «нет». Но тревога жила где-то под сердцем и зудела, как старый шрам на погоду.
А потом она написала:
«Костя слёг. Температура. Может, ковид. Папа не справляется. Ты можешь приехать?»
Я поехала. Муж опять промолчал, но дверь закрыл как-то… громко.
Костя лежал в комнате под одеялом, с ноутбуком на коленях. Мама бегала с градусником и говорила на всю квартиру:
— Он горит! У него 37,6! Я чувствую, это не просто так!
Я сварила суп, купила лекарства, убрала кухню. Осталась на ночь — «вдруг ухудшится». А на утро поняла, что просто снова живу здесь. На автопилоте. Как тогда. Как всегда.
Прошло полгода. Мы с мужем теперь виделись раз в неделю. Понемногу удалялись. Он не ругался. Но я видела в его взгляде усталость. Не на меня — на то, что всё повторяется. Я же — снова между двумя мирами. Точнее, не между, а на границе, которую никто, кроме меня, не признаёт.
И всё это время мама рассказывала мне, как тяжело им с отцом. Как болят суставы. Как дорого стоит отопление. Как подорожали лекарства.
— А мы же не просим у тебя ничего, — говорила она часто. — Мы гордые. Мы сами. Просто рядом побыть хочется…
Я пробовала отдаляться. Не заходить. Не отвечать. Но каждый раз, когда у меня появлялось немного спокойствия — мама звонила:
— У нас свет отключили.
— Папе плохо.
— У Кости сломался ноутбук. А у него курсы. Очень важные. Если он сейчас не закончит, то потом уже всё — уедет в армию.
Я переводила деньги.
Муж больше не спрашивал, сколько. Только отстранялся. Говорил фразы вроде:
— Нам через два месяца страховку платить. Ты помнишь?
— В квартире кран течёт. Вызвать кого-то надо. Или ты всё ждёшь, что папа приедет и сделает?
Я понимала, что теряю его.
Но внутри было что-то — усталое, тянущее — что не давало отпустить маму. Как будто я была ей должна. За что? За детство? За Костю? За то, что «ты же сильная»?
Как-то вечером мы сидели с Леной в кафе. Я рассказала ей всё. Почти всё.
— Ты вообще понимаешь, что тебя используют? — спросила она, глядя в чашку кофе.
— Это же семья.
— Семья — это не когда один тянет троих. Это когда все хотя бы пытаются идти в одну сторону.
Я молчала. Слишком много лет я слушала другие слова. «Тебе проще». «Ты справишься». «Костя слабее». «Ты должна понимать».
Но потом Лена спросила:
— Слушай… А они хоть раз сказали тебе спасибо?
Я задумалась. Нет. Может, и говорили — вежливо, машинально. Но искренне? Так, чтобы почувствовать — тебя увидели, поняли? Нет.
А потом мама позвонила снова.
— Косте нужно будет пару месяцев пожить у вас.
— Что?
— Ну он тут не может сосредоточиться. Ему сложно. А у вас тихо, уютно… Вы же в двухкомнатной теперь?
Я растерялась.
— У нас ипотека. Мы только ремонт доделали…
— Ну это же ненадолго! И вообще, ему важнее сейчас. Ему — жить строить. А вы уже живёте.
Я почувствовала, как внутри поднимается злость. Тяжёлая, усталая злость.
— Мам. Мы тоже живём. У нас нет лишней комнаты. У нас нет ресурсов.
— Ты всегда такая черствая была. Вот Костя — он не откажет. Он всегда с доброй душой.
Я повесила трубку. Руки дрожали.
Муж сидел на кухне, ел макароны из контейнера. Не спрашивал ни о чём. Он всё понял по моему лицу.
Через пару дней мама позвонила снова.
— Ну, что вы решили?
— Мы не можем его взять, — сказала я.
— Ну ладно, — ответила она с обиженным вздохом. — Как знаете. У всех теперь своя жизнь. Никому до нас нет дела.
И через день — новая просьба.
— У нас не получается оплатить Косте курсы. Можешь ты?
Я отказала.
— У нас — свои расходы. Мы не можем.
— Но ты же понимаешь, как это важно! Это его будущее!
Я сказала только одно:
— Это не моя ответственность.
Пауза. Долгая. И потом фраза, которую она произнесла почти спокойно, даже с лёгкой улыбкой в голосе:
— А зачем тебе? У тебя ж зарплата нормальная, — пояснила мама.
Я смотрела в экран телефона, на котором мигал значок завершённого звонка.
