Когда они въезжали в новую квартиру, Наталья чувствовала осторожную радость. Ипотека на двадцать лет, серый панельный дом в спальном районе и пятый этаж без лифта — всё это казалось не таким уж страшным на фоне того, что они теперь будут жить отдельно. Втроём. Без этих взглядов через плечо, без постоянного «ты зачем соль туда сыпешь» и «а при мне Саша такого не ел».
Две недели шёл ремонт — простой, но аккуратный. Белые стены, икеевская мебель, плитка в ванной и кухня без излишеств. Наташа собирала уголок по крупицам — где-то нашла скидку, где-то купила с рук, но всё было подобрано с любовью.
Мария Ивановна приезжала «помочь» — то посидеть с Викой, дочкой двух лет, то привезти суп или «нормальные» шторы. Приезжала, цокала языком, поправляла всё за Наташей. А Наташа стиснутыми зубами сглатывала: «Она просто хочет, как лучше».
— Ты зачем на кухне эти коробки сложила? Там же масло протечёт.
— Они пустые, Мария Ивановна. Я хотела выбросить.
— Ну выбрось! А то у тебя вечно всё недоделано, на полдороге.
Саша в это время молча сидел в зале с ноутбуком. Он вообще теперь молчал всё чаще.
Когда Наташа робко спросила, не хочет ли он поговорить с мамой, чтобы она реже приезжала без предупреждения, он замялся:
— Ну, маме тяжело одной. Давай потерпим.
Через месяц Мария Ивановна начала заходить с ключом. Ключ, который она «случайно» забрала с дачи. Наташа узнала об этом, когда однажды вышла из душа в полотенце и столкнулась с ней в коридоре.
— Ты дверь запирай, — сказала свекровь, — а то кто угодно зайдёт.
Саша только пожал плечами:
— Да она добрая. Она просто беспокоится.
Вика начала капризничать — не спала днём, просыпалась ночью. Мария Ивановна говорила, что Наташа «разбаловала» ребёнка и нужно меньше брать её на руки. Однажды она поставила мультики и пошла в магазин, оставив малышку одну.
— Это на десять минут было, — говорила потом. — Я же за хлебом. Я Вику на диван посадила — не грудничок, ничего не будет.
Наташа в тот вечер плакала в ванной. Потом не спала всю ночь. А утром сделала кофе, надела улыбку и вышла гулять с коляской.
Она понимала, что начинает исчезать. Внутри. Её вещи не там, где она положила. Её слова никому не важны. Её просьбы — шёпотом.
Мария Ивановна как будто всё это чувствовала. И будто специально вкручивала:
— Вот я в твои годы одна с ребёнком и без мужа была. А ты тут целого Сашу имеешь и ничего толком не можешь. Ни борща, ни уюта.
Саша молчал. Всё чаще задерживался на работе. Иногда ночевал у «друзей», иногда оставался «на смене». А когда Наташа спросила напрямую, он только раздражённо бросил:
— Ну не начинай.
А начинала — не она.
Однажды, вернувшись с прогулки, Наташа застала Марию Ивановну в спальне. Свекровь рылась в её бельевом ящике. Наташа стояла на пороге с Викой на руках и смотрела, не веря.
— А что ты в моих вещах ищешь?
— Да смотрю, где у тебя постельное. У вас всё вечно не там, где надо. Никакой системы. Я хоть порядок наведу.
С тех пор Наташа стала ставить чемодан в шкафу. И каждый вечер мечтала, как уедет. Но куда? Снимать квартиру с ребёнком и ипотекой? К родителям — в двухкомнатную с младшей сестрой?
Мария Ивановна знала это. И в этом знании была её сила.
Наташа начала вставать раньше. Её внутренний будильник теперь подгонял не звуками, а тревогой — нужно успеть сделать завтрак, пока Мария Ивановна не пришла и не начала ворчать на хлеб с тёмной коркой, “пережаренные” яйца и кофе “не того вкуса”.
Свекровь теперь появлялась почти каждый день. Иногда даже с ночёвкой — «электричество у меня что-то скачет, бойлер сломался, да и в вашей ванной удобнее».
Наташа оставила попытки обсуждать это с Сашей. Он был весь в отчётности, в командировках, в делах. Приходил домой с опущенными глазами и усталостью в плечах. Её взгляд — даже без слов — раздражал его.
