Квартиру они купили в ипотеку на пятнадцать лет. Однокомнатную, зато свою, пусть и на окраине. На тот момент Вера только вышла из декрета, Лёша работал в логистике, мотался по командировкам, подрабатывал по выходным. Всё, как у людей.
Поначалу помогала её мама — Ольга Павловна. Сидела с внучкой, пока Вера привыкала к работе. Покупала продукты, иногда даже платила за садик, когда у Лёши были задержки с зарплатой. Вера говорила, что это временно, что потом они встанут на ноги. Лёша не спорил. Не гордый. Хоть и неприятно было, когда тёща перечисляла, сколько «вбухала» в их семью.
— Я же вам как мать, — говорила она. — Всё для вас, всё из любви.
Поначалу Лёша верил. Что из любви. Что ради семьи. Но чем дольше это длилось, тем сложнее было не замечать подвох. Ольга Павловна входила в их дом без звонка, приносила пакеты, как в ревизию, проверяла, в чём ребёнок одет, сколько посуды немытой, и сколько масла в холодильнике. Не масло — так маргарин. Не маргарин — так вообще пусто. И всё это с таким видом, будто она снова в своё советское отделение кадров вернулась — требовать объяснительную.
Он терпел. Уговаривал себя, что всё это ради дочки. Но однажды пришёл домой, а на его месте на балконе сидел человек, которого он вообще не знал.
— Это Славик, — сказала Вера, улыбаясь, будто это само собой разумеется. — Мамин сосед. Пока у них в доме воду отключили, она его к нам пустила. У него там рыба в морозилке, растаять может.
— А меня кто спросил? — Лёша стоял в дверях кухни с сумками из «Пятёрочки» и понимал, что его голос звучит как у школьника. Жалобно. Слабо.
Вера замялась.
— Ну, мама сказала, что ты всё равно в командировку на два дня.
И вот тут Лёша впервые осознал, что в этой квартире есть кто угодно — только не он. Он платит ипотеку. Он покупает продукты. Он тянет на себе всё, но решает не он. А его. Или мимо него.
Он пытался поговорить с Верой. Аккуратно, без наезда. Спросил: когда мы станем жить сами? Она нервно улыбнулась.
— Ну, маме же тяжело одной. А мы с ней — это как одно целое. Ты же знал, когда женился.
Да, знал. Но не думал, что это целое — настолько отдельное от него. Они стали жить как соседи. Он уезжал раньше, возвращался позже. Дочь радовалась бабушке больше, чем отцу. А тёща, между прочим, теперь оставалась у них по неделе. С чемоданом. Потому что «в их доме снова отключили воду», «начался ремонт в подъезде», «лифт не работает, а у неё давление».
Он один раз сказал, что можно снять для неё квартиру — пусть небольшую, рядом. Она посмотрела на него, как на врага народа:
— А ты, значит, выгоняешь старую женщину на съём? С матерью своей жены вот так разговариваешь?
Он хотел ответить, что не разговаривает, а предлагает. Но понял — бесполезно.
Когда они взяли новую мебель в кредит — диван и комод, потому что старая рассыпалась, — Ольга Павловна сказала:
— Ну, конечно. Не по средствам. На игрушки деньги есть, а на лекарства для ребёнка — нет. А если не я, то кто бы вас вообще выручил?
А ведь никто её не просил. Она сама всё приносила, звонила, предлагала, приходила — и потом предъявляла. Как по расписанию. Как будто ведёт бухучёт.
Лёша молчал. Он не был скандалистом. И не собирался выгонять пожилую женщину. Но начал копить. Денег и раздражение.
Самым тяжёлым оказался Новый год. Он хотел поехать к своей матери. Она живёт в деревне, одна, тихая женщина, старая учительница. Но Вера сказала, что не может: мама готовила, мама купила продукты, мама ждёт гостей. Вера не спросила, не предложила обсудить. Просто поставила перед фактом.
Он поехал один. Вернулся второго января. А дома — гулянка. Стол — как в ресторане, гости — мамина подруга и троюродный брат её мужа, шум, смех. А дочь, пятилетняя, пробежала мимо него — даже не заметила. Он постоял в прихожей с сумкой, разулся, пошёл в спальню. Хотел хотя бы полчаса тишины.
