Когда я познакомилась с Геной, мне показалось, что жизнь наконец повернулась ко мне лицом. После стольких лет одиночества вдруг появился мужчина — и вроде хороший, и говорит красиво, и внимание оказывает.
Было это два года назад, в октябре. Ехала я из библиотеки, где полдня работаю уборщицей. Не ахти какая работа, конечно, но для меня — самое то. Тихо, спокойно, никто не орёт, не требует невозможного.
Протираю пыль с книжных полок, мою полы в читальном зале, расставляю стулья. После пенсии по инвалидности — спина болит с молодости — эти полставки как раз и подходят.
В автобусе народу битком, все толкаются, матерятся. А тут мужчина встаёт, место уступает:
— Садитесь, пожалуйста. Вижу, устали.
Удивилась даже. Давно такой вежливости не встречала. Заговорили. Оказался интеллигентным — про Чехова рассказывал, про спектакли в Малом театре, которые смотрел. Гена, пятьдесят два года, слесарь на машиностроительном заводе.
— Знаете, Марина Владимировна, — говорил он, провожая меня до подъезда, — я долго жил неправильно. Была серьёзная проблема с бутылкой, не буду скрывать. Но лечился, прошёл полный курс, и уже десять лет — ни капли в рот. Теперь хочу тишины, покоя. Семьи настоящей. Рядом с хорошим, понимающим человеком.
Честность эта мне понравилась. Сколько мужиков врут напропалую про себя, выдумывают небылицы, а этот признался в самом неприятном. Значит, исправился, значит, можно доверять.
После развода — а развелась я пятнадцать лет назад с первым мужем-бутылошником — жила одна. Дочка Оля в Германию уехала, замуж за немца вышла, там и осталась.
Родители мои ушли один за другим — сначала мама, потом через год папа. Осталась я в родительской двушке одна-одинёшенька. Ну, не совсем одна — с котом Барсиком.
Барсик — серый пушистый перс, подарок Оли на моё шестидесятилетие. Привезла его крошечным котёнком в переноске, говорит:
— Мам, это тебе друг. Чтобы не скучала одна.
И правда стал другом. Умный кот, понимающий. Когда мне грустно — приходит, ложится рядом, мурлычет так успокаивающе. Когда спина разболится — забирается на поясницу, греет. Утром будит аккуратно — лапкой по щеке тронет. Вечером у телевизора со мной сидит, на колени забирается.
— Ну ты и красавец, — говорила я ему, расчёсывая пушистую шерсть. — Настоящий аристократ. Принц мой серый.
Мяукал в ответ, будто понимал.
Квартира небольшая — сорок три квадрата, но уютная. Сама ремонт затеяла. Потихоньку, не спеша. Обои выбирала полгода — хотелось что-то светлое, жизнерадостное. Остановилась на нежно-голубых с мелкими ромашками. Клеила сама — Олина подруга помогала. Получилось красиво.
Мебель покупала постепенно, по чуть-чуть. Зарплата маленькая, пенсия небольшая, но откладывала каждый месяц. Сначала диван купила — двухместный, с зелёной велюровой обивкой. Мягкий, удобный. Вечерами на нём с Барсиком устраивалась — он на коленях, я книжку читаю или телевизор смотрю.
Потом кухонный гарнитур приобрела — белый, глянцевый. Стол круглый у окна поставила. Утром за ним чай пью, во двор гляжу — там детская площадка, всегда детишки играют. Весело смотреть.
Шторы сама шила — из той же ткани, что и диванные подушки. В тон обоям подбирала. Цветы на подоконниках развела — фиалки, герань. Каждая вещица в доме была выбрана с любовью, поставлена на своё место.
Жила тихо, размеренно. Утром на работу — библиотека в десяти минутах езды на маршрутке. Там до обеда убираюсь, с Людмилой Петровной, заведующей, чай пьём, о жизни говорим. Домой к двум возвращаюсь. Обед готовлю, Барсика кормлю — он у меня привередливый, только определённый корм ест. Потом отдыхаю немного, в магазин схожу. Вечером — телевизор или книжка.
По выходным — генеральная уборка. Барсик за мной ходит, наблюдает, как я пыль вытираю, полы мою. Иногда помогает — лапой тряпку трогает, будто тоже убирается.
