Сначала никто не понял, что произошло. Просто заехали родственники. «Временно», как часто это бывает. Сын моего мужа, его жена и двое детей — школьник и трёхлетняя девочка. Съехались почти без предупреждения, будто к себе домой, с ворохом сумок, коробок, пакетов и даже микроволновкой.
— У нас трубы менять будут. Сказали, неделя максимум, — говорила она, ставя банку с маринованными огурцами прямиком на мой кухонный стол без скатерти. — Нам бы просто переждать. Не выгоните же?
Я молчала. Нет, конечно. Кто же выгонит?
Валерий только пожал плечами:
— Ну что ты… Родные же.
Они и правда родные. Его сын от первого брака, Кирилл. А она — Лена. Сначала казалась такой приветливой, даже застенчивой. Говорила со мной вежливо, почти на выдохе. А потом… Потом началось.
Валерий уехал в командировку через три дня после их приезда. Всё как всегда: контракты, встречи, сутки в дороге. Обычно мне с ним вдвоём было хорошо — тихо, спокойно. Но теперь я вдруг стала «тетей Ириной», на кухне — шум, в ванной — очередь, в холодильнике — чужие продукты. И никто даже не спрашивает, можно ли.
Я проснулась как-то в субботу утром и увидела, как Лена жарит сосиски на моей сковородке. Без масла. На сильном огне. В халате. В моём.
— Ты не против? Просто у меня весь сгорел. Я постирала свой, но он не высох, — она даже не обернулась. — А этот мягкий. И вонючки в нём приятные.
Я встала и пошла чистить зубы, потому что что тут скажешь? Против? Ну, как бы да. Но в этот момент понимаешь — если скажешь, будешь «нервной», «мелочной», «своенравной». А если промолчишь — халат уже не твой. И сковородка, и утро, и воздух в доме.
С Кириллом всё было страннее. Он почти не разговаривал. Тихо сидел в углу, уткнувшись в телефон. Пока дети носились по квартире, он либо дремал, либо курил на балконе.
Однажды я зашла на кухню и увидела: младшая сидит прямо на столе, ногами в ботинках на скатерти. Я не выдержала:
— Лена, ну это же негигиенично! Пусть она хотя бы обувь снимет!
Лена посмотрела на меня, как будто я предложила отправить ребёнка в армию:
— Она просто играется. Что такого? Мы же дома.
— Но это не ваш дом, — вырвалось у меня.
И всё. Лицо Лены стало каменным.
— То есть ты намекаешь, что мы лишние? — медленно, по слогам.
Я замерла.
— Я просто хочу порядок. Мне тяжело в хаосе. Я привыкла к тишине…
— Привыкла, — повторила Лена, как будто я сказала что-то смешное. — А мы вот нет. У нас дети, жизнь, движение. Не могу же я их в шкаф загонять.
На работе у меня началась авральная неделя: дедлайн, отчёты, вечерние планёрки. Я уставала до дрожи в коленях. А дома — тарелки в раковине, крошки на полу, мультики на полную громкость. Никто не спрашивал, как у меня дела. Никто не думал, что я человек, которому нужно личное пространство, а не проходной двор.
Как-то вечером я сказала:
— Мне бы завтра встать пораньше. Можете, пожалуйста, не шуметь ночью?
Лена закатила глаза:
— Мы и так стараемся. Но ты же понимаешь, дети — это не выключатель.
Я понимала. И всё равно чувствовала себя злюкой.
Через неделю я заметила, что в ванной заканчиваются мои шампуни. Лена оставляла после себя влажные полотенца на стиральной машине. Дети заляпали зеркала и дверцы шкафов. Никто не спрашивал разрешения взять фрукты или печенье. Просто брали. Просто ели. Просто пользовались.
Я купила йогурт с персиком — свой любимый. Поставила в холодильник. Вечером — нет йогурта.
— Это я съела, — призналась Лена. — Ты же не против? А то я взяла и уже доела.
Я промолчала. Но в груди всё клокотало. И не из-за йогурта. Из-за того, что мне, взрослой женщине в собственном доме, приходилось сдерживать себя, чтобы не показаться стервой.