— Ну ты понимаешь, я между вами двумя… — начинал он,
— А я — между вами двумя и собственной психикой, — отвечала Наташа.
Скандалы с Марией Ивановной становились всё жёстче. Один раз та пришла, когда Наташа кормила Вику супом, и, не поздоровавшись, заглянула в кастрюлю.
— Это что?
— Овощной суп с чечевицей.
— Кто ж ребёнку даёт ЭТО? От этого ж животы крутит! Надо куриный, на косточке. Я завтра принесу.
— Не надо ничего приносить. Вика ест это.
— Потому что ей деваться некуда, бедная. Ну, хоть мужа своего так не корми. Он же человек.
Тогда Наташа в первый раз не выдержала.
— Мария Ивановна, это наш дом. Вы у нас в гостях. Я вас прошу…
— Это дом моего сына! А ты тут кто?
Саша вошёл в кухню в самый неподходящий момент. Увидел, как Наташа стоит напротив его матери, побелев от злости, с дрожащими руками.
— Что вы опять устроили?! — выдохнул он. — Мама, может, ты домой? Наташа, ну ты же взрослая женщина. Почему вы не можете просто… ну, нормально общаться?
Нормально? Это слово било по вискам. Потому что “нормально” — это было до, когда Наташа верила, что родня мужа станет ей семьёй. А сейчас… сейчас это была ежедневная оборона.
Она пробовала. Искала компромиссы. Например, предлагала М.И. присматривать за Викой раз в неделю, чтоб было и участие, и границы. Но в ответ слышала:
— Что я, нянька вам? Я вам не прислуга.
Но стоило Вике заболеть — Мария Ивановна тут же обвиняла:
— Это ты её так одела? На улице ветер, а она в колготках тонких! Где шапка?!
Финансово они почти не справлялись. Ипотека съедала большую часть дохода. Наташа работала удалённо, пока Вика спала. Но заказы были нестабильны. Несколько раз они с Сашей обсуждали, что нужно брать подработку, продавать кое-что из техники.
Мария Ивановна подслушала один из таких разговоров и на следующий день принесла конверт с деньгами.
— Вот. Я продала золото. Ради вас. Хоть кто-то вам поможет.
Наташа взяла деньги — не сразу, через неделю. А потом пожалела: с того момента свекровь повторяла при каждом удобном случае:
— Я вас спасла. А вы даже спасибо толком не сказали.
— Я на пенсии, а вы живёте в квартире, которую без меня бы не потянули.
Она даже говорила об этом при соседках, на лавочке под подъездом.
Наташа случайно услышала:
— Молодёжь сейчас… Не умеют быть благодарными. Я им всё — а она меня как врага. Ну ничего. Я мать, я вытерплю.
С каждым днём Наташа чувствовала, что границы исчезают. Сначала — шкафы. Потом — решения по воспитанию. Потом — финансы.
Она хотела уйти. Была уже одна попытка — собрала Викины вещи, ушла к подруге. Но через сутки вернулась: Саша приехал, умолял, говорил, что всё изменится. Просил просто подождать.
А свекровь встретила её словами:
— Так. Ушла — так с концами. Мы тут за тебя не цепляемся.
Но цеплялись. За удобство. За контроль. За молчаливую покорность, которую Наташа выдавливала из себя с каждым днём тяжелее.
Иногда она ловила себя на мысли, что жалеет о замужестве. Что это была ошибка — не потому что Саша плохой. А потому что у него никогда не было желания быть мужем, он всё ещё оставался сыном.
Однажды вечером Наташа увидела, как Вика играет в комнате — сидит на полу, расставляет мягких игрушек и говорит их голосами:
— Ты не умеешь готовить! Я лучше! Я ему борщ варила!
Наташа стояла за дверью и не могла дышать.
На следующий день Наташа впервые за долгое время почувствовала, как внутри нечто стало вставать на место. Не полностью. Но будто бы где-то в глубине себя она услышала слабый голос: «Так больше нельзя».
Вечером она дождалась, когда Вика уснёт. Поставила чайник, достала из шкафа коробку с документами. Ипотечный договор, справки, остатки расчётов. На стол положила рядом записную книжку, где вела расходы. Всё это аккуратно разложила перед Сашей, когда он вернулся. Он молча смотрел. Усталый, раздражённый. Но молча.
— Нам надо поговорить, — сказала она. — Только не «не сейчас». Не «потом». Сейчас.