Соседи хорошие. Снизу — семья с двумя детьми, тихие, воспитанные. Сверху — пожилая пара, Михаил Степанович с Валентиной Ивановной. Мы иногда в гости друг к другу ходим, чай пьём, о внуках говорим.
Была я счастлива по-своему. Тихо, спокойно.
И вот появился Гена.
После той встречи в автобусе стал приходить. Не навязывался, не лез с объятиями — вежливо так, деликатно. Цветы приносил — не дорогие, но красивые. Ромашки, хризантемы. Говорил:
— Вижу, вы любите простые цветы. Не эти помпезные розы, а что-то живое, естественное.
Угадал. Я действительно пышность не люблю, предпочитаю скромную красоту.
Помогал по хозяйству — лампочки менял, кран подтекающий починил, полочку повесил. Руки у него оказались умелые, всё толково делает.
С Барсиком подружился сразу. Кот — а он чужих не любил — к Гене сразу потянулся. На колени забирался, мурлыкал.
— Ну ты и красавец! — говорил Гена, гладя серую шерсть. — Настоящий аристократ! Таким котам — только лучшее!
И правда, дорогой корм стал покупать — импортный, в красивых упаковках. Барсик в восторге был, с удовольствием ел.
— Не надо так тратиться, — говорила я.
— Да что вы! — отмахивался Гена. — Коту — самое лучшее! Он же член семьи!
Семьи. Слово это грело душу.
Вечерами мы втроём в зале сидели — я на диване, Гена рядом, Барсик между нами. Телевизор смотрели или Гена книжки вслух читал. Голос у него приятный, с интонациями. «Войну и мир» читал, «Анну Каренину». Я глаза закрывала, слушала — как в театре.
— У вас талант, — говорила ему. — Могли бы артистом быть.
— Поздно уже, — смеялся он. — Но для вас почитаю с удовольствием.
Через полгода остался ночевать. Сначала один раз — говорит, поздно уже, добираться далеко. Потом ещё раз. Потом стал оставаться на выходные. А там и вовсе переехал.
— Марина Владимировна, — сказал он торжественно, — я хочу предложить вам жить вместе. Официально. Как семья.
Я согласилась. В загс пошли, расписались. Скромно, без пышности — я в новом синем платье, он в костюме. Свидетели — Людмила Петровна из библиотеки и его товарищ с завода.
Первый год совместной жизни был как в сказке. Гена работал исправно, зарплату домой приносил, на хозяйство тратили вместе. Дома помогал — посуду мыл, пылесосил, даже готовил. Не пил действительно — ни капли. Если в гости где приглашали, сок или воду пил.
— Дал клятву себе, — объяснял он. — И сдержу до конца жизни.
Барсика обожал. Играл с ним, расчёсывал, разговаривал:
— Ну как дела, принц? Как настроение? Мышей ловить не забываешь?
Кот отвечал мурлыканьем, тёрся об его ноги.
По вечерам мы по-прежнему в зале собирались. Гена читал или рассказывал о работе, о товарищах. Я про библиотеку рассказывала, про читателей. Барсик между нами лежал, слушал.
— Вот это счастье, — говорил Гена. — Тихий дом, любимая женщина, умный кот. Больше ничего не надо.
Я думала так же. Наконец-то у меня есть семья.
А потом начались гости.
Первым приехал Колька — двоюродный брат Гены. Позвонил вечером, говорит — в городе проездом, переночевать негде.
— Мариночка, — упрашивал Гена, — дай ему переночевать. Он хороший мужик, только жизнь не задалась. Одну ночь — и уедет.
Я, конечно, согласилась. Как не помочь родственнику?
Колька приехал поздно, часов в десять. Мужик лет пятидесяти, невысокий, худощавый. Лицо у него было… как сказать… измученное. Глаза красные, бегающие, руки дрожат. От него пахло чем-то кислым, несвежим.
— Знакомься, — говорит Гена, — это моя жена Марина. А это Колька, мой двоюродный брат.
— Очень приятно, — бормочет Колька, не глядя в глаза. — Извините за беспокойство.
— Ничего, — говорю я. — Раздевайтесь, чай будете?
— Не откажусь.
Сидели на кухне, чай пили. Колька рассказывал про свои дела — работает где-то грузчиком, снимает угол в коммуналке, денег постоянно не хватает.
