Аня не сразу поняла, что Ольга Дмитриевна переехала к ним надолго. Сначала — просто на пару недель, «подлечиться», потом — «врачи запретили жить одной», а дальше — как-то незаметно, без даты и объявления, свекровь прочно обосновалась в их двушке.
Всё началось после её падения — Ольга Дмитриевна зимой поскользнулась на крыльце поликлиники, и Ваня, конечно, весь изволновался. Мама, всё-таки. Привез её отлежаться, поставили кресло возле балкона, купили ортопедическую подушку. Аня, конечно, не возражала. Кто ж знал, что всё затянется?
— Ну чего ты, она же старенькая уже, — шептал Ваня в темноте, когда Аня пыталась под одеялом утаить зреющее раздражение. — Ну месяц-другой — и всё.
Прошло четыре месяца. Ольга Дмитриевна бодро ходила с палочкой, уже и в аптеку сама сбегала, и в овощной. Но съезжать не собиралась.
— А что мне там одной? Стены глядят. А тут — и внучка, и вы. Мне легче.
«А мне тяжелее», — думала Аня, сжимая зубы.
Кира, их дочь, только в этом году пошла в первый класс. Была не по годам серьёзной, но с бабушкой стала какой-то угрюмой. Ольга Дмитриевна, которая еще весной суетилась с бульонами и мандаринами, теперь взялась за воспитание.
— Не ешьте эту сгущёнку, одна химия, — говорила она Ане, доставая банку из холодильника. — Ты ребёнка чем кормишь?
А потом, на Киру:
— И вообще, девочке не пристало сидеть с планшетом. Вон, почитай мне. Только не эту американщину, а классику.
Аня пробовала говорить с мужем. Осторожно. Мягко.
— Слушай, а может, она к себе вернётся? Там ведь всё готово, соседи присмотрят.
Но Ваня качал головой:
— Ты что, она ещё не восстановилась. Да и врач запретил стресс. У неё давление.
И добавлял с таким видом, будто на нём стоит мир:
— Потерпи ещё чуть-чуть. Я ж понимаю, тебе тяжело.
Когда Аня выходила на работу, Ольга Дмитриевна оставалась с Кирой. Была договорённость: не лезть в домашку, просто присмотреть. Но бабушка считала себя педагогом старой закалки.
Однажды Аня пришла домой и застала, как Кира, стоя у стены, читает стихи наизусть. Ольга Дмитриевна сидела на диване и указывала пальцем:
— Не мямли! Если не выучила — так и скажи! Я, между прочим, через это поколение поколений прошла, а ты мне тут «забыла»…
— Мама, — сказала Аня и остановилась. — Это что сейчас было?
— Ничего. Воспитываю. У вас всё по головке, а потом — обиды и депрессии. Ребёнку нужно строгость знать.
Ваня пришёл позже. Аня рассказала. Тихо, сдержанно. Но он только развёл руками.
— Ну ты же понимаешь, мама старой школы. И Кира — не хрустальная ваза. Ничего с ней не случится. Не лезь.
Потом был случай с тортом.
Аня купила небольшой чизкейк — просто так, порадовать дочь. Спрятала в холодильник. А вечером — ни торта, ни коробки.
— Аня, ну ты же сама говоришь — ребёнку сладкого поменьше. Я выкинула, он с плесенью был, — сказала свекровь буднично.
— С плесенью?! — ахнула Аня. — Я его в магазине купила. Сегодня.
— А по мне — пах странно. Вот я и выкинула. Что ты завелась?
Кира захныкала: «Мам, я так ждала…»
Аня сжала руки. Глубоко вдохнула.
Промолчала.
На следующий день исчезла банка с дорогим кремом — подарок от коллег. Аня нашла её в ванной, пустую.
— Я только один раз попробовала. У меня кожа сейчас сухая, ты же видишь, — объяснила Ольга Дмитриевна, не моргнув глазом. — И вообще, с такими вещами нельзя жадничать. Семья — это общее.
Аня почувствовала, как в груди копится холод. Не ярость даже — а усталость. Постоянное вторжение, как будто ты в своей жизни — гость. А хозяйка тут другая.
Ваня, как всегда, был «между».
— Ты опять придираешься, Ань. Она же не нарочно. У неё свои привычки, возраст…
— А у меня — нервы, — только и сказала она.
И добавила, глядя в пол:
— Я не железная.
Скандалов не было. Были недосказанности, перешёптывания, глухое раздражение. И то, как Аня закрывала за собой дверь в ванную — медленно, но с усилием. Как Ольга Дмитриевна щёлкала выключателем в коридоре каждый раз, когда он оставался включён. Как Кира всё чаще замолкала во время обеда.
— У неё характер, — говорила свекровь о внучке, — но всё из-за мягкости матери. Ты её не держишь.
Аня иногда писала подругам в чат: «Я схожу с ума. Ваня не понимает. Она давит со всех сторон». Подруги присылали сердечки, кто-то советовал съездить в санаторий, одна написала:
— Если ты не выстроишь границы, она выстроит свою империю.