Через десять минут в комнату вошла Ольга Павловна с бокалом:
— Ты чего такой мрачный? Праздник ведь. Или ты снова недоволен, что я людей пригласила?
Лёша выдохнул. Медленно. Встал. Сказал, что устал. И что хочет спать. Но она не ушла. Осталась стоять в дверях.
— Я смотрю, ты совсем ко мне охладел. Не уважаешь. Я ведь стараюсь. А ты — всё мимо. Всё не так.
— Может, потому что вы живёте у нас, как хозяйка? — Лёша не повышал голос. Но внутри всё уже горело.
— У вас? — Ольга Павловна рассмеялась. — Да если бы не я, вы бы тут на коробках сидели. Не забывай, кто вам помогал, когда вы на дошираке жили.
Он ничего не ответил. Просто лег на кровать. Закрыл глаза.
Но в ту ночь впервые начал всерьёз думать о съёме другой квартиры. Без мам. Без «помощи». Без ревизий и чужих людей на балконе.
Он подал идею осторожно. За ужином. Без нажима.
— Вера, слушай… А может, съездим на выходных посмотреть пару квартир? Я тут нашёл варианты на вторичке, район тихий, но до центра недалеко. Ребёнку до школы ещё год, так что впритык не привязаны.
Она напряглась сразу. Даже ложку с кашей не донесла до рта.
— Мы же только начали выплачивать ипотеку, ты про что?
— Не продавать. Сдать в аренду. А самим снять двушку. Не роскошную. Просто — чтоб самим. Без гостей, без внезапных соседей с рыбой.
Он попытался улыбнуться. Сделать вид, что шутка. Но Вера уже захлопнула створку.
— Маме куда? Ты предлагаешь бросить её одну?
— Я предлагаю… жить отдельно. Как семья. Как муж и жена. С ребёнком.
Она встала. Сказала: «Ясно», и ушла в ванную. На час.
Потом была неделя молчания. Нет, они разговаривали — про садик, про мусор, про хлеб. Но всё было сухо, холодно, нейтрально. И всё равно в этом молчании было больше грома, чем в любом скандале.
Через два дня в доме снова появилась Ольга Павловна. Принесла домашние пельмени, повязала на внучку новый шарф, прошлась по комнатам с критичным взглядом, вытерла что-то со шкафа и сказала:
— Я тут подумала. А не поехать ли мне пожить в деревню? Надоела, небось.
Он чуть не ответил: «Да». Но сдержался.
— Как вам будет удобно, — пожал он плечами.
— Конечно, удобно, — почти обиделась она. — Раз зять решил семью перетасовать, мама, значит, мешает.
Вера стояла у плиты, молча мешала суп. Не встревала. Не защищала.
Лёша посмотрел на неё — и всё понял.
Он действительно снял квартиру. Без Веры. Без ребёнка. Без объяснений.
Ушёл, когда её не было дома. Оставил ключи на тумбочке и подписал: «Я не уезжаю, я ухожу. Когда решишь, где ты, дай знать».
Через три дня Вера пришла. Без вещей. С лицом, которое он плохо узнал.
— Ты не имел права, — сказала она. — Ты не посоветовался.
Он молчал. Не спорил. Она стояла в прихожей, растерянная, беззащитная, в пуховике, застёгнутом до шеи.
— Ты хочешь разрушить семью? Только из-за того, что мама тебе не нравится?
— Вера, я хочу сохранить семью. Но не в том виде, как сейчас. Я не против твоей мамы. Я против того, что у нас нет с тобой границ. Что каждый шаг — как экзамен. Что я в своей квартире — не хозяин. Я устал. Я действительно устал.
— Мама просто хочет помочь, — тихо сказала она. — Ты ведь знаешь, ей не с кем больше. Она привыкла всё на себе тянуть.
— А ты? — спросил он. — Ты всё ещё маленькая девочка, которую мама тянет за руку?
Она заплакала. Несильно. Без истерик. Просто потекли слёзы.
Он дал ей салфетку. Потом обнял.
Но она не осталась.
Через неделю начались звонки. Сначала короткие — где что лежит, как включается бойлер. Потом — длинные, с обвинениями. Потом — от мамы.