— Жизнь тяжёлая, — вздыхал он. — Одному трудно.
Гена поддакивал, сочувствовал. Я тоже жалела — действительно, тяжело человеку.
Постелили Кольке на диване, я свежее бельё дала, полотенце. Легли спать.
Утром встаю, завтрак готовлю. Колька в ванной плещется, долго там сидит. Потом слышу — грохот какой-то, мат.
— Что случилось? — кричу я.
— Да ничего особенного! — отвечает Колька.
Выходит из ванной, лицо виноватое.
— Простите, — говорит, — поскользнулся там. Руками о раковину упёрся — она и треснула.
Захожу в ванную — и ахаю. Раковина расколота пополам! Трещина идёт от одного края до другого, глубокая, страшная.
— Как же так? — говорю.
— Да старая, видимо, — мнётся Колька. — Хрупкая совсем. От малейшего прикосновения лопается.
Гена пришёл, посмотрел, покачал головой:
— Ой, Мариночка, действительно. Видишь, как хрупко всё? Советское ещё качество — выглядит прочно, а на деле — картон.
— А что теперь делать? — спрашиваю.
— Ничего страшного, — машет рукой Гена. — Новую купим! Ещё лучше будет, современную.
— А когда купим?
— Да вот, денежки накопим — и купим. Потерпи пока.
Колька после завтрака собрался, уехал. Извинялся, обещал помочь с ремонтом, когда деньги появятся. Но я уже понимала — не появятся.
Раковина осталась треснутая. Каждый раз, когда воду включаю, она поёт тонким противным голоском — вода в щель течёт, свистит. Пришлось тазик под неё подставлять, чтобы на пол не лилось.
— Ну потерпи ещё чуть-чуть, — говорил Гена, когда я на раковину жаловалась.
Зарплаты задерживали, но не до ремонта было всегда.
Через месяц нагрянул Витёк — ещё один двоюродный брат. Тоже позвонил, попросился переночевать.
— Витька хороший парень! — хвалил его Гена. — Золотые руки! Всё умеет делать! Может, даже раковину починит.
Витёк приехал с двумя сумками, сказал — на пару дней остановится, работу ищет в нашем городе.
Помоложе Кольки был, лет сорок, но с такими же красными глазами и дрожащими руками. Говорил громко, жестикулировал, смеялся часто и без причины.
Первый день прошёл спокойно. Витёк помог посуду помыть, мусор вынес, вроде старался быть полезным. На второй день стали они с Геной о футболе спорить. Сначала мирно, потом голоса повысили.
— Ты чё несёшь?! — кричит Витёк. — «Спартак» всех порвёт!
— Да какой «Спартак»! — возражает Гена. — «Зенит» сейчас сильнее!
— Не неси чушь!
— Сам чушь несёшь!
И тут Витёк как даст кулаком в дверь! Межкомнатную, между залом и спальней.
БАМ! — и в филёнчатой двери дыра. Размером с мужскую голову.
Я выбежала на шум:
— Что случилось?!
— Да так, — говорит Витёк, разглядывая свою работу. — Поспорили немного. Не рассчитал силу. Извиняюсь.
— Как же так? — ахаю я. — Дверь же совсем новая была!
— Ничего страшного, — успокаивает Гена. — Витька починит! У него руки золотые, я же говорил!
— Конечно починю! — кивает Витёк. — Завтра же возьмусь! Заплатку поставлю, зашкурю, покрашу — как новая будет!
На следующий день Витёк собрался и уехал. Дверь так и осталась с дырой.
— Почему не починил? — спрашиваю у Гены.
— Да работу нашёл срочно, — объясняет тот. — Некогда было. Но обещал приехать на выходных, инструмент привезёт.
На выходных Витёк не приехал. И на следующих тоже.
Дыру в двери я календарем прикрывала, чтобы не так бросалось в глаза. Но всё равно видно было. Не по центру и не на том уровне, где обычно вешают.
— Потом сделаем, — говорил Гена. — Обязательно сделаем. Инструмент купить надо, материалы. Сейчас денег свободных нет.
Свободных денег не было никогда.
Но самое страшное случилось весной, когда приехал Серёжа.
Серёжа был племянником Гены, сыном его сестры. Тридцать пять лет, но выглядел на все пятьдесят. Приехал с женой Светкой — такой же потрёпанной жизнью.