Аня сохранила это сообщение. Возвращалась к нему, как к заклинанию.
В феврале пришли счета за коммуналку. Ольга Дмитриевна, сидя на кухне, аккуратно сложила квитанции, и, не спрашивая, начала диктовать:
— Электричество дорогое. Кто у вас телевизор не выключает по вечерам? Я замечаю. И в ванной у вас полотенцесушитель горячий весь день — зачем? И на кухне плиту трогают без надобности.
— Мы платим вместе, — осторожно заметила Аня. — Всё под контролем.
— Это ты так думаешь. Я же с цифрами работала тридцать лет. Надо экономить. И воду в чайник наливать ровно столько, сколько пьёшь.
Вечером Аня обратилась к Ване:
— Скажи ей. Мы сами справимся. Я не ребёнок. Мне не нужны указания.
— Да подожди ты, — сказал он, разглядывая в телефоне футбольные новости. — Ну зачем раздувать? Она же просто хочет помочь. Ей скучно. Её никто не слушает. Это, знаешь, как коту хвост прищемили — орёт не от боли, а от обиды.
— Ты меня сейчас с котом сравнил?
— Да нет, я просто образно…
— Образно — это когда у нас трое взрослых и один ребёнок в двушке с проходной комнатой. И кто-то ещё считает себя главным.
Ваня снова отвёл глаза. Как всегда. Он мог блестяще решать задачи на работе, но внутри своей семьи стушёвывался, как мальчишка перед родительским собранием.
Аня стала задерживаться на работе. Искала повод. Появилась командировка — ухватилась за неё, как за спасение. Привезла оттуда Кире набор для рисования, а Ване — банку дорогого кофе. Он сказал «спасибо» и убрал её на верхнюю полку.
Через неделю банка исчезла. Аня нашла её в мешке с кормом для кошки у свекрови.
— Я думала, просроченный. Там что-то крошилось…
— Он был запечатан. И с чеком.
— Ну ты же не говорила, что он важный. Извиняй, конечно.
Это «извиняй, конечно» действовало на нервы особенно сильно. Было в нём что-то… показное. Как будто извинялась не она, а Аня — за то, что смеет иметь своё.
Потом Ольга Дмитриевна стала приглядываться к финансам.
— А что у вас так быстро деньги заканчиваются? — спросила она как-то вечером, когда Ваня пришёл домой без пакета из магазина. — Я же пенсию свою не трогаю, всё вам, в дом.
— Мы платим ипотеку. У нас школа, кружки, еда. И ты же каждый день ешь с нами, — напомнила Аня. — Естественно, всё уходит.
— Я думала, ты зарабатываешь хорошо. Раз вон кофейку за тысячу покупаешь. Или мне кажется?
— Тебе кажется, — холодно сказала Аня. — И я очень прошу: не лезь в то, что нас с Ваней касается.
— А если касается и меня? Я тут живу. И мне не всё равно, как вы крутитесь.
— Ну тогда можешь вносить свою долю.
В кухне повисла тишина. Даже Кира, ковыряющая макароны, подняла голову.
Ольга Дмитриевна выпрямилась. Губы её дрогнули.
— Понятно… Я тут — лишняя.
Аня стиснула вилку в руке. Не произнесла ни слова.
Через несколько дней Аня зашла в комнату Киры и застала странную сцену: дочь сидела с блокнотом, а перед ней — бабушка с блоком бумаги.
— Составим таблицу: сколько мама тратит на платья, а сколько на продукты. Вот ты как думаешь, Кира, это честно — платьев на восемь тысяч, а йогуртов только на две?
— Мамочка любит быть красивой, — прошептала девочка.
Аня вошла. Медленно. Села рядом.
— Кира, иди, почисти зубки, а потом приходи — я тебе кое-что покажу.
Девочка ушла, оборачиваясь.
Аня посмотрела на свекровь:
— Это уже слишком.
— Я просто учу ребёнка считать. Финансовая грамотность — это важно.
— Я не про математику. Я про тебя. Про то, как ты изнутри всё подгрызаешь. Слова, поведение, взгляды — ты везде вставляешь свои «правильно» и «неправильно». Только мне не нужно, чтобы ты мерила мою жизнь своей линейкой.
— Ах вот как, — медленно сказала свекровь. — Ты считаешь, я во всём виновата. Это удобно. Сыграть в несчастную жертву.
— Я не играю. Мне просто больно. Потому что ты живёшь у нас, и всё время делаешь так, будто это мы у тебя на постое.
Ольга Дмитриевна промолчала. Аня вышла, села в ванной, включила воду и заплакала. Беззвучно. Чтобы никто не услышал.
Но Кира услышала. Потом обняла её на ночь и прошептала:
— Мам, давай мы уедем? Просто ты, я и… тишина.
Март выдался холодным, с колючим ветром и серым небом, будто зима не хотела сдавать позиции. Аня всё чаще ловила себя на мысли, что у неё пропал вкус к жизни: даже кофе по утрам не радовал. Она механически вставала, собирала Киру, выносила мусор, закрывала глаза на разбросанные вещи, на чужой халат на своей спинке кресла, на чужие замечания в своём доме.
