— Опять ты за неё хватаешься, — мимоходом бросала я матери в детстве. — Она же младше, ей можно всё?
— Не начинай, — вздыхала мама. — Она же ребёнок.
Разница у нас с Леной — шесть лет. Вроде не так уж и много, но в жизни это были световые годы. Когда мне исполнилось пятнадцать, я мыла полы, ходила с авоськами по магазинам, гладила бельё и забирала сестру из садика. А мама тогда устроилась на вторую работу — сказала, что надо вытягивать ипотеку. Папа всё ещё жил с нами, но это был уже папа только формально: приходил поздно, злился, потом совсем исчез.
После этого мама часто плакала ночами. Иногда я слышала, как она бормотала: «Хоть бы девчонки выросли нормально…» Я тогда думала, что буду сильной. Я научусь готовить, закончу школу с отличием, поступлю, помогу сестре. Я научусь не зависеть.
Я закончила университет. Работала вечерами в кафе, днём училась, по выходным приходила домой — приносила продукты, отдавала маме часть стипендии. Вечером гладила Лене школьную форму. Мама в это время смотрела телевизор — уставшая, отрешённая.
Когда сестра выросла, я думала: ну вот, теперь всё поменяется. Мы обе взрослые. Я уже купила в ипотеку однушку в панельке, переехала, вышла замуж. Но Лена — Лена оставалась Леной. В свои двадцать пять она жила с мамой, не работала стабильно — «поискала себя», то фотограф, то флорист, то просто устала.
— Не дави на неё, — снова говорила мама. — Ты не знаешь, как тяжело сейчас молодым. Да и зарплаты другие.
Я работала бухгалтером в компании с полузасохшим кулером и пластиковыми жалюзи, домой возвращалась в полвосьмого, готовила ужин. Иногда просто падала на диван и не вставала. А потом звонила мама:
— А не дашь ли ты нам немного? У Лены курсы, снова нужно оплатить. Сказала, будет дизайнером.
Я переводила. Без возмущений. Мне казалось, я могу потянуть. Я же сильная.
Прошли годы. Мама постарела. У неё обнаружили гипертонию, начала шалить память. Лену это не смутило: она всё так же сидела в одной из комнат маминых трёшки, заказывала доставку и вела блог о «токсичном взрослении». Однажды я прочитала пост: «Старшие сёстры не умеют быть по-настоящему добрыми. Они требуют, чтобы ты была как они — измотанная, жертвенная. Я не обязана повторять их сценарий».
Мне стало холодно.
Через год мама сломала шейку бедра. Её прооперировали. Нужно было сидеть с ней круглосуточно. Лена сказала:
— Я не могу. У меня панические атаки. Я от этого развалюсь.
Я взяла отпуск. Весь. Муж сначала поддерживал, но потом стал раздражаться. Его можно понять — у нас ребёнок, ипотека.
Я мыла маму, переворачивала её ночью, плакала в ванной. Иногда мама спрашивала:
— А где Лена? Она ведь обещала мне привезти клубнику.
Я отвечала, что Лена занята.
Потом я привезла маму к себе. В своей маленькой кухне я ставила ей миску с супом, шептала сыну:
— Потише, бабушка плохо себя чувствует.
Сын обижался:
— А ты со мной почти не играешь!
Муж молчал. Несколько раз он предлагал Лене забирать маму к себе. Та говорила, что у неё нет условий. А у нас, видимо, были.
Когда мама немного окрепла, я предложила:
— Давай продадим твою квартиру. Купим две студии — тебе и Лене.
— А ты? — удивилась мама.
— У нас ипотека, я справлюсь.
Мама покачала головой:
— Нет. Квартира останется Лене. Ей труднее. У тебя всё есть: муж, ребёнок, работа. А она одна.
Я молчала. Долго. Потом встала, ушла в ванную и долго стояла под душем. Не плакала. Просто стояла.
Прошло ещё два года. Мама умерла. Я устроила похороны, всё оформила, закрыла счета, заплатила за памятник. Лена в это время делала «паузу для восстановления психики», жила у знакомых в Тбилиси. На похороны не приехала. Сказала, не готова.