— Недельку поживут, — объяснял Гена. — Квартиру продали, снимать пока нечем. Найдут работу — снимут что-нибудь.
Неделя обещала быть тяжёлой, но я не предполагала — насколько.
Серёжа дымил не только на балконе или в уборной, но и прямо в комнате.
— На балкон выходите, — прошу я.
— Да ладно, — отмахивается он, — форточка же открыта. Быстро выветрится.
— Мне дым неприятен.
— Потерпите, — говорит Светка. — Мы же временно.
В первый же день Серёжа прожёг мой диван.
Я в спальне была, вдруг запах дыма чувствую. Прибегаю — диван дымится! Прожег дыру размером с пятак.
— Серёжа! — кричу. — Что это?!
— Ой, — говорит он, придя с кухни, — не заметил. Забыл совсем. Извиняюсь.
— Как же так?! Диван же новый!
— Ну ничего, — машет рукой Светка. — Заработаем — новый купим. Или заплатку пришьём.
— Какую заплатку?! На велюре?!
— Ну что-нибудь придумаем.
Не придумали. Диван так и остался с чёрной дырой. Пришлось пледом прикрывать.
Светка оказалась ещё хуже мужа. Готовила на моей кухне какую-то гадость — то ли солянку, то ли рагу, — которая воняла на всю квартиру. Специи сыпала пригоршнями, лук жарила до черноты.
— Что это за запах? — спрашиваю.
— Борщ варю, — отвечает она. — По семейному рецепту.
— Почему так сильно пахнет?
— А я приправ много кладу. Любим погуще, понаваристей.
Ела она тоже своеобразно — громко чавкала, крошки по столу разбрасывала. Посуду мыла кое-как, оставляя жирные разводы на тарелках.
— Домашние дела не моё, — объясняла она. — Я творческий человек. Раньше в самодеятельности пела.
Барсик от этих гостей прятался. Забирался под кровать и сидел там, не выходил. Даже есть отказывался — миску к нему под кровать носила.
— Чего это кот такой пугливый? — удивлялась Светка.
— Он чужих не любит, — объясняла я.
— Надо приучать к людям. А то дикий какой-то.
На четвёртый день случилось самое страшное.
Светка готовила на кухне свой «борщ», дым коромыслом, вонь на всю квартиру. Решила проветрить — открыла форточку нараспашку.
— Закройте окна, — прошу я. — Кот может выпасть.
— Да ладно, — отмахивается она. — Он же умный, зачем он полезет?
— Он домашний, на улице не был никогда.
— Ничего, не выпадет.
Пошла в магазин за хлебом. Возвращаюсь — Светка как ни в чём не бывало телевизор смотрит.
Вечером кличу:
— Барсик! Ужинать!
Тишина.
— Барсик! Иди сюда!
Ищу по всей квартире — под кроватями, в шкафах, на балконе. Нет кота.
— Светка, — говорю, — кота не видели?
— А, этого серого? — зевает она. — Да в окно выскочил, наверно, когда я посуду мыла.
Сердце провалилось в пятки.
— Как выскочил?! Когда?!
— Да часа два назад. Испугался, наверное, шума. Я кастрюлей громко стучала.
— Почему не сказали?!
— А что говорить? Сам выскочил. Ничего, вернётся. Коты умные.
Три дня я искала Барсика. Утром, перед работой, и вечером, после. Обошла все соседние дворы, заглядывала в каждый подвал, под каждую машину, на каждую лестницу. Расклеивала объявления на столбах и подъездах: «Пропал кот породы перс, серый, пушистый, откликается на кличку Барсик. Вознаграждение гарантируется». Номер телефона писала крупными цифрами.
Спрашивала у всех встречных — дворников, прохожих, детей на площадке:
— Не видели серого кота? Пушистого, породистого?
— Нет, не видели.
Обзвонила все ветеринарные клиники в районе — может, подобрал кто, лечить принёс.
— Нет, таких не было.
В приют для животных ездила — может, туда попал.
— Таких не поступало.
Каждый вечер выходила во двор, ходила между домами, звала:
— Барсик! Барсик! Иди домой!
Только эхо отвечало.
— Найдётся, — утешал Гена. — Коты действительно умные. Дорогу домой найдёт.