Он сел. Наташа заговорила медленно, без слёз. Слишком долго она копила:
— Я больше не могу. Мы живём в тревоге. Ты — между двумя женщинами, как ты это называешь. Но на самом деле — ты просто прячешься. А я одна тяну всё. Быт, ребёнка, конфликт. Мама твоя переступила границы, Саша.
Он начал было что-то говорить, но Наташа подняла руку.
— Я не собираюсь тебе ничего доказывать. Я не жду, что ты выберешь. Я говорю, что так, как сейчас, не будет. Я готова уйти. На съём. Одна. С Викой.
Саша замер. Видимо, впервые понял, что она может это сделать. Не хлопнуть дверью в истерике, а собрать вещи и уйти. Тихо. Решительно.
— Подожди. Ну ты же знаешь, я… я не хотел, чтобы так вышло. Я просто… между двумя огнями. Ты и мама… она не всегда права, я знаю, но…
— Но тебе удобно. Потому что мама готовит, мама знает, мама может принести деньги. А я в этой схеме — как временное. Не женщина, с которой ты строишь жизнь, а аренда, пока мама не решит, что пора сменить.
Он долго молчал. Потом сказал тихо:
— Что ты хочешь?
Она смотрела ему прямо в глаза:
— Я хочу, чтобы ты забрал у неё ключ. Я хочу, чтобы она не приходила без предупреждения. Я хочу, чтобы она не вмешивалась в воспитание Вики и не делала из неё участника наших конфликтов.
Саша выдохнул.
— Хорошо. Я поговорю.
Но Наташа уже не верила. Слишком много было «я поговорю» и «потерпи».
Через три дня Мария Ивановна пришла, как ни в чём не бывало. Без звонка. С ключом. Принесла оладьи. Наташа стояла у плиты, мешала суп.
— Ну что, молодая хозяйка, опять свои варевa варишь? Я тебе нормальной муки привезла. И яйца — с рынка. Не те, что в вашем «Магните».
Наташа закрыла кастрюлю. Осталась стоять спиной.
— Вы зачем снова пришли без звонка? Я просила.
— А у меня ключ. Мой сын — в этой квартире. Это его дом. Я имею право.
Наташа медленно повернулась. Руки дрожали. Но голос был твёрдый.
— Мария Ивановна, либо вы начинаете уважать наш дом и наши правила, либо вам сюда нельзя.
— Это не ты решаешь, девочка. Это не твоя квартира!
Саша вбежал из комнаты, услышав крик. Наташа смотрела только на него.
— Ты поговорил? — спросила.
Он растерянно кивнул.
— Мама, я же просил…
— Ты просил? — перебила свекровь. — А я тебя растила! А она тебе мозги запудрила! Что она тебе, а?! Ты посмотри, как она живёт! Беспорядок, еда непонятно какая, ребёнок на планшете весь день! Я смотрю, чтобы Вика не выросла такой же!
И тогда Наташа вышла из кухни. Медленно. Сняла кольцо с пальца. Положила его на полку в коридоре. Пошла в комнату, где спала Вика. Взяла чемодан. Положила туда немного детских вещей. Несколько своих. Памперсы, документы.
Мария Ивановна продолжала кричать что-то в кухне, но Наташа уже не слышала слов. Только гул. И тишину внутри. Странную, густую тишину, которая приходит, когда ты наконец решаешь, что себя спасать — важнее, чем семью сохранять.
Саша догнал её у двери.
— Наташа. Ну… подожди. Мам, уйди, пожалуйста. Подожди. Куда ты пойдёшь?
— Туда, где я могу быть собой. Где меня не оценивают каждый день. Где я — не чужая.
Он растерянно стоял босиком в коридоре, за его спиной по-прежнему слышался голос Марии Ивановны. Наташа держала на руках сонную Вику и чемодан. И вдруг остановилась. Посмотрела в конец коридора.
Свекровь стояла с руками на поясе, как хозяйка. Не растерянная. Не смущённая. Уверенная. У неё за спиной — вся эта кухня, этот быт, этот Саша, который так и не стал взрослым.
И в этот момент она впервые ответила ей так, как хотела уже давно:
— Ты мне дверь не хлопай — ты в моём доме живёшь, — Мария Ивановна смотрела с вызовом.
Но Наташа ничего не сказала. Просто вышла. И всё.
Поменять завещание