Если я вам мешаю - купите себе отдельное жильё, - отрезала мать жены

Когда они переехали к ней, это казалось временным решением.

Кира обещала: «Только на пару месяцев, пока не закроем последний платеж по кухне». Они с Ромой и так уже жили в стеснённых условиях в однушке, впритык с двухлетним Тимофеем. Кухню заказали в кредит, но тянуть дальше было нельзя — гарнитур старой советской постройки просто разваливался на глазах.

Мать Киры — Раиса Павловна — не возражала. На словах. Более того, сама предложила:

— Что вы там ютитесь, как студенты? У меня комната свободна, да и Тимошке у бабушки будет спокойнее. А вы свои дела доделаете, долги закроете — тогда и обратно. Я ж не чужая.

Рома тогда насторожился. Раису Павловну он знал не первый год. Властная, с твёрдой интонацией и вечным выражением недовольства на лице. Таких называют «женщина с характером», хотя на деле за этим скрывалась бесконечная критика, манипуляции и вечная борьба за внимание дочери.

Но спорить с Кирой он не стал. Она устала, нервы на пределе, работа смена через смену, сын подрос — нужно было хоть немного разгрузить быт.

— Давай, — только и сказал. — Но максимум три месяца.

Первое время Раиса Павловна держалась. Готовила щи, стирала детские вещи, даже по вечерам забирала Тимофея, чтобы молодые могли «отдохнуть». Рома наблюдал с недоверием — знал: за любым удобством потом последует счет. Не обязательно денежный. Может быть моральный, может быть в виде упреков. Но что-то да будет.

— Ты что, совсем на неё зуб имеешь? — спросила как-то Кира. — Мама же помогает, а ты смотришь как на инспектора.

Он промолчал.

Через пару недель Раиса Павловна начала говорить фразы вроде:

— Ну что ж, мужчины нынче не те. Вот мой-то, царствие ему небесное, к двадцати пяти уже квартиру с мебелью имел.

Или:

— А зачем ребёнку мультики перед сном? Вон, книжки есть, читай. Или это теперь у молодых не принято — мозги детям развивать?

Рома вдыхал поглубже. Он знал, к чему всё идёт, но надеялся, что Кира увидит. Увы, она не замечала.

Он приходил с работы, с кухни уже доносился голос Раисы Павловны. Не громкий, но с ударениями в нужных местах, чтобы фразы впивались под кожу:

— Не понимаю, почему деньги на кабельное есть, а мне лекарства — по остаточному принципу.

— Ну и зачем три разных шампуня в ванной? Я, между прочим, на одном мыле до пенсии дожила.

— Сынок, ты опять мясо забыл купить? Или теперь у нас только себе в пакеты набирают?

Кира молчала. Потом пыталась сгладить, что-то бормотала о том, что «мама просто устала», «у неё давление», «ты же знаешь, как она переживает». Но Рома не знал, как ей объяснить, что «переживания» Раисы Павловны — это её способ держать всех под контролем.

Один вечер он пришёл домой поздно, задержался в офисе. С порога понял — дома скандал. Тимофей ревел в комнате, а из кухни доносился голос Раисы Павловны:

— Ну я тебя спросила: ты сам куда деньги деваешь? Ты за два месяца принёс что в дом? Кира всё тянет, а ты только раковину вечно своими щетками заставляешь!

— Мам, — устало проговорила Кира, — ну не начинай…

— Я не начинаю. Я говорю как есть. Он у нас, видите ли, гордый. У него принципы. А в холодильнике — воздух!

Рома вошёл в кухню. Медленно, без слов. Посмотрел на неё. На женщину с зализанным хвостом, строгим халатом и цепкими глазами. Молча достал кошелёк, вынул пятитысячную и положил на стол.

— На. За воздух. Купите что хотите.

Раиса Павловна вскинулась:

— Что это значит?

— Это значит, что я устал. Я работаю. Плачу. А взамен слушаю, как ничего не делаю. Может, хватит?

Теща шумно вздохнула:

— Начинается. Мужское самолюбие в деле. Только вы сначала вырастите что-нибудь, кроме чая с сосисками, а потом кричите.

Он ничего не ответил. Развернулся и пошёл к сыну. Тот уже хлюпал носом, обиженно крутился в постели.

Кира вошла через пару минут. Села рядом. Помолчала.

— Прости, она просто… ну, ты знаешь, она не со зла.

— А я не железный, Кир. Я тоже не со зла.

Он чувствовал: точка кипения близко. Но ещё надеялся, что это просто усталость. Просто совпало. Просто неудачный период.