— Он домашний! — плакала я. — Он на улице пропадёт!
— Не пропадёт. Инстинкты у них сильные.
Серёжа со Светкой прожили у нас ещё день и уехали. Перед отъездом Серёжа сунул мне в руку смятую тысячу:
— Вот, — говорит, — на нового кота купите. Извиняюсь за беспокойство.
Я на деньги посмотрела и обратно сунула:
— Не надо.
— Да берите, не стесняйтесь.
— Мне кота дочка подарила. Друг он мне был, понимаете? Друг.
Серёжа пожал плечами, деньги в карман убрал.
Барсик так и не вернулся.
С тех пор квартира стала совсем другой. Каждая вещь напоминала о потерях. Каждое утро треснувшая раковина пела своим тонким голоском — напоминала о Кольке. Дыра в двери смотрела на меня, как выколотый глаз, — напоминала о Витьке. Прожжённый диван, прикрытый пледом, — о Серёже и Светке.
А больше всего мучала тишина. Нет Барсика. Нет мурлыканья по утрам. Нет мягких лапок, которые будят. Нет тёплого комочка на коленях по вечерам.
— Мариночка, — говорил Гена, когда видел, что я грущу, — ну не расстраивайся ты так. Это же мелочи! Ерунда всё это! Главное — мы здоровы, вместе. Семьёй живём дружной!
Семьёй. Интересное у Гены понятие семьи.
— А когда мы всё починим? — спрашивала я. — Раковину, дверь, диван?
— Обязательно починим! — заверял он. — Потом. Скоро всё наладится.
Но денег свободных не было никогда. А родственников у Гены становилось всё больше.
То звонил какой-то дальний племянник — просился переночевать. То двоюродная сестра — говорила, что в городе по делам, гостиницу снимать дорого. То ещё кто-то из бесконечной родни.
— Нет, — говорила я каждый раз. — Больше никого.
— Мариночка, ну как же так? — удивлялся Гена. — Это же семья! Родные люди! Как я могу отказать?
— Легко. Скажи — места нет.
— Но ведь есть же место!
— Нет. После ваших гостей места не осталось.
Гена обижался, но гостей больше не приводил. Я думала — всё, кончилось.
Ошиблась.
И вот сегодня…
Возвращаюсь я с работы, а у подъезда картина — Гена стоит, а рядом трое незнакомых. И сразу по ним видно — те же птицы, что и предыдущие.
Один — с лицом красным, как варёная свёкла. Глаза мутные, руки трясутся. Второй — покачивается на месте, хотя ветра совсем нет. А женщина… Боже мой, женщина лет пятидесяти в малиновом велюровом костюме, который явно лучшие дни видел при Брежневе. Стоит, держится за потрёпанную сумочку, и тоже слегка покачивается.
— О, Марина! — радостно машет мне Гена. — Вот кстати пришла! Знакомься — родня приехала! Сергей, Валера и тётя Нина! Из Воронежа!
Я остановилась в трёх шагах от них, сумку с продуктами крепче сжала. Внутри всё похолодело.
— Просто гости на пару дней, не паникуй.
И тут меня прорвало. Как прорывает плотину — сразу, мощно, сметая всё на пути.
— Если останутся — сам ищи, где жить! — выкрикнула я так громко, что весь двор услышал.
Даже бабка Зина с третьего этажа на балконе высунулась — послушать, что это у тихой Марины такое случилось.
Гена опешил, рот открыл:
— Мариночка, ты чего? Что с тобой? Это же семья моя! Я уже им пообещал!
— Твоя семья! — Голос мой дрожал от ярости, которая копилась два года. — А моя семья был кот Барсик! И его больше нет благодаря твоим гостям!
— Ну при чём тут кот…
— При том! — перебила я, не давая ему оправдываться. — Хочешь знать, что будет с этими гостями? Сейчас расскажу всем!
Ткнула пальцем в красномордого Сергея:
— Этот что-нибудь разобьёт! Тарелку! Или зеркало! Потому что у него руки трясутся!
Потом на покачивающегося Валеру:
— А этот стену пробьёт! Или окно выбьет! Потому что характер у него горячий!
И наконец на тётю Нину, которая уже достала из сумочки маленькую плоскую бутылочку:
— А эта что-нибудь прожжёт! Ковёр! Или стол!
— Марина, успокойся! — попытался Гена взять меня за руку. — Ты неадекватно себя ведёшь! Люди смотрят!
— Неадекватно?! — Я чуть не задохнулась от возмущения. — ДВА ГОДА я живу в разрушенной квартире! Каждое утро треснутая раковина мне поёт! Диван пледом закрыт, чтобы дыру не видеть! А кота НЕТ! ВООБЩЕ НЕТ!
Тётя Нина хихикнула и отвинтила пробку от бутылочки:
— Ого, характерная хозяйка попалась. Гена, ты нам не говорил, что такая злючка.
— НЕ ХОЗЯЙКА! — рявкнула я. — Хозяйка — это которая гостей любит! А я ВЛАДЕЛИЦА! И гостей НЕ ЛЮБЛЮ! ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ!
Сергей попытался встрять, шагнул ко мне:
— Слышь, тётка, чего воду мутишь? Мы же не навсегда…
— ВОДУ?! — Я готова была на него кинуться.
— Марина! — Гена схватил меня за обе руки. — Что с тобой творится?! Ты же раньше такой не была!
— Я и сейчас такая же! — вырвалась я. — Просто терпение кончилось! ДВА ГОДА терпела! Больше НЕ БУДУ!
Валера, покачиваясь, встрял в разговор:
— Да мы тихие люди, не шумим…
— ТИХИЕ?! — заорала я так, что собаки во дворе залаяли. — Колька тоже тихий был! Витёк тихий! Серёжа со Светкой тихие! А квартира моя — как после ВОЙНЫ!
— Да это ж мелочи всё, — попытался успокоить Валера. — Ерунда…
— МЕЛОЧИ?! — Я готова была его придушить голыми руками. — Для тебя мелочи! Не твой дом рушится! А для меня это ЖИЗНЬ была! МОЯ ЖИЗНЬ!
Тётя Нина сделала глоток из бутылочки и предложила:
— Может, и мы выпьем для храбрости? А то разговор тяжёлый получается…
— НЕТ! — заорала я. — Никто ничего пить не будет! И жить у меня тоже никто не будет! НИКТО И НИКОГДА!
Повернулась к Гене, глядя ему прямо в глаза:
— Выбирай! Прямо сейчас! Или ты идёшь с ними и ищешь себе новое жильё! Или они уезжают! Но в одной квартире со мной эта компания жить НЕ БУДЕТ!
— Мариночка, ну будь человеком! — взмолился он. — Им же деваться некуда! На улице холодно!
— А мне куда деваться?! — взвыла я. — Когда они мой дом окончательно разнесут?! Когда от него одни стены останутся?!
— Да мы аккуратно будем…
Сергей буркнул что-то про «психованную тёлку». Валера покачал головой — мол, не поспоришь. Тётя Нина допила из бутылочки и сказала:
— Ну и фифа попалась. Совсем гостеприимства не знает.
— ФИФА?! — Я чуть на неё не бросилась. — Это я фифа?!
Достала ключи, открыла дверь подъезда, руки дрожали от ярости:
— Поднимаюсь домой! В СВОЙ дом! ОДНА! Кто попробует зайти — полицию вызову! И участкового! И всех, кого надо!
— Марина! — кричал за мной Гена. — Очнись! Что с тобой?!
Обернулась на пороге, посмотрела на него — на этого человека, который два года приводил в мой дом разрушителей:
— Я уже очнулась! НАКОНЕЦ-ТО! А ты выбирай — они или я! И помни — квартира МОЯ! И дом МОЙ!
Дверь захлопнулась за мной с громким звуком.
Поднимаюсь по лестнице, ноги дрожат, сердце колотится. Внизу слышу голоса — ругаются, что-то доказывают друг другу.
В квартире тихо. Мертвенно тихо. Не мурчит Барсик.
И думаю — может, пора что-то менять. Не квартиру — её я уже не восстановлю. А жизнь. Свою жизнь.
Гена так и не поднялся. Видимо, выбор сделал. Поехал с родственниками искать ночлег.
А я впервые за два года чувствую — дышу полной грудью. Дома. В своём доме. Пусть разрушенном, но своём.
И знаете что? Мне хорошо. Впервые за долгое время — хорошо.
Деньги в ремонт твоей квартиры уже вложены, — заявила свекровь, — И все чеки мы сохранили