Когда Игорь впервые переступил порог этой двухкомнатной квартиры на окраине города, он не думал, что она станет для него капканом. Тогда, шесть лет назад, ему казалось, что всё складывается правильно: любовь, свадьба, первая беременность. Тёща приехала на пару недель помочь жене, когда та вернулась из роддома. «Ну что с ней делать одной, Игорёк? Ты же всё время на работе», — сказала она тогда, снимая шаль в прихожей. Он согласился, потому что спорить не умел. Да и не хотел.
Сначала всё выглядело мило: свежие бульоны, аккуратно развешанное детское бельё, какие-то спокойные разговоры по вечерам. Но Игорь уже тогда чувствовал, как в доме становится тесно. Её голос — ровный, но с иголочками — звучал всё увереннее, и даже в самых простых вопросах сквозило: «Я лучше знаю».
Света — его жена — вечно крутилась между ним и матерью. С работы возвращалась поздно: график сдвоенный, подработки, отчёты. «Нам же нужно выплатить ипотеку быстрее», — объясняла она Игорю, закрывая ноутбук поздно ночью. Он не возражал. Чаще всего он молчал, потому что не хотел слышать фразу: «Ну ты же понимаешь, как нам тяжело». Понимал. Ипотека висела на нём, как камень на шее. Зарплата у Светы была неплохая, но основное брал на себя он.
Тёща обосновалась в комнате ребёнка. Сначала спала на раскладушке. Потом предложила Игорю и Свете купить раскладной диван — «удобнее всем будет». Когда через год младший сын чуть подрос, её кровать так и осталась в той же комнате. «Я не могу оставить внука одного, Игорёк. Ты же не хочешь, чтобы он ночью упал?»
Никита — их старший, которому сейчас четыре, уже не падал. Но бабушка всё так же спала рядом, контролируя каждое его движение. Игорь давно понял, что не стоит заводить разговоры о детских садах или няньках. Всё упиралось в деньги и «кому ты доверишь моих внуков?»
Иногда он жаловался Лёхе, старому другу со двора. Тот развёл руками: «Да высели ты её к чёртовой матери. Ты хозяин или кто?» Игорь только хмыкал. Высели. Интересно, как? Света бы не поняла. Да и тёща всегда умела повернуть всё так, что он сам потом чувствовал себя виноватым.
Тёща любила по вечерам заваривать себе чай и заходить на кухню, где он сидел с ноутбуком и платёжками. Садилась напротив, смотрела, как он печатает суммы в таблицу.
— Счета опять подросли? — спрашивала она, делая вид, что невинно интересуется.
— Ну, чуть-чуть, — отвечал он.
— Ты бы поаккуратнее с тратами. Я видела сегодня, ты снова заказал пиццу. Зачем? У нас же суп был. Света с работы приходит — усталая, есть не будет. А Никите нельзя такое.
В такие моменты ему хотелось встать и хлопнуть дверью. Но он сглатывал. Закрывал ноутбук, говорил, что всё нормально, и шёл мыть кружки за всеми.
Вроде бы мелочи. Но они копились. Он начал замечать, что дома почти не осталось места, где он мог бы просто быть один. В зале — игрушки, сушилка с бельём. В детской — тёща и Никита. На кухне — тёща с бесконечными разговорами. В коридоре — её пальто, шарфы, сумки с таблетками.
Когда он однажды не выдержал и сказал Свете, что её мать могла бы жить у себя, Света растерянно посмотрела и выдохнула: «Ты что, с ума сошёл? Она ведь одна. Ты хочешь, чтобы она сидела одна в своей квартире?»
«Да», — подумал он тогда. «Да, хочу». Но вслух этого не сказал.
К осени стало ещё веселее. Тёща начала в открытую комментировать его зарплату. Мол, если бы он нашёл работу получше, Свете не пришлось бы так впахивать. Если бы не купил дорогой телевизор в прошлом году, можно было бы быстрее закрыть кредит за машину. Если бы он меньше тратил на свои глупости — например, на абонемент в спортзал, — можно было бы что-то отложить детям.
Ему хотелось ответить, что спортзал — единственное место, где он может быть без них всех. Где никто не упрекнёт за каждую потраченную тысячу. Но он только кивал.
Иногда он начинал жалеть, что не настоял на съёмной квартире. Тогда, когда ещё не было ипотеки и можно было съехать подальше от этих стен. Но Света убеждала: «Нам же мама поможет. Она с внуками. И всё своё».
Своё. Чужое. Он сам уже не понимал, чьё всё это.