Фраза крутилась в голове, как песня, от которой не избавиться:
А зачем тебе? У тебя ж зарплата нормальная…
Она не просто сказала это. Она верила в это. И, что страшнее всего, она была уверена — я действительно не имею права на свои деньги, свои желания, свои границы.
Я сидела на кухне и не могла пошевелиться. Было ощущение, что внутри всё рухнуло — не от боли, а от усталости. Как дом, который держался на палках, а потом один брус упал — и всё сложилось.
С того самого дня я стала другой. Не сразу. Сначала — просто перестала отвечать на каждый звонок. Потом — не приезжала «на денёк помочь». Потом — научилась говорить:
— У меня другие планы.
— Я не могу.
— Это ваша ответственность.
Мама обижалась. Сначала просто вздыхала:
— Раньше ты была добрее.
Потом — язвила:
— Ну да, теперь ты в домике. Своя семья, свои счета. До нас никому дела нет.
А потом — замолчала.
Прошёл год.
У нас с мужем стало спокойно. Не идеально — но по-настоящему спокойно. Я не жила в разрыве. Мы гуляли, ездили за город, обсуждали отпуск. Я снова подрабатывала — но уже по желанию, а не из чувства вины.
Однажды вечером я готовила ужин, когда пришло сообщение от мамы:
«Ты можешь одолжить 30 тысяч? Косте срочно нужно долечить зуб. У него боль адская. Ты же знаешь, он с детства чувствительный. Пожалуйста. Это срочно.»
Я держала телефон в руке и чувствовала, как внутри меня включается старая пластинка.
«Срочно».
«Боль».
«Ты же знаешь».
«Пожалуйста».
Раньше я бы уже перекинула деньги, не успев понять, что делаю. Но теперь я остановилась.
Я набрала мужа:
— Мне мама написала. Просит денег.
— Ты знаешь, что делать, — спокойно ответил он.
Я знала. Но было всё равно тяжело.
Я написала:
«Прости, мама. У нас нет возможности.»
И отключила звук.
Прошло пару недель.
Я зашла к родителям сама. Без предупреждения. С пакетом фруктов. Просто — как обычная дочь.
Они удивились. Мама — особенно.
— Ты чего это? — насторожилась.
— Да так. Заехала. Посмотреть, как вы.
Мама кипятила чай, рассказывала что-то про дачу, про соседку Люду и её нерадивых внуков. Я слушала, кивала.
Костя мельком прошёл по коридору. Поздоровался. Сел на кухне, налил себе сока.
— Как зуб? — спросила я.
— Да ничего, — пожал он плечами. — Потерплю. Там пломба просто старая, но пока норм.
Мама тут же включилась:
— Мы вот думаем, может, в клинику хорошую его записать. Но там, конечно, дорого. У нас сейчас всё впритык. А папе вообще лекарства нужны…
Я слушала и понимала: всё по кругу. Им кажется, что так и должно быть.
Что я приду. Что я — обязана. Потому что «сильная», потому что «у тебя же есть», потому что «Косте тяжело», потому что «мама устала».
Но теперь я уже знала, что делать.
Я достала два пакета с продуктами — купила всё, что мама обычно жаловалась, что дорого.
— Это вам, — сказала я. — Остальное — решайте сами. Вы взрослые люди.
Мама побледнела.
— То есть ты… совсем? Не хочешь больше помогать?
— Я помогаю. Но не так, как вы хотите. И не за счёт своей жизни.
Она замолчала. Папа кашлянул, не глядя на нас. Костя уткнулся в телефон.
Я ушла. На улице было тихо. Ветер пах листвой и пылью. Я шла домой и впервые за много лет не чувствовала тревоги после визита к родителям. Только слабую грусть — как по человеку, которого ты когда-то любил, но теперь больше не знаешь.
Прошло ещё несколько месяцев.
Мама звонила редко. Коротко. По делу. Иногда просто присылала фото Кости или кота. Я не отвечала сразу. Иногда — не отвечала вообще. И от этого почему-то чувствовала себя свободнее, а не хуже.
А потом она снова позвонила.
Спокойным голосом. Почти ласковым.
— Слушай, я подумала… может, ты нам с Костей немного с ремонтом поможешь? Папа тут подвал затопил, теперь там грибок. Нам бы ванную переделать. А ты же всё равно там не живёшь. Тебе зачем лишнее? У тебя ж зарплата нормальная, — пояснила мама.
И я — улыбнулась. Улыбнулась по-настоящему.
И, впервые за все эти годы, ничего не ответила.
Финты свекрови