Оля всегда была человеком с границами. Не в смысле «жесткая» или «холодная», нет. Она умела быть вежливой, теплой, но никогда не давала себя затаптывать. Этому её научила работа — десять лет в отделе кадров крупной компании, где надо было улаживать конфликты и сдерживать амбиции людей, привыкших командовать.
В жизни же всё оказалось сложнее. Потому что в жизни появился Игорь.
Когда они познакомились, Игорь ей понравился своей простотой. Не альфа, не хвастун, не качок — спокойный, улыбчивый, с обветренным лицом и грустными глазами. Работал мастером по установке кондиционеров, обожал собак и считал, что счастье — это не деньги, а вечер с близкими и чистая совесть.
Через два года они поженились. Сняли однушку на окраине, копили на ипотеку, откладывали понемногу — в основном за счёт Олиной зарплаты. Игорь приносил домой меньше, зато вкладывался в быт. Готовил, убирался, сам чинил стиральную машину, ездил за продуктами.
Они были неплохой командой. Пока в эту команду не вступил «третий игрок».
Свекровь. Раиса Андреевна.
Когда-то Оля с ней мило пила чай и привозила торты на праздники. Но всё изменилось, когда свекровь поскользнулась на льду возле дома и сломала руку.
— В больнице одни алкаши, — жаловалась Раиса Андреевна в трубку. — В палате кошмар какой. Галя привезла дыню, так они её ножом на кровати резали, представляешь? Я ей говорю: «Галь, ну ты же в Москве живёшь, не в деревне!» — а она: «А что такого?»
Оля слушала и думала: а что такого, действительно? Но, конечно, вслух не говорила.
После выписки Раиса Андреевна временно переехала к ним. На неделю. Потом — ещё на одну. А потом — «пока не окрепнет полностью».
Прошло три месяца.
Сначала это выглядело как недоразумение. Оля старалась быть терпимой. Раиса Андреевна носила вязаный халат, варила супы, смотрела телевизор с громкостью на 50. Комментировала новости так, будто ведёт передачу:
— Ах вот она, молодёжь… Только деньги им подавай! Пособий им мало! А ты, Оль, сама-то как работаешь? Премии хоть платят? Или всё Игорь кормит вас?
Игорь не реагировал. Просто хлопал Олю по плечу, мол, не обращай внимания.
А Оля старалась не обращать. Но всё чаще ловила себя на том, что выходит из офиса и не хочет домой. Едет медленнее. Зависает в машине.
Потом началось самое интересное — вмешательства.
— А чего у вас стиральный порошок такой резкий? Мне нос чешет. Можно купить «Снежинку», он гипоаллергенный.
— Ты макароны опять недоварила. Надо 12 минут, не меньше. Я уже три раза замечаю.
— Зачем вы платите за интернет столько? Вон у Ларисы тариф за 300 рублей, и всё ловит.
Оля вежливо кивала. Улыбалась. Разговаривала через зубы. И копила. Копила раздражение как кредит.
— Мам, ну не лезь, — говорил Игорь, когда замечал что-то. Но говорил он вяло, почти лениво. Он вообще старался исчезать из квартиры — брал дополнительные заказы, ездил к друзьям.
А однажды Раиса Андреевна провела «ревизию» кухни. Оля пришла домой — а на столе расставлены баночки, коробки, специи, всё подписано фломастером.
— Навела порядок. Теперь хоть понятно, где что. А то у вас хаос, как на блошином рынке. Я и Оле Кравцовой так делала, когда у них с сыном ссоры были. Потом она сказала: «Раиса Андреевна, вы — золото!»
Оля молчала. Потом тихо взяла маркер и подписала на банке с макаронами: «Раиса, не трогай».
Раиса Андреевна в тот вечер молчала. На утро вздохнула:
— Ну, значит, не нужна я здесь. Так и знала. Всё сама, всё сама. До чего дожила: у сына в доме — чужая.
Игорь пожал плечами:
— Мам, ты чего…
— Да ничего, сынок. Ничего. Сердце только прихватило — и всё.
Оля смотрела на них обоих. На мужа, который гладил мать по плечу. На Раису, которая театрально хлюпала носом и прижимала к груди подушку.
И впервые подумала: а может, она действительно здесь лишняя?
Когда Оля предложила Раисе Андреевне снять ей студию неподалёку, та даже не притворилась, будто поняла намёк.
— Снять? Ты хочешь, чтобы я деньги на ветер бросала? Сколько мне осталось жить-то, Олечка? Мне же лучше с вами, вы — семья. А насчёт тесноты — я тихая, меня и не видно.
Оля сжала зубы. Ссора не случилась. Но с того дня Раиса Андреевна начала носить в доме вязаную шаль и вздыхать особенно выразительно.
Иногда Игорь спрашивал Олю шёпотом:
— Ты что-то имеешь против моей мамы?
Или:
— Она ведь старается. Ну… как умеет.
Оля в ответ улыбалась.
А в голове крутилась фраза: «старается» — это когда стараются ради всех, а не ради того, чтобы остаться у руля.
Но настоящая буря началась, когда Игорю задержали зарплату на полтора месяца. Он снова стал брать подработки, но всё равно не вытягивал. Жили в основном на Олину зарплату, из которой уходили ипотека, питание, коммуналка и детский сад — сыну Лёшке было четыре. При этом Раиса Андреевна не тратила на семью ни копейки.
Оля молча смотрела, как по вечерам свекровь накладывает себе на тарелку самый дорогой сыр, пьёт кофе из капсулы, которую та привезла из Европы. Три года назад. В подарок. Ещё до всей этой «эпопеи».
Как-то утром Оля увидела в мусорном ведре упаковку от суши. Не дешёвых, а тех, что она себе позволяла разве что на день рождения. На обед пришло уведомление: с карты списано 1390 рублей.
Вечером Оля подошла к Раисе Андреевне:
— Вы суши заказывали?
— Да, захотелось чего-то вкусненького. А что?
— Просто это с моей карты.
— А ты разве не для этого работаешь? Чтобы семья не нуждалась? Ну, я же не каждый день прошу. Неужели жалко?
— Мне — нет. Но я бы хотела, чтобы меня хотя бы спросили.
Раиса Андреевна молчала. Потом сказала:
— Понятно. Я для тебя, значит, иждивенка.
И вышла из кухни, надев драматично платок.
Ночью у неё «подскочило давление». Оля услышала, как та шепчет Игорю:
— Если со мной что — знай, это всё нервы. Всё от этих разговоров. Я ведь знаю, тебе тяжело между двух огней. Но если ты свою мать не защитишь, кто тогда?
На следующий день Игорь был мрачнее тучи.
— Она — пожилой человек, — сказал он. — Могла бы немного смягчиться. И не вычитывать её за каждую мелочь.
Оля не стала спорить. Она знала: он никогда не выберет сторону. Он будет тянуть до последнего, пока всё не разнесёт к чёрту.
Так и произошло.
Оля хранила деньги на отпуск в шкатулке — не на виду, но и не в сейфе. Сумма небольшая, просто заначка, на случай, если не выгорит с бонусами. Лёшка мечтал о море, Оля — просто о том, чтобы выспаться и не видеть Раису.
В один вечер она решила пересчитать — и не досчиталась половины.
Сначала подумала на Игоря, но он бы так не сделал. Он скорее полез бы в кредиты, чем взял бы из заначки. А потом заметила новые босоножки на ногах Раисы Андреевны — такие, что не продаются в их районе, их можно заказать только в одном интернет-магазине.
Оля долго молчала. Потом показала свекрови пустую шкатулку и спокойно спросила:
— Деньги вы взяли?
— Я? Олечка, ты с ума сошла?
— На босоножки. На пудру из Франции. И, как я вижу, на массаж, который вы зачем-то записали на мой номер.
Раиса вздохнула. Потом выпрямилась.
— И что? Ты что, жадничаешь? Мы же одна семья. Ты думаешь, я тебя обкрадываю? Смешно. Мне просто захотелось немного порадовать себя. После всего. Ты себе вон айфон купила — и ничего. А я не заслужила?
— Нет, — сказала Оля. — Не заслужили. Потому что спрашивать надо. И уважать. Я — не ваша дойная корова.
Они поссорились. Громко. Лёшка плакал, Игорь хлопал дверью. А Раиса Андреевна вцепилась в сердце и шептала: «Так вот ты какая, Оля… Вот и показала своё лицо».
Через день Игорь уехал на неделю — «подумать», как он сказал. А Оля осталась одна с Раисой. Семь длинных дней.
Они почти не разговаривали. Только через ребёнка.
— Скажи маме, что суп готов.
— Скажи бабушке, что я занята.
На восьмой день Раиса торжественно объявила:
— Я завещала квартиру. Игорю. Чтоб ты знала.
Оля кивнула.
— Понимаю. Вы боитесь, что я вас выгоню, когда он уйдёт.
Раиса смотрела на неё так, будто готова была броситься с кулаками.
— Я тебе не враг, Оля. Но ты — гость в этом доме. А я — мать.
Оля засмеялась.
— Гость? В квартире, за которую плачу я, в которой живу с сыном? Ну-ну.
Раиса отвернулась.
— Знаешь, мне тут один юрист подсказал… Можно прописаться в квартире сына. На всякий случай. Тогда ты меня уже точно не выкинешь.
Оля замолчала. Потом медленно сказала:
— Попробуйте. Правда. Я бы посмотрела, как вы это устроите. Только помните: я молчала. Я терпела. Но у каждого терпения — срок годности.
Игорь вернулся домой в воскресенье вечером. Съехавшие плечи, тёмные круги под глазами, в руках пакет с пирогами из пекарни — миротворческая жертва. Он сел за стол, посмотрел на обеих женщин — мать и жену — и тихо сказал:
— Давайте без сцен. Мы же взрослые люди.
Раиса Андреевна обиженно фыркнула. Оля молча взяла чашку и ушла на кухню.
Разговор они отложили на вечер, когда Лёшка уснул. Сели втроём — на диван, где обычно смотрели мультики. Как на допросе. Только тут допрашивали все друг друга.
— Мам, ты не должна была брать деньги без спроса, — начал Игорь.
— А она не должна была доводить меня, — вскинулась Раиса. — Я в этом доме как чужая. Каждый шаг под прицелом. Оля меня ненавидит!
— Это неправда, — тихо сказала Оля. — Я хотела, чтобы вы были частью семьи. Но не главой. А вы с первого дня пришли с правилами, как будто мы — подростки, а вы — надзиратель.
— Это я-то надзиратель? — засмеялась Раиса. — А кто тут всё считает? Каждую капсулу кофе! Кто просит меня не дышать громко?
— Вы не слышите ничего. Вы слышите только себя. Я понимаю: вам страшно остаться одной, потерять контроль над сыном, потерять влияние. Но вы живёте в нашей семье. А не мы в вашей.
Игорь сидел, как между двумя стенами. Руки сцеплены, глаза в пол.
— Я не хотел, чтобы так получилось. Просто… я не умею. Вы обе сильные. А я — не умею.
— Да, — сказала Оля. — Ты не умеешь. А я устала за нас обоих.
После этого разговора ничего не изменилось. По крайней мере, на поверхности. Раиса Андреевна снова взялась за вязание. Игорь ходил тенью. Оля старалась проводить вечера с Лёшкой. Только в воздухе стало вязко и душно, как в квартире без проветривания.
Однажды вечером Лёшка подбежал к Оле с планшетом и радостно сказал:
— Мама, смотри, бабушка мне мультики купила! Про динозавров!
Оля взяла планшет, проверила магазин: покупка на 690 рублей, и — конечно — снова с её карты.
— Мама сказала, что у неё нет карты, но у тебя есть. Ты же всё равно не против, да?
Оля ничего не сказала. Просто выключила планшет. И вышла на балкон.
Там, среди прохладного воздуха, впервые за долгое время она не плакала. Она думала.
Через неделю она собрала чемодан. Один — для себя и сына. Игорь пришёл, когда они уже надевали куртки.
— Ты куда?
— К сестре. Надо передохнуть. Две недели. Может, три.
— А я?
— Ты — с мамой.
Он не стал удерживать. Просто сказал:
— Ты же вернёшься?
Оля посмотрела на него. Улыбнулась — устало.
— Не знаю, Игорь. Я больше не хочу жить в доме, где взрослые женщины воюют за мужчину, который ничего не решает.
Через три недели Игорь всё-таки пришёл. Без сумки. Один.
— Мам, я нашёл тебе квартиру. С небольшим ремонтом, рядом с рынком. Оплачу я.
Раиса Андреевна посмотрела на него так, будто он ударил её.
— Ты из-за неё меня выгоняешь?
— Нет. Я выбираю жить с женой. А тебя — прошу пожить отдельно. Просто пожить. Хочешь — навсегда. Хочешь — на время. Но я не могу больше быть между вами. Это разрушает всех.
Раиса отвернулась. Шмыгнула носом.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Тогда знай. Я изменила завещание. Квартира — больше не твоя.
Он кивнул.
— Ладно.
И ушёл. К Оле.
Прошло три месяца. Всё вроде бы наладилось. Раиса жила в съёмной квартире, иногда звонила внуку, иногда писала Игорю длинные сообщения, где чередовались стихи, ссылки на молитвы и воспоминания из детства. Но главное — она больше не жила с ними.
Оля снова стала дышать. Лёшка пошёл в подготовительную группу, по выходным они ездили в зоопарк. Игорь брал меньше заказов. Жизнь медленно вернулась в руки.
Однажды на кухне он сказал:
— Мам звонила. Сказала, что составила новое завещание. На собаку.
— Что?
— Завела себе собаку. И завещала квартиру ей. Серьёзно. У неё теперь шпиц по кличке Моцарт. Завещание оформлено на приют, если что.
Оля засмеялась.
— Великолепно. Завещайте квартиру собаке. Мы обойдёмся, — с ухмылкой сказала она.
И вдруг поняла: впервые за долгое время ей действительно было всё равно.
Твое место на кухне, — говорил супруг