Ошибался.

Спустя три месяца их жизнь в квартире Раисы Павловны больше напоминала шахматную партию, где Рома всё время играл в защите.

Каждое утро начиналось одинаково. Он выходил на кухню, чтобы налить кофе, и натыкался на вычищенный до блеска стол, на котором уже стоял обед для Тимофея, аккуратно укутанный в полотенце. Раиса Павловна поджимала губы, как будто он мешал ей дыханием.

— Не забудь вечером купить нормальные макароны, — говорила она, не глядя. — А не ту резину, которую ты приносишь по акциям.

Рома молчал. Он давно понял, что любые возражения вызывают бурю. А Кира… Она словно растворялась между двумя сторонами. Часто задерживалась на работе, потом уставшая возвращалась, успокаивала мать, укачивала сына и ложилась спать, не говоря ни слова о главном.

Иногда по выходным они выбирались втроём на прогулку. Рома надеялся, что хоть это сблизит их. Но потом неизменно слышал от Раисы Павловны:

— А что это вы Тимошку без шапки? Ветер же. Он потом сопли будет тебе носом мазать.

Или:

— Интересно, вы снова пошли в это кафе? Опять деньги на ветер?

Он старался держаться. Вёл учёт расходов, откладывал, копил. Планировал съезд. Кира обещала: ещё чуть-чуть, они дожмут кредит и подыщут двушку в ипотеку.

Но пока… Пока каждый день становился всё более невыносимым.

Критика касалась всего — как он готовит (много масла), как кладёт вещи в стиралку (сначала носки? варварство!), как разговаривает с сыном (слишком мягко), как включает свет (зачем с утра — плати потом за электричество!).

Он пытался поначалу шутить. Потом — объяснять. Потом — игнорировать. Но ничто не помогало. Раиса Павловна была всюду.

Он пришёл домой однажды вечером и обнаружил, что его ноутбук передвинули. Он всегда оставлял его на подоконнике, когда уходил. На экране был открыт файл с таблицами и финансовыми расчетами. Он ещё утром просматривал их — приценивался к новостройкам.

— Мам, ты чего в Ромин ноут лезешь? — удивилась Кира.

— А я не лезла. Я убиралась. Он валялся, как мусор. Пыль собирает.

— Мам, но он же закрыт был…

— И что? Это, простите, не сейф. Что я там увижу? Святые мысли? Или свои счета, которые, к слову, до сих пор не оплачены?

Рома вошёл в комнату. На его лицо будто надели маску — сухое, сосредоточенное, почти отстранённое. Он ничего не сказал. Просто аккуратно закрыл ноут, поставил его обратно и ушёл в ванную.

В ту ночь он не спал. Смотрел в потолок. Слушал, как Кира переворачивается рядом. И думал: а что, если бы они ушли сейчас? Сразу. Без кухонь, без накоплений. Он ведь работает. И она работает. Справятся. Не шикарно, но по крайней мере без давления. Без этого постоянного чувства, что живёшь в гостях, где ты всегда не вовремя.

Но Кира не готова.

Она слишком много должна матери — в её голове. Раиса Павловна внушала ей это с детства: «Я тебя одна поднимала, я тебе всё дала, я и на себя крест поставила». И теперь дочь в долгу. А значит, она будет терпеть. Будет заискивающе улыбаться, приносить мандаринки после работы, шептать: «Мама просто переживает», даже когда эта «забота» душит мужа.

Потом началась новая волна.

Раиса Павловна стала оставлять открытые странички с объявлениями о съёме квартир. На столе. На холодильнике. Один раз положила прямо на кровать Киры.

— А что, — пожимала плечами, — я просто интересуюсь. Вдруг молодым пригодится. Или я себе комнатку сниму. Всё ж не мешать.

Кира вспылила:

— Мам, ну хватит уже. Мы просто живём у тебя, неужели так плохо?

— А ты спроси у мужа, кто у кого живёт. Он, видишь ли, устаёт. Бедненький.

Рома взял сына и ушёл гулять. Долго. Просто шёл дворами, пока Тимофей не уснул в коляске.

Он знал, что если сейчас вернётся — будет взрыв. А если не вернётся — будет ещё хуже.

Через несколько дней всё дошло до точки.

Рома вернулся с работы — дома была тишина. Тимофей спал, Кира сидела в комнате, уставившись в телефон. На кухне — Раиса Павловна с какой-то незнакомой женщиной. Соседкой, как позже оказалось. Пили чай.