В ноябре Игорь попытался хоть как-то расставить границы. Вернулся домой пораньше — Света задержалась на работе — и застал тёщу в его шкафу. Она рылась в верхней полке, отодвигая стопки рубашек. На вопрос, что она тут делает, ответила, не оборачиваясь:
— Игорёк, я смотрю, чем бы заменить эти тряпки. Всё равно носишь одно и то же, а остальное только место занимает.
Он смотрел на её спину, узкую, сутулую. Сжав кулаки, проглотил гнев и сказал спокойно:
— Оставьте мои вещи. Это мои вещи.
Тёща развернулась медленно, чуть приподняв брови:
— Да что ты так завёлся? Я же для тебя стараюсь. Я бы тебе новые рубашки купила, если жалко выкидывать.
Он выдохнул. Отошёл, чтобы не сказать что-то такое, что разрушит остатки хрупкого мира. Закрылся в ванной. Там сел на крышку унитаза и смотрел, как трескается кафель у шва.
«Может, я правда тряпка», — подумал он тогда. — «Нормальный мужик выгнал бы её к чёрту».
Света вечером пришла усталая, сняла пальто прямо в коридоре и оставила на полу. Он сказал про шкаф. Она посмотрела исподлобья и устало выдохнула:
— Ну зачем ты опять начинаешь? Она же добра тебе желает. Тебе-то что, какая разница, что она там перебирает?
— Мне есть разница, Света. Это мои вещи.
— Боже, да что за глупости…
Она пошла на кухню, а он остался в коридоре, чувствуя, как в груди поднимается что-то тяжёлое, что не выйдет наружу словами.
На Новый год тёща решила устроить праздник «по-семейному». Достала старый сервиз — тот самый, ещё с её молодости — накрыла стол так, что вокруг тарелок не осталось места. Позвала племянницу со стороны Светы — Юльку с мужем и ребёнком. Пришли соседи — пара пожилых женщин с четвёртого этажа. «Ну чтоб веселей», — сказала она.
Вечером он стоял на балконе с Лёхой, который зашёл «на часок» и завис на три. Лёха курил, Игорь пил пиво из банки. Слышно было, как в кухне гремит тёщин смех, а Света в зале что-то рассказывает Юльке про новую работу.
— Ты что вообще молчишь-то? — спросил Лёха. — Ты к ней домой приехал жить или как?
— Да это вроде мой дом, Лёха, — усмехнулся Игорь. — И вроде нет.
Лёха затянулся и кивнул на кухню:
— А она-то не съедет? Или ты так и будешь тут её костыли убирать до старости?
Игорь ничего не ответил.
После праздников он попытался поговорить с женой ещё раз. Сел рядом, когда она укладывала Никиту спать.
— Свет, давай серьёзно. Может, всё-таки найдём маме няню? Или предложим ей пожить у себя? У нас ипотека, дети — мы и так еле помещаемся.
Света посмотрела на него так, будто он предложил ей выгнать котёнка на мороз.
— Ты с ума сошёл? Ей одной страшно там. Да и ты знаешь, какие у неё таблетки, давление. Если что-то случится?
— Так она и тут может… Это не дело. Мы не семья, мы коммуналка.
Света молчала. Потом поднялась, взяла с пола мягкую игрушку и положила сыну в руки:
— Я тебя прошу, не начинай сейчас. Я устала.
Весной он всё-таки сорвался. Повод был ничтожный, как всегда. Тёща не закрыла дверь на балкон, и Никита выбежал туда босиком. Простудился, три дня кашлял. Игорь пришёл с работы, увидел, что сын сидит у телевизора в одеяле, а тёща что-то шепчет ему про «плохого папу, который не купил новый обогреватель».
— Это уже за гранью! — взорвался он. — Вы вообще понимаете, что творите? Кто вам дал право говорить такие вещи ребёнку?
Она посмотрела на него, не моргнув. Спокойно.
— Я говорю, как есть. Если бы ты не был таким жмотом, ребёнок бы не заболел.
Света сидела за столом с ноутбуком. Сделала вид, что ничего не слышит.
Он хотел что-то сказать — но слова застряли. Вышел в подъезд, сел на лестничную клетку. Слышал, как за дверью плачет сын. Хотел вернуться — но не мог встать.
В этот день он впервые снял деньги со своей «отдельной» карты. Той, о которой никто не знал. Заплатил первый взнос за маленькую однушку на другом конце города. На всякий случай. Вдруг когда-нибудь хватит духу съехать.
Он смотрел на квитанцию и думал: «Или хватит духу выгнать её». Но не верил, что сможет. Слишком уж много этих «надо потерпеть». Слишком уж много этих стен, которые теперь не его, хотя когда-то он верил в обратное.