Я старалась. Старалась быть вежливой, терпеливой, сдержанной. Я делала вид, что у меня всё под контролем. А внутри всё горело, как недотушенный костёр: вроде тлеет, но стоит подуть — и пламя вырвется.
— Может, ты им прямо скажешь? — шептала мне по телефону Света, коллега. — Сколько можно это терпеть?
— А что я скажу? «Пошли вон, вы шумите и жрёте мои йогурты»? Прозвучит не очень… гуманно.
Света хмыкнула:
— Ты не гуманитарный институт закончила. Ты просто человек, у которого есть право на тишину.
Однажды я пришла с работы чуть раньше. У меня разболелась голова, я отпрашивалась. Открываю дверь — в коридоре воняет жареным, в прихожей валяется кукла с оторванной рукой, собака соседей лает из-за стены. А в зале… дети скачут на диване. Обутые. На моём диване.
— Снимите обувь! — крикнула я. Даже не подумав.
Они замерли.
Лена выглянула из кухни:
— Ты чего кричишь на детей?
— А ты чего им позволяешь на диване прыгать?! Это не площадка, это мебель! Моя мебель!
— А чего ты сразу в крик? — Лена скрестила руки. — У тебя всё всегда с накатом. Ты вообще когда-нибудь разговариваешь спокойно?
Я замолчала. Потому что, если скажу, что не могу — она опять выставит меня «нервной» и «переменчивой». А мне уже казалось, что я и правда схожу с ума. Я и вправду изменилась. Стала злой, раздражённой, обиженной на весь свет.
Через неделю случилась странная история. Мне позвонила Ирина Николаевна, соседка снизу.
— Вы что, мебель таскаете по ночам?
Я чуть не уронила трубку.
— Нет, вы что… У нас гости, но…
— Ага, гости. И ходят, как слоны. У меня потолок дрожит! Я ночью просыпаюсь от грохота. Если не разберётесь — буду писать участковому.
Я извинилась. Покраснела. Позвонила Валерию — рассказала. Он замялся:
— Ну… поговори с ними. Или хочешь — я поговорю?
— Они ТЕБЯ слушают. А я — просто фон.
— Не преувеличивай…
Но он не позвонил. Не поговорил. Он вообще будто исчез за рамками этого хаоса, будто это не его родня, а мои новые соседи.
Я попробовала сказать напрямую:
— Лена, давай чётко договоримся. После 22:00 — тишина. Ванну убираем после себя. Обувь — снимаем. Еду — не трогаем чужую. Личные вещи — спрашиваем.
Лена усмехнулась:
— Ага, правила в доме. Ну, давай тогда таблички развесим, как в общежитии.
— Можно и так, если иначе не доходит, — не выдержала я.
И тут она выдала:
— Я бы и рада уехать, но нам ещё не позвонили из ЖЭКа. Мы же не навсегда. Просто пока не наладится.
Эта фраза прилипла ко мне, как жвачка к подошве. Просто пока не наладится. А что у них должно наладиться — никто не говорит. Я стала ловить себя на том, что боюсь возвращаться домой. Оставалась допоздна в офисе, гуляла по магазинам, лишь бы не заходить в квартиру, где я вроде бы хозяйка, но на деле — гостья. В собственных тапочках. Которые, кстати, кто-то тоже надел однажды. И не вернул на место.
А потом пришла Наташа — моя подруга со школы. Мы с ней как раз договорились попить чаю. Наташа тоже работает в офисе, у неё свой взрослый сын, она умеет называть вещи своими именами.
Она села за стол и сразу поняла: что-то не так.
— Что за весёлый табор у тебя тут?
Я рассказала. Наташа слушала внимательно, не перебивала. А потом сказала:
— Ты им позволила сесть тебе на шею. А они сидят. И ещё покачивают ногой.
— Да я не такая, чтобы выгнать… — пробормотала я.
— А ты не гони. Просто поставь условия. Не хотят — пусть ищут съём. Или к бабке своей идут. Они же не в коробке жили до этого.
Я кивала. И не могла решиться. Потому что боялась Валерия. Боялась, что он не поддержит. Что скажет: «Ну подумаешь, чуть-чуть потерпи». Боялась, что если я дам отпор — он выберет не меня.
Потом всё сорвалось.
