— Научный факт? — Ирина поставила чашку с такой силой, что чай расплескался. — Людмила, ты говоришь о моей дочери.
— О твоей приемной дочери, — поправила Людмила. — И не злись на меня за честность. Я же желаю вам добра.
Маша прижимала к животу новенькую куртку цвета спелого мандарина и никак не могла поверить — это правда ее. Не на один день, не напрокат, а насовсем.
В детдоме куртки были серо-синие, одинаковые, пахли чужим потом и казенным порошком.
— Ирочка, ты с ума сошла! — голос Людмилы Васильевны прорезал торговый гул универмага. — Зачем ребенку такая яркость? Она и так выделяется.
Ирина сжала зубы. Месяц назад забрала Машу из приюта, и сестра словно ждала каждого промаха. Выискивала ошибки в воспитании, как орфографические в тетрадях учеников.
— Выделяется чем? — Ирина поправила на Маше воротничок новой куртки. Девочка замерла, вжала голову в плечи. Опять испугалась.
— Да ты посмотри на нее! Хватает все подряд, как… — Людмила осеклась, но мысль уже прозвучала в воздухе невысказанной гадостью.
— Как дети из детдома? — Ирина развернулась к сестре всем корпусом. — Скажи уж прямо.
Маша вжалась в вешалку с куртками. Пальцы судорожно мяли рукав мандариновой красоты.
В глазах стояли слезы, которые она не позволяла себе пролить уже две недели — с того самого дня, когда Ирина Васильевна сказала: «Теперь ты дома».
— Я же не со зла, — Людмила смягчила голос, положила руку Ирине на плечо. — Просто у меня опыт. Двадцать лет в школе, видела всякое.
Эти дети… они особенные. Им нужен особый подход.
«Особенные». Маша знала это слово. В приюте воспитательница Галина Петровна любила его произносить: «Вы же особенные, должны понимать — вас никто не ждал».
Теперь тетя Люда говорила то же самое, только обертывала в красивые слова, как конфету в фантик.
Полгода спустя Ирина сидела в учительской Машиной школы и мучительно краснела под взглядом завуча. Людмила устроилась напротив, с видом эксперта, изучающего неудачный эксперимент.
— Неплохие результаты для ребенка с таким… прошлым, — говорила завуч, листая дневник. — Но социализация хромает. Девочка замкнутая, с детьми общается плохо.
— Маша просто осторожная, — тихо возразила Ирина. — Ей нужно время.
— Ирочка, — встряла Людмила, — а ты в моей гимназии видела детей? Как они себя ведут, как говорят? Совсем другой уровень культуры.
Маше бы не помешали дополнительные занятия по этикету, риторике…
Завуч кивала, соглашаясь. Ирина чувствовала, как внутри все сжимается в тугой узел обиды.
Людмила опять делала из Маши объект исправления, как из запущенного ученика.
— Знаете что, — сказала Ирина, поднимаясь, — моя дочь замечательная. Умная, добрая, старательная. И если ей нужно время, чтобы привыкнуть к новой школе — она его получит.
Выходя из школы, Ирина услышала за спиной голос Людмилы:
— Понимаете, генетика — вещь упрямая. Что ни делай, а задатки дают о себе знать.
Новый год Людмила встречала у Ирины. Принесла подарки — Маше энциклопедию «Хорошие манеры», Ирине — книгу «Трудные дети: психология воспитания».
— Почитаешь на досуге, — сказала Людмила, устраиваясь в кресле с бокалом шампанского. — Там много полезного про детей из неблагополучной среды.
Маша сидела на полу возле елки, разбирала новые значки — их коллекционирование стало ее единственным увлечением.
Значки не предавали, не исчезали, не разочаровывали. На каждом была маленькая картинка — города, животные, цветы. Целый мир в миниатюре.
— А знаешь, Ира, в моей гимназии есть девочка из обеспеченной семьи, — продолжала Людмила, прихлебывая шампанское. — Отец — хирург, мать — искусствовед.
Так вот, у нее такая речь, такие манеры! Настоящая интеллигентность передается с молоком матери.
— Людмила, хватит, — тихо сказала Ирина. — Маша слышит.
— И пусть слышит! — Людмила махнула рукой. — В жизни ей предстоит столкнуться с правдой. Лучше подготовить заранее.
Понимаешь, у таких детей генетическая предрасположенность к… ну, к социальной дезадаптации. Это научный факт.
Маша замерла над коробкой со значками. Один из них — с изображением ромашки — выскользнул из пальцев и покатился под диван.
Она не стала его искать. Зачем? Все равно рано или поздно потеряется, как все хорошее в ее жизни.
— Научный факт? — Ирина поставила чашку с такой силой, что чай расплескался. — Людмила, ты говоришь о моей дочери.
— О твоей приемной дочери, — поправила Людмила. — И не злись на меня за честность. Я же желаю вам добра.
В кафе «Светлячок» собрался небольшой круг — соседка Антонина Семеновна с дочкой Настей, коллега Ирины Валентина, Людмила и, конечно, виновница торжества.
Машин восьмой день рождения должен был стать праздником. Ирина три дня выбирала торт, украшала зал воздушными шарами, заказывала аниматора.
Маша сидела за праздничным столом в новом платье — голубом, с белым воротничком — и старалась улыбаться.
Восемь лет. В детдоме говорили: после восьми усыновляют редко. Слишком поздно, характер уже сформирован. Ей повезло. Или не повезло?
— Какая красавица выросла! — умилилась Антонина Семеновна. — Просто принцесса!