Летом всё стало ещё теснее, хотя казалось бы — куда уж. Тёща вдруг решила, что Никите нужен старый пианино, которое много лет пылилось в её квартире. Она позвонила Игорю утром, когда он был на работе, и сообщила:
— Я договорилась с грузчиками, они завтра всё привезут. Ты только помоги, ладно? Мальчику надо развиваться. Ты же не против, Игорёк?
Он не ответил сразу. Гудок — она уже положила трубку. Спросить его было не для неё. Она не спрашивала, она ставила перед фактом. На следующее утро он пришёл домой и застал в прихожей старый, тёмный пианино с отколотыми клавишами, которое втиснули прямо между стеной и вешалкой. На кухне стояли грузчики, пили чай за его счёт, а тёща суетилась вокруг, рассказывая, как она мечтала слышать музыку внука.
Он сел на диван и впервые за долгое время громко рассмеялся. Смех был хриплым, рвущим горло. Никита подбежал, заглянул ему в лицо:
— Пап, ты чего?
— Ничего, Никит. Всё хорошо, — сказал он. И пошёл мыть руки, чувствуя, как под ногтями впивается что-то колючее — злость, обида, бессилие.
На кухне за столом тёща поставила перед ним чашку чая и села напротив, сложив руки:
— Ты не обижайся, Игорёк. Это всё ради семьи. Ради детей. Ты ведь сам говорил, что Никита должен развиваться.
Он смотрел, как из чайника поднимается пар, и молчал. В этот момент он уже знал: ничего не изменится. Эта квартира не его, эти стены не его. Даже сын — иногда казалось — не совсем его, когда тёща нашёптывала Никите, кто хороший, а кто нет.
Света пришла поздно. Увидела пианино, ахнула:
— Мама, ну ты бы хоть сказала! У нас и так прохода нет!
— Я тебе сто раз говорила, Светочка! Ты просто не слушаешь. Ты же сама хотела, чтоб он музыкой занимался!
Света посмотрела на Игоря, как будто искала поддержку. Он молчал. Поддержки не было.
В августе он снял ту однушку, за которую платил тайком. Без объяснений, без скандала. Сказал Свете, что нужно место, где он может работать спокойно. Она кивнула, только спросила:
— Ты возвращаться будешь?
Он посмотрел на неё — чужую, усталую, запутавшуюся — и ответил:
— Пока да.
Но вернуться нормально не получилось. Он ночевал там всё чаще. Друзья говорили: «Молодец, хоть вырвался». Но внутри он знал: вырвался ли? Каждое утро возвращался на «семейный фронт», потому что Никита ждал его на завтрак, потому что Света присылала голосовые: «Маме плохо, зайди посмотри давление». Потому что нельзя уйти вот так, захлопнув дверь. Или можно?
Он не знал.
В сентябре всё порвалось на ровном месте. Он зашёл вечером забрать кое-какие вещи, а на кухне услышал знакомый разговор. Тёща шёпотом рассказывала Никите:
— Папа твой не любит нас. Вот и ушёл. А ты не переживай, бабушка всегда с тобой.
Игорь вошёл, громко. Она вздрогнула, но быстро подняла голову и посмотрела ему в глаза — прямо, спокойно.
— Ты что тут несёшь?! — прохрипел он.
— Правду. Людям надо правду говорить.
Он обернулся к Свете, которая стояла у плиты с пустыми глазами.
— Ты слышишь, что она говорит? Ты слышишь?
Света промолчала. Лишь опустила голову и шепнула:
— Ну чего ты начинаешь…
В этот момент он понял, что ждёт разрешения. От неё. От той самой женщины, с которой он делил постель, ипотеку, ребёнка, всё. Но разрешения не будет.
Он собрал пакет с одеждой. Никита подбежал, обнял его за ногу:
— Пап, ты куда? Ты придёшь?
Он сел на корточки, обнял сына крепко, уткнулся носом в макушку.
— Конечно приду. Я всегда рядом, слышишь?
Тёща стояла в дверях комнаты. В полумраке коридора её лицо казалось чёрствым, как старая доска. Он поднялся, посмотрел на неё в упор. Она не отводила взгляд, будто знала, что выиграла.
Когда он взял в руки сумку, она тихо сказала, почти ласково:
— Запомни: в этих стенах я жила, когда тебя на свете не было.
Он ничего не ответил. Просто кивнул. И вышел, закрыв за собой дверь так тихо, что даже Никита за ней не услышал.
Конфликт не закончился. Он просто переехал в другое место. Но стены — они всё ещё стояли
Ты мне права качаешь? Да я без тебя их имела, — резко бросила тёща