Спустя три месяца она появилась. Позвонила мне с порога маминой квартиры:
— Привет! Я тут у мамы, хотела бы кое-что обсудить. Приезжай.
Я поехала. Уже знала, что меня ждёт. Только не представляла, насколько.
— Я подумала, — Лена сидела на маминых кухонных табуретках, те уже скрипели от времени, — может, мне тут обосноваться наконец? Снять что-то бессмысленно, всё улетает в аренду, а тут родное. Ну и мама бы хотела, чтобы я осталась в этой квартире, ты ведь знаешь.
Я присела напротив. Молча.
— Я тут всё разберу, выброшу лишнее, — продолжала Лена, — может, перекрашу стены, они слишком тёмные. Сделаю себе рабочее пространство. Здесь будет уютно.
Я смотрела на неё. В голове крутились не слова — цифры. Сколько я потратила на лекарства, памперсы, анализы. Сколько раз брала отгулы, влезала в долги. Сколько раз мама ночью звала меня, не узнавая, путала меня с кем-то другим, называла Леной.
— Я оформлю наследство, — продолжила сестра. — Разумеется, поровну.
— Поровну? — мой голос сорвался на смешок. — А если я скажу, что это несправедливо?
— В смысле? — Лена вскинулась. — Мама всегда говорила, что это общий ресурс. Для нас обеих. Ты же сама всё время твердишь про справедливость.
— Я? Про справедливость? — у меня в груди зажглось. — Хорошо. Хочешь справедливость — давай по счёту. Я заботилась о маме, я оплачивала больницу, я жила с ней. Ты где была?
— Не начинай, — перебила Лена. — Я не выдержала бы. У меня депрессия. Мне врач говорил: «Избегай эмоциональных перегрузок». А ты — ты сама выбрала этот путь. Ты всегда была старшей. Ответственной. Любимой.
Последнее слово ударило. Я не выдержала и рассмеялась:
— Любимой? Серьёзно? Лена, ты жила за мой счёт. Всю жизнь. За счёт моего времени, сил, нервов. Я не выбирала быть старшей. Я просто была. И меня приучили быть нужной, удобной. А тебя — любимой, хрупкой, особенной.
— Ну извини, что я не соответствую твоему идеалу, — обиделась Лена. — Я просто другая. Это не повод лишать меня дома.
— Ты не жила с мамой, не ухаживала. Ты не приехала на похороны.
— Я не могла! — закричала Лена. — У меня начались панические атаки. Мне даже лететь было страшно. Я до сих пор вижу сны, где она зовёт меня, кричит. Я каждый день думаю, что не была рядом.
— А я была. Каждый день. Даже когда не могла. Даже когда хотела просто исчезнуть. Но я была. Потому что иначе бы всё рухнуло. Всё.
Мы замолчали. На кухне было душно. Я видела, как Лена опустила голову, её подбородок дрожал. Мне захотелось подойти и обнять её, как в детстве. Но я не сдвинулась.
На следующий день она позвонила:
— Мне надо встретиться с нотариусом. Я решила, что подпишу отказ. От своей доли. Мне неудобно, но… если ты считаешь, что заслуживаешь больше — пожалуйста.
Я не поверила. Но согласилась встретиться.
— Сначала — равные доли, — сказал нотариус. — Но если вы вдвоём договорились…
Лена молча кивнула. Подписала. Потом посмотрела на меня с лёгкой улыбкой:
— Всё, свободна. Живи, как хочешь. Я поеду обратно.
— И что будешь делать?
— Найду работу. Сниму жильё. Хватит зависеть.
— Это тебе кто-то сказал?
— Да. Психолог. Он мне посоветовал отпустить прошлое и начать жить своей жизнью. Не доказывать сестре, что я не плохая. Просто быть собой.
Я кивнула.
— Тогда удачи, Лена.
Прошло полгода. Я продала мамину квартиру. Закрыла ипотеку. Остаток от продажи отложила на счёт сына. Казалось, всё закончилось.