Ваня, как всегда, был в стороне. Он поздно возвращался — то совещания, то задержки, то какие-то мелкие поручения. Аня не верила, что он изменяет — просто сбегал. Дом стал полем боя, где он играл роль нейтрального наблюдателя. Словно всё происходящее — между двумя женщинами, а он тут «вообще ни при чём».
Однажды, в субботу, Аня решила прибраться. По-серьёзному. Она залезла в кладовку, перебрала коробки, вынесла три мешка на балкон — старые журналы, пустые баночки, сломанные розетки.
Ольга Дмитриевна увидела мешки, когда вышла за солью.
— А это что ты выкинула? — её голос стал острым. — Там были мои рецепты. Я их с тетрадки в коробку сложила. Ты спрашивала?
— Я не знала, что они твои. Там всё было завалено хламом.
— Хламом?! Это мои вещи. Я, между прочим, сюда не с улицы пришла. Я мать твоего мужа. Имею право.
— Имеешь. Но не имеешь права устраивать себе музей в нашей кладовке. У нас и так всё забито.
— «Нашей», — передразнила свекровь. — Да у тебя и квартиры своей нет, ипотека пополам, да и та — на Ваню записана. Сиди тише воды, Анечка.
Аня впервые услышала в её голосе что-то… настоящее. Яд. Не обиду, не упрёк. А именно — желание уколоть. Глубже.
Вечером Ваня сидел в зале, листал спортивный канал. Аня подошла, села рядом. Спокойно. Без истерик.
— Нам надо поговорить.
— Ты опять про маму?
— Нет. Про нас. Про то, как ты всё время молчишь, когда я нуждаюсь в тебе. Про то, как ты позволяешь мне быть одна против неё. Про то, как тебе удобно прятаться за «я в этом не участвую».
— Я не хочу выбирать. Она — моя мать. Ты — моя жена.
— А я не прошу выбирать. Я прошу увидеть, что ты теряешь семью, прячась за ней. Мы не живём — мы терпим. Я, Кира — все. А ты сидишь и молчишь. Тебе удобно.
Он отвернулся, уставился в экран.
— Ты перегибаешь. Мама просто… в возрасте. У неё свои привычки. И она одна. Не оставлять же её одну в её состоянии?
— Она не одна. Она рядом с нами. И она каждый день делает шаг за черту. А ты делаешь вид, что её нет.
На следующий день в их квартире появились гости — сестра Вани с мужем и сыном. Приехали на выходные, с ночёвкой.
— Мам, ну ты же сама звала, — пожимала плечами Лена. — Мы ж недалеко, но выгуляться хочется, повидаться. Племянника показать.
Они расположились в зале, разложили матрасы, поставили мультики на полную громкость. Аня встала утром и чуть не споткнулась о ботинки.
Ольга Дмитриевна бодро хлопотала на кухне:
— Сделала сырники, кто будет?
Аня прошла мимо, в спальню, закрыла дверь, посмотрела в окно. И поняла — больше не может.
Через полчаса, когда семья с гомоном уселась за стол, Аня поставила перед Ваней чашку чая и сказала тихо:
— После работы я с Кирой поеду к маме. На пару дней. Мы отдохнём. А ты… подумай.
— Подумать о чём?
Она села рядом, посмотрела ему в глаза.
— О том, хочешь ли ты вообще жить со мной. С нами. Или тебе комфортнее с мамой, мультиками, бутербродами и пассивностью.
Ольга Дмитриевна вмешалась:
— Вот только не надо ультиматумов! Это не по-женски.
— Я больше не девочка. Я женщина, у которой есть ребёнок, дом и нервы. И я не позволю больше топтать свою жизнь. Ни тебе, ни ему.
Лена замолчала. Её муж сделал вид, что читает новости. Даже мультики стихли.
В тот же вечер Аня собрала вещи. Немного — только самое необходимое. Кира шла рядом, держась за её руку крепко.
В прихожей Ольга Дмитриевна стояла, как скала.
— Ты пожалеешь, — произнесла она. — Сына ты мне ещё вернёшь.
Аня не ответила.
Ваня стоял сбоку. Без движения. Только губы дрогнули.
И тогда Аня, глядя прямо на него, произнесла вслух:
— Мы с ней в одной квартире не уживёмся. Решай, кто уходит.
И вышла, закрыв за собой дверь.
Открытый финал.
Прошло два дня. Аня не писала. Не звонила. Сидела у матери, пила чай с мёдом, читала Кире книжки и впервые за долгое время спала спокойно.
На третий день пришло сообщение от Вани:
«Я думаю. Я всё понял. Приезжайте. Мама уехала.»
Аня перечитала его трижды. Потом выключила экран, посмотрела в окно и впервые за долгое время позволила себе ничего не решать. Хоть один вечер. Только тишина. Только Кира. И свобода.
– Продадим квартиру, деньги поделим, – мечтала Галина