— Ты серьёзно? — Валера уставился на жену так, будто та вдруг заговорила по-китайски. — Ты хочешь, чтобы она пожила у нас месяц?
— Два, максимум! — слабо возразила Лена. — Просто у мамы в квартире ремонт, мастера уже зашли, стены ломают. Ну куда ей?
Он отвёл взгляд. Куда — не его вопрос. Он и так по уши в работе, дети на нём, ипотека, кредиты — их с Леной жизнь была выстроена по минутам. Протянуть ещё пару месяцев с её матерью в одной квартире? И остаться вменяемым?
Он помнил, как было раньше. Чётко, по пунктам. Сначала — «Ой, мне тесно в комнате, можно я ночевать в гостиной?». Потом — «Почему вы поздно укладываете детей?», «Лена, ты варишь суп слишком жирно», «Валера, а ты, я смотрю, зарабатываешь, а холодильник не ахти». И это при том, что она не платила ни за свет, ни за воду, ни за интернет, даже мусор не выносила. Но советы — раздавались щедро.
— У тебя же на работе новый проект, — осторожно сказал он. — Давай предложим ей остановиться у тёти Нади.
Лена затянула узел халата потуже, как будто сдерживалась, чтобы не вспылить.
— У тёти Нади нет места, она с племянником живёт. И потом… мама помогала нам с детьми, с продуктами. Мы должны быть благодарны.
Он промолчал. Лена всегда возвращалась к этому: мама помогала. Да, бывало. Но потом всё оборачивалось долгами. Обидами. Вспоминалась каждая тысяча рублей, каждое яблоко, купленное «для внуков».
На следующий день Валера встретил тёщу у двери. Она вошла как хозяйка — без стука, с ключом (который Валера уже однажды просил вернуть). Большая спортивная сумка, пакет с домашними соленьями, складной табурет. Её присутствие ощущалось сразу — запах духов, громкий голос, командный тон.
— Так, на балконе у вас сквозит. Дети могут простыть. Надо утеплить, — с порога заявила она, даже не поздоровавшись.
— Добрый вечер, Анна Викторовна, — холодно ответил Валера.
— Вечер добрым будет, когда я ваш бардак разберу, — бодро отозвалась она и потащила сумку в гостиную.
На второй день — переставила посуду в кухонных шкафах. С третьего — начала включать стиральную машину ночью («дешевле же тариф»). На четвёртый — выкинула его старую кофемашину («место занимает, шумная»).
— Ты не против, если мама пока вещи в твой шкаф повесит? У неё просто куртки с запахом краски, она боится, что пропахнут, — как бы между делом спросила Лена.
— А тебе не кажется, что нас здесь трое взрослых и двое детей на восемьдесят метров? У нас и так всё впритык, — ответил Валера, подавляя раздражение.
— Это временно. Понимаешь?
Он кивнул. Временно. Только вот это «временно» уже однажды длилось восемь месяцев — в тот раз, когда Анна Викторовна «не успела купить путёвку» и «приболела».
Через неделю он начал вставать раньше всех, чтобы хотя бы успеть в душ без критических замечаний: «Ты опять волосы в раковине оставил!», «Ты бреешься и не вытираешь зеркало!», «Ты воду льёшь, как будто у нас счётчиков нет!». Лена каждое утро спешила на работу, детей одевал он. Завтрак готовил он. И всё время чувствовал взгляд.
Однажды, собирая дочь в садик, он услышал, как тёща разговаривает по телефону. Стояла на кухне, громко:
— У Лены муж, конечно, неплохой человек, но… не хозяйственный он. Всё на моей девочке держится. И с детьми, и по дому. Всё время сидит в ноутбуке, деньги считает. А в доме бардак.
Он вошёл. Молча. Взял чашку. Налил кофе. Анна Викторовна даже не покраснела.
— Правда ведь, Валера? Я же ничего такого не сказала.
Он ничего не ответил.
В тот день он опоздал на совещание. Вышел из дому на десять минут позже: пока вытаскивал из пылесоса забитый фильтр, пока оттирал кухонную плиту от масла («Ну я пожарила котлетки, это же не преступление, Валера!»). Весь день раздражение зудело под кожей, как комариный укус.
А вечером он застал её на своём рабочем месте — ноутбук открыт, табличка с финансами на экране. Он делал учёт для проекта, данные были частично конфиденциальные.
— Анна Викторовна, вы зачем сюда лезли?
— Так просто… Случайно нажала, он не был выключен. А вы там, я смотрю, прилично зарабатываете! — лукаво прищурилась она. — Может, пора Лене в декрет ещё раз, а?
Он побледнел. Сжал кулаки. Вышел на кухню. Постоял. Вернулся. И сказал:
— Никогда больше не открывайте мой ноутбук. Никогда.
— А ты что, теперь хозяин в доме, да? — взвилась она. — Ты мне не начальник, понял? Я здесь никому не подчиняюсь!
Но эту фразу он ещё услышит позже. Гораздо позже. В самый неподходящий момент.
Сначала он думал, что выдержит. Пройдет неделя, другая — всё наладится. Главное — не давать эмоциям рулить. Он даже начал гулять подольше по вечерам с детьми, чтобы просто не сталкиваться с тёщей лицом к лицу. Смотрел, как младший пинает мяч, как старшая чертит палкой в песке, и думал, что всё это не может быть ради войны в собственном доме. Ради постоянного напряжения.
Но напряжение всё равно пробиралось в спальню.
— Лен, поговори с мамой. Она вмешивается. Переходит все границы. Она не живёт с нами — она тут уже как хозяйка.
Лена натягивала плед до подбородка и отворачивалась к стене:
— Она просто старается помочь. У неё характер, да. Но ты ведь знаешь, она не со зла.
— Она вытряхнула мою коробку с проводами в пакет для мусора. Нашла его в кладовке и решила, что это “хлам”. А ты знаешь, сколько там было нужного? И шнур для старого фотоаппарата, и переходник на монитор, который больше нигде не купить. Это не помощь. Это вторжение.
— Ну ты же программист, ты купишь новые.
Он встал. И пошёл ночевать в гостиную, к тому самому месту, где недавно стоял его стол. Теперь там стояла тёщина швейная машинка. Она решила «освежить детям костюмы на утренник», расправив на его кресле рулоны ткани.
Через три недели квартира превратилась в проходной двор. Под pretext’ом “у нас теперь и я, и Лена с детьми, и Валера — всем тесно” тёща ввела новый распорядок: убирать с утра, проветривать, не сидеть в носках на диване, не есть в спальне, не пить кофе после девяти вечера.
— Давление, — объясняла она, наливая себе кипяток в фарфоровую чашку. — Мне нужно соблюдать режим. И вам, кстати, тоже не мешало бы.
— А вам не кажется, что мы взрослые люди и сами решаем, что и когда делать? — не выдержал он.
Она смерила его взглядом:
— Когда взрослые — тогда да. А когда ведёшь себя, как подросток, который всё время в ноутбуке да в телефоне, то кому-то надо быть взрослым за всех.
Он вышел на балкон. Закурил, хоть давно бросил. Смотрел на серые дома напротив, думал, что вот там, за стеклом чужих окон, живут семьи, в которых не приходится бороться за воздух.
В пятницу вечером к ним зашёл сосед снизу — Игорь. На него вечно жаловались: то дрель, то музыка. Но сейчас был спокоен, сдержан:
— Простите