Но на самом деле — нет.
Однажды пришло письмо. Из суда.
Письмо было аккуратно сложено в жёлтый конверт. Внутри — повестка. Сестра подала иск на признание сделки недействительной. Причина — подписала отказ от наследства «в состоянии эмоционального нестабильного расстройства, под давлением».
Я перечитывала строчки, не веря глазам. Давление? Я?
Позвонила Лене.
— Ты в своём уме?
— Я просто хочу разобраться, — голос был мягким, будто и не было всей той кухни, разговоров, слёз. — Понимаешь, тогда я была не в себе. А сейчас я понимаю: мне тоже причитается. Это не каприз. Это юридическая реальность.
— А моральная? — выдохнула я.
— Моральная — штука субъективная, — ответила она. — А жить мне негде.
Муж смотрел на меня с тревогой:
— Я же говорил. Это было слишком просто. Она из тех, кто умеет подождать. Молча. Потом укусить в нужный момент.
— Это ведь моя сестра…
— У тебя слишком много «ведь».
В суде Лена выглядела идеально. Причесана, одета строго. Говорила уверенно. Упоминала «давление старшей сестры», «сложное психологическое состояние», «растерянность после смерти матери».
Мой адвокат попытался встать на сторону логики:
— Госпожа отказалась от доли добровольно. У нас есть протокол встречи, подписи, документы, подтверждение нотариуса.
— Но если имело место психологическое насилие… — возражал юрист Лены. — А это нужно доказать.
Суд назначил повторное заседание.
Я стала просыпаться по ночам. Видела маму. Она сидела в кресле, смотрела в окно. Иногда говорила: «Ты слишком много тащишь. Ты устанешь, девочка». Я просыпалась в поту.
Муж предлагал:
— Забей. Отдай ей половину. Продай студию — пусть катится. Только прекрати это всё. Ты же на нервах.
Но я не могла. Не из жадности. Из принципа. За все те годы, когда я была взрослой, потому что не было другого выбора. За ночи с температурой, когда Лена писала: «Ну ты же сильная, ты справишься». За мамину «Не дави на Лену, у неё слабая психика».
Перед очередным заседанием Лена сама вышла на связь. Мы встретились в кафе.
— Я не хочу с тобой воевать, правда, — сказала она. — Но я просто не понимаю: ты же сильная. У тебя всё есть. Почему тебе так тяжело поделиться?
— Не с чем делиться. Я не делила. Я спасала. Я тащила. А ты просто исчезала.
— А я не просила! — вспыхнула Лена. — Я не просила быть за меня взрослой! Это вы с мамой решили, что ты — железная, а я — стеклянная! Мне тоже было тяжело, но никто не замечал. Всё: «Ты ещё маленькая. Ты же девочка. Ты нежная». А потом — «Ты бестолочь. Твоя сестра уже вон что делает, а ты?» Я всю жизнь либо в детстве, либо в тени.
Я замолчала. Впервые за долгое время в её голосе не было жалости к себе. Только усталость.
— Я, может, и не была рядом, — продолжила она, — но я тоже её дочь. Почему ты решил, что квартира только твоя?
Я ничего не ответила. Только смотрела в окно, где летели медленные июньские хлопья тополиного пуха.
В суде я отказалась от претензий. Предложила:
— Оформим квартиру на двоих. Я выкуплю у тебя твою долю частями, через нотариуса, официально. Без этих игр.
Сестра удивлённо посмотрела. Потом кивнула.
— Ладно. Без игр.
Сделка ещё в процессе. Не знаю, что будет дальше. Не знаю, будет ли она опять пытаться вернуть своё. Или, может, передумает.
Но знаю одно: справедливость — не то, что можно рассчитать. Её не бывает идеальной. А семьи не разваливаются в один день. Они сыплются годами. По одному слову. По одной уступке. По одному «ну ладно, я потерплю».
Я больше не терплю.
Нам правда лучше без тебя — холодно произнес я, глядя на жену