Ольга Павловна не звонила напрямую. Она писала Вериной подруге, вызывала участкового (якобы шум по ночам), звонила его матери и говорила, что Лёша — неблагодарный эгоист, бросил ребёнка и жену. Что он живёт с любовницей. Что хочет отсудить у Веры квартиру. Что он вообще опасен.
Мать, в панике, позвонила ему. Он, не выдержав, сел в такси и приехал к ним. Дом был как театр: Вера молчала, с опухшими глазами, ребёнок рисовал в углу, Ольга Павловна сидела на кухне с кружкой и видом страдалицы.
— Что ты несёшь людям? — Лёша не смог держаться. — Ты взрослый человек! Ты зачем это всё выдумываешь?
— Я не выдумываю! — воскликнула она. — Это ты семью развалил! Это ты ушёл! Это ты ребёнка бросил! Это ты свою жену оставил одну с долгами, с проблемами! Кто, по-твоему, её поддержит?
— Я её и хотел поддержать. Но не через тебя. Не под твоим контролем!
— А что, она сама не может? — иронично хмыкнула тёща. — Без мамы? Как же. Она с утра до вечера на работе, дома бардак, ребёнок сам по себе. Кто, кроме меня?
— Ты же не помощник, а надзиратель, — тихо сказал он.
Ольга Павловна вскочила, поставила кружку.
— А ты — не муж. Ты потребитель! Ты хочешь только, чтобы тебя слушались! Чтобы тебя гладили! А сам что сделал? Квартира — в ипотеке, ремонт — мой, садик — мой, продукты — мои, вещи детские — мои! Ты взрослый мужик, а половину жизни — на моей шее! И смеешь мне говорить про границы?!
Она кричала. Вера пыталась её унять, но только хваталась за плечо матери, без слов. Лёша стоял, глядя на обеих, как на чужих. И в какой-то момент понял: всё. Они его давно не слышат. Они — вместе. А он — где-то рядом, но не с ними.
Вера вышла за ним в подъезд. Стояла с застёгнутым пальто, в домашней обуви.
— Ты правда думаешь, что всё из-за мамы?
Он кивнул. Неохотно. Но кивнул.
— А ты не думал, — сказала она почти шёпотом, — что, может, просто тебе тесно стало? Что ты хочешь свободы. Что ты устал быть мужем и отцом.
Он вздохнул. И не стал спорить. Потому что это была защита. Её способ остаться в стороне. Не выбирать.
А он уже выбрал.
И знал: дальше — только сложнее.
Весна выдалась поздняя, с серым небом, капающим дождём и постоянным ощущением, что всё застряло — и в погоде, и в жизни.
С Вером они виделись редко. Ребёнка он забирал по воскресеньям, водил в цирк, на каток, в кино. Дочь радовалась, но в какой-то момент стала спрашивать: «А почему ты не приходишь домой? А бабушка говорит, ты теперь чужой». Лёша не знал, как объяснить пятилетнему ребёнку, что бабушка врет. И что он не ушёл — он просто перестал терпеть.
С Вером отношения держались на грани — без скандалов, но и без тепла. Ни «да», ни «нет». Как будто она ждала, что всё рассосётся само. Что он передумает. Что она сможет сидеть сразу на двух табуретках и ни с одного не упасть.
Но однажды она сама позвонила.
— Нам надо встретиться.
Он предложил кафе. Она согласилась. Пришла в пальто, которое он ей сам когда-то подарил. Вера выглядела уставшей — волосы не уложены, под глазами — синяки. Но без пафоса. Без показной печали.
— Я сняла квартиру, — сказала она, едва сев. — Маленькую, однокомнатную. Сама. С Ариной.
Он удивился.
— А мама?
— Мама осталась там. Она считает, что я с ума сошла. Что ты мной манипулируешь. Что я предала её. Но… я больше не могу. Мне тридцать два, а ощущение, что я до сих пор в четвёртом классе, где мама решает, в какой кружок мне ходить и с кем дружить.
Она говорила спокойно. Но в её голосе было что-то новое — неуверенное, но настоящее.
— Ты хочешь вернуться? — спросил он осторожно.
— Я хочу попробовать. Но… без давления. Без условий. Без чужих голосов в телефоне, на кухне и в голове. Если ты готов — давай попробуем. Но если ты хочешь, чтобы я сразу стала совсем другой — не получится. Я не волшебница.
Он кивнул.
И они действительно попробовали. Без клятв. Без заново снятых свадебных фотосессий. Просто начали снова ходить вместе в магазин, обсуждать мелочи, читать ребёнку перед сном — по очереди, как раньше. Иногда ссорились. Иногда замолкали. Но хотя бы без чужих ушей за стенкой.
Всё шло нормально. Почти два месяца.
Пока Ольга Павловна не появилась снова.
Это было в мае, на день рождения Арины. Лёша не возражал, когда Вера сказала, что позовёт маму. Он даже сам пошёл за тортом, заказал на заказ — с фигурками лисы и ежика, как дочка просила.
Гостей было немного — пара друзей из садика, их родители, соседка с девочкой-ровесницей. Вера накрывала на стол, Лёша резал овощи, Арина крутилась между ними с шариком на нитке. Всё было тепло, по-домашнему. Без пафоса. Без напряжения.
До тех пор, пока в дверях не появилась Ольга Павловна.
Она вошла, как будто не было этих месяцев. Как будто Лёша не уходил. Как будто ничего не случилось. Принесла коробку с надписью «Подарок» и сразу начала:
— А где стулья? Людей пригласили, а посадить некуда. И что это за закуска? Винегрет, что ли? Нельзя было сделать что-то посущественнее?
Вера сглотнула. Улыбнулась натянуто.
— Мам, не начинай. Всё хорошо.
— Это у вас хорошо? — Ольга Павловна оглядела тесную кухню. — Я думала, вы вернётесь в нормальную квартиру. А вы тут — на съёме. С ребёнком. В тесноте, без денег, без мебели. Зато, видимо, гордые.
Лёша взял в руки стаканы. Потом поставил обратно. Он знал, что это сейчас заходит далеко.
— Ольга Павловна, пожалуйста, давайте без этого. Сегодня же праздник.
— А я что? Я ничего. Я просто удивляюсь. Вон даже тортик заказной — небось за ползарплаты. А продукты — кто купил? Кто помог? Всё сам, да? Самостоятельный?
Люди замолчали. Кто-то сделал вид, что пишет сообщение. Кто-то ушёл в детскую.
А Ольга Павловна всё продолжала — как будто читает сводку преступлений:
— Я смотрю, ты теперь совсем хозяин. И квартиру снял, и жену увёл, и меня вычеркнул. Молодец. Только вот дочка на игрушки откладывает из мелочи, а ты вон торты заказываешь. И надувные шары. Важно, чтоб фасад был красивый, да?
Он выдохнул. Сдержанно.
— Мы с Верой сами решаем, на что тратить деньги.
— Да ты вообще ничего не решаешь! Ты просто устроил спектакль! Думаешь, если снял квартиру — стал мужчиной? Да ты сначала жену обеспечь, а потом советы раздавай, — заявила тёща при всех.
В кухне стало тихо. Даже Арина остановилась, глядя на них с пластиковым стаканчиком в руке.
Вера села. Молча. Закрыла глаза. Потом встала. Медленно подошла к матери. И вдруг — впервые в жизни — взяла у неё коробку с подарком и поставила на подоконник.
— Мама, иди домой.
— Что? — Ольга Павловна удивлённо округлила глаза. — Ты в своём уме?
— В своём. Иди домой. Или я сама вызову такси.
Ольга Павловна стояла, побледнев.
— Ты… ты ради него…?
— Нет, мама. Ради себя. Я не хочу, чтобы Арина росла в такой атмосфере. И чтобы я сама — тоже. Спасибо за всё, что ты сделала. Но хватит. Пора взрослеть — нам всем.
Тёща ушла. Без слов. Без сцены. Просто взяла сумку и вышла. Хлопнув дверью. Слишком громко, но уже — без власти.
Они не стали делить вечер на до и после. Включили музыку, принесли свечи, снова собрали гостей на кухне.
А торт, кстати, оказался вкусным. Даже несмотря на цену.
Отказались приходить на свадьбу единственного сына