— Вот, представляешь, — говорила теща громко, — он у нас кофе по 800 рублей пьёт. А вон, посмотри, какой сахар берёт — коричневый, заморский. Я с пенсии вон себе хлеб считаю, а зять — гурман.

Рома вошёл и просто посмотрел на неё.

Она не смутилась. Даже чашку не опустила.

— Ты что, шпионишь? — спокойно спросила она. — Или забыл, что в этом доме стены тонкие?

Он прошёл мимо, пошёл в комнату.

Сел рядом с Кирой.

— Мы уходим.

Она подняла глаза.

— Куда?

— Всё равно куда. Снимем хоть комнату. Я больше не могу.

— Ром… — она растерялась, — ну подожди, мы же почти расплатились, осталась одна выплата…

— Я расплачусь. Но здесь я больше не останусь.

В этот момент с кухни донеслось:

— Если я вам мешаю — купите себе отдельное жильё, — отрезала Раиса Павловна.

Сказала вслух. Специально. Чтобы он услышал.

Он собирал вещи молча. Положил в рюкзак смену одежды, документы, ноутбук. На автомате засунул в карман зарядку и тройник, потом вернулся, вынул детский альбом из ящика и аккуратно положил в папку. Подумал — и вытащил из шкафа пижамку Тимофея. Вдруг пригодится.

Кира стояла в дверях. Без крика, без истерик. Просто смотрела.

— Ты правда уйдёшь?

— Да. Сегодня.

— А Тимошка? Что ты ему скажешь?

Рома вздохнул.

— Пока — ничего. Он маленький. Он всё равно чувствует, что дома плохо. Что тут… холодно.

Он встал, взял рюкзак, посмотрел на неё.

— Я не ухожу от тебя. Я ухожу от неё. Но если ты выбрала быть между нами — ты сделала выбор. Просто не вслух.

Кира молчала.

Раиса Павловна появилась в коридоре с полотенцем на плече.

— Ну всё? Напарился? Воздух свободы надышался? — усмехнулась. — Не забудь ключи оставить. Это мой дом, и у меня тут чужие не живут.

Рома ничего не ответил. Просто положил ключ на полку, открыл дверь и вышел.

На улице было душно, город плавился под июньским солнцем. Он сел на скамейку возле подъезда. Через десять минут к нему вышла Кира. Без ребёнка.

— Я не знаю, как так получилось, — тихо сказала она. — Всё закрутилось, и ты был… ну, ты всегда как-то держал. А я — между. Мне казалось, что можно перетерпеть.

— А ты спросила себя — кто должен терпеть?

— Я думала, мама остынет. Она же одна. Ей тяжело.

Он посмотрел на неё.

— А мне? А нам? Мы с тобой семья или… ты с ней?

Кира опустила глаза. Потом достала из сумки ключи.

— Я хочу, чтобы ты их оставил у себя.

— Зачем?

— Просто. Пусть будут.

Он взял. Но ничего не ответил.

Он снял комнату в хрущёвке, рядом с офисом. Минимум — кровать, стол, маленький холодильник. Тихо. Свободно. Без чайных бесед, без упрёков, без комментариев по поводу макарон и сахара.

Виделся с Тимофеем почти каждый день. Забирал с площадки, водил в парк, приносил сок и книги. Мальчик радовался. Кира приходила иногда вместе с ними, и на эти часы они снова были семьёй. Временной. Как будто ничего не случилось. Потом она возвращалась к матери.

— Я пока не могу уйти. У неё давление… — объясняла.

— А у нас было? — спрашивал он.

Она не знала, что ответить.

Через два месяца он получил повышение. Немного прибавили зарплату. Он подал заявку на ипотеку. Одобрили. С трудом, но одобрили. Маленькая двушка в спальном районе. Годен к заселению через месяц. Без мебели, но с белыми стенами и новым ламинатом. И тишиной.

Он предложил Кире переехать. Сказал честно:

— Это не ультиматум. Я всё ещё хочу, чтобы мы были вместе. Но только — там. Не с ней.

Она долго молчала. Потом сказала:

— Я подумаю.

Она не перезванивала две недели. Потом сама пришла — без звонка. Постояла в дверях его комнаты.

— А можно мне тоже?

— Что?

— Пожить. С тобой. Там.

Он смотрел на неё долго.

— Я могу, правда. Я знаю, я вела себя как трус. Но я… просто запуталась.

Он не знал, что сказать. Он устал за эти месяцы — так, как не уставал за всю жизнь. Устал ждать, уговаривать, объяснять.

— Там будут только мы. Без визитов, без советов, без фраз про «мужчин не тех».