Это была пятница, конец тяжёлой недели. Я вышла с работы, усталая, как будто меня целый день били подушками, набитыми кирпичами. Захожу домой — слышу музыку. Громкую. Басами. С грохотом, как будто не стена, а картон.
Захожу в комнату — младший ребёнок танцует на диване, старший ест чипсы, развалившись на полу, а Лена сидит в кресле и лакомит ногти. Да, просто пилит себе маникюр посреди свалки.
— Что здесь происходит? — тихо спросила я. Голос даже не дрогнул.
— Пятница! — весело ответила Лена. — У нас мини-дискотека. Мы же детей не водим по ночным клубам, вот и решили устроить дома. Мы до десяти — не позже. Не переживай.
Я стояла у порога и чувствовала, как внутри всё сначала гудит, потом звенит, а потом просто… лопается.
— У вас есть совесть?
Лена замерла.
— Это мой дом. МОЙ. Не съёмная комната, не гостиница, не проходной двор. Я терпела. Я молчала, когда вы ели мою еду, трогали мои вещи, устраивали проходной двор в ванной. Но танцы на диване — это уже чересчур.
— Ты чего заводишься? — Лена опустила пилочку. — Мы же просто расслабляемся. Мы же временно.
— Да вы не временно. Вы — вросли. Как плесень.
Она вскочила.
— А ты — занудная тётка! Порядок, график, тишина. Тебе не люди нужны, а выставка мебели!
— Мне нужен дом, в котором уважают меня. А не устраивают балаганы.
Мы стояли друг напротив друга, и я видела в её глазах — не обиду. Презрение. Глухое, мелкое, язвительное. Она не считала меня равной. Я для неё — препятствие, не более. Мешаю. Торможу. И как только откроется возможность, она будет жаловаться на меня Валерию. И выставлять меня истеричкой.
Валерий приехал через два дня.
Я не стала жаловаться первой. Хотела посмотреть — что скажут они. Скажут ли? Признают ли?
Сказали. Но совсем не то.
— Пап, ну ты сам видишь. Мы тут стараемся, держимся, помогаем ей по дому, а она всё время недовольна. Прямо токсичная атмосфера. Детей одёргивает, на Кирилла кричала, — голос у Лены был тихий, печальный. — Мы же не враги ей. Просто жить негде пока. Нам бы чуть-чуть ещё.
Я смотрела, как Валерий кивает. Как хмурит брови. Как кидает взгляд на меня: уставший, с оттенком «ну что ты опять». И внутри меня что-то щёлкнуло. Последний замок. Последний крючок в одежде, которую давно пора было снять.
— Хорошо, — я сказала. — Давайте всё расставим. Лена, вы можете остаться ещё неделю. Ровно семь дней. Потом — либо съём, либо к кому-то из своих. Кирилл взрослый мужик. Разберётесь.
— Ты что, выгоняешь нас? — выдохнула она.
— Я устанавливаю границы. Это не одно и то же.
— Валерий, ты слышал?
Он развёл руками:
— Ну, если так… Если Ирине тяжело…
Лена посмотрела на него, потом на меня. Всё в её лице стало каменным. Холодным.
— Мы ж не навсегда, просто пока не наладится, — выдала она наконец. И вдруг улыбнулась. Улыбка без радости. Без уважения. Только с одной эмоцией — жалостью. Кому? Мне? Себе? Валерию?
Они не уехали через неделю. Ни через две. Лена вдруг «заболела». Кирилл «устал на работе». Дети «снова подхватили вирус».
А я? Я уже не включаюсь. Я хожу в наушниках. Закрываю двери. Закупаюсь впрок. Ищу квартиру. Не им — себе.
Потому что если в собственном доме тебе нечем дышать, значит, пора менять воздух. Или стены. Или тех, кто в них живёт.
Финал не наступил. Он где-то рядом. Где-то между коробками, чьё-то чужим детским смехом и моим стаканом тишины в ванной по вечерам.
А Лена… Лена снова на кухне. Греет котлеты. В моём халате. И что-то бормочет:
— Мы ж не навсегда, просто пока не наладится…
Вот только «пока» иногда тянется на всю жизнь.
Муж с матерью вывезли имущество из нашей квартиры — они думали преподать мне урок. Но жизнь рассудила иначе