— И умная такая, — добавила Валентина. — Ирочка, ты молодец. Настоящая мать.
Людмила отпила шампанского и криво усмехнулась:
— Ой, да ладно вам. Что тут особенного? Взяла готового ребенка, а носится как с собственным.
Разговор замер. Антонина Семеновна неловко поправила салфетку, Валентина уставилась в тарелку. Настя — ровесница Маши — широко раскрыла глаза.
— Людмила, — предостерегающе произнесла Ирина.
— Что «Людмила»? — Людмила говорила громче обычного, алкоголь развязал ей яз.ык. — Я правду говорю! Все эти умиления…
А через пару лет как начнется! Переходный возраст у таких детей — это катастрофа. Гены дают о себе знать.
Маша медленно положила вилку. Кусок торта застрял в горле сладким комком. Хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, чтобы никто больше не говорил о ней в третьем лице, как о вещи.
— У нормальных детей тоже бывают проблемы, — осторожно заметила Валентина.
— Это другое! — отмахнулась Людмила. — Совсем другое. Я же работаю в элитной гимназии, знаю, о чем говорю.
Дети профессоров, врачей — у них другая культура, другое воспитание.
А эти… — она мотнула головой в сторону Маши, — эти все равно в свою среду вернутся. Яблочко от яблоньки недалеко падает.
Тишина повисла над столом, как грозовая туча. Маша чувствовала, как у нее пылают щеки, как дрожат руки. Хотелось закричать, убежать, спрятаться. Но вместо этого она тихо спросила:
— Тетя Люда, а какая у меня среда?
Людмила моргнула, словно очнувшись. Поняла, что сказала лишнее. Но отступать было поздно.
— Ну… — она замялась, — это же понятно. Детский дом, неблагополучная наследственность…
— Людмила! — Ирина встала так резко, что стул опрокинулся. — Выйди. Немедленно.
— Что? — Людмила недоуменно округлила глаза. — Ира, ты чего?
— Уйди. И больше к нам не приходи.
— Да ты спятила! Я же сестра! Я же…
— Ты никто. — Голос Ирины был тих и страшен. — Для моей дочери ты никто.
Людмила поднялась, накинула пальто. У двери обернулась:
— Пожалеешь, Ирочка. Еще пожалеешь об этом разговоре.
После ее ухода праздник как-то незаметно свернулся. Гости расходились, бормоча извинения и поздравления. Маша сидела неподвижно, глядя на недоеденный торт.
— Мам, — тихо сказала она, когда они остались одни, — а она права? Про яблочко?
Ирина присела рядом, обняла дочь за плечи.
— Машенька, послушай меня внимательно. Ты — мой ребенок. Мой! И твоя среда — это наш дом, наша семья. Понимаешь?
Маша кивнула, но в глазах стояли слезы.
— А если я вырасту… неправильной?
— Тогда я буду любить тебя неправильной, — просто ответила Ирина.
Двадцать лет спустя Людмила Васильевна стояла у окна своей квартиры и смотрела на заснеженный двор.
Пенсия, одиночество, пустые дни. Иногда встречала бывших учеников — успешных, состоявшихся. Они вежливо здоровались и спешили дальше, к своим семьям, своим детям.
Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. На пороге стояла соседка — Зинаида Петровна, любительница сплетен и новостей.
— Людочка, ты не поверишь! — затараторила она. — Помнишь ту девочку, что твоя сестра из детдома взяла? Машенька, кажется?
Людмила кивнула. Конечно, помнила. Двадцать лет прошло с их последней встречи, но она помнила каждое слово того вечера.
— Так вот, представляешь — она врачом стала! Хирургом в областной больнице! И замуж вышла за хорошего человека. Ребеночка ждут, говорят. Ирина-то как гордится!
Людмила молчала. В горле стоял комок.
— А недавно я их в центре видела, — продолжала Зинаида. — Из женской консультации выходили. Маша такая красивая стала, животик уже заметно. Счастливые такие оба…
После ухода соседки Людмила долго сидела на кухне с остывшим чаем. Потом достала телефон, нашла номер Ирины. Пальцы дрожали над кнопками.
«Ирочка, это Люда. Услышала про Машу. Поздравляю. Может, встретимся? Поговорим?»
Ответ пришел через час. Короткий, как выстрел:
«Людмила Васильевна, у нас нет общих тем для разговора. Маша».
Людмила перечитала сообщение несколько раз. Маша. Девочка подписалась собственным именем. Значит, телефон у нее. Значит, она помнит ту женщину, которая когда-то назвала ее «яблочком от чужой яблоньки».
Через неделю случай свел их в торговом центре. Людмила покупала лекарства в аптеке, когда увидела знакомый профиль у витрины детских товаров.
Маша — теперь уже взрослая женщина — рассматривала коляски. Рядом стоял высокий мужчина в очках, нежно придерживал ее за локоть. Под легким пальто угадывались округлые формы.
Людмила замерла. Двадцать лет. Маше теперь двадцать восемь, она успешный врач, ждет ребенка.
Людмила хотела подойти, заговорить, попросить прощения. Но ноги не слушались.
Она стояла за стеллажом с лекарствами и смотрела, как ее бывшая племянница — успешная, любимая, счастливая — выбирает коляску для своего будущего ребенка.
«Своя среда», — горько подумала Людмила, отворачиваясь. Да, Маша вернулась в свою среду. Только эта среда оказалась совсем не той, которую предрекала ей умная тетя-учительница.
Маша была дома. Там, где ее любили.
Дом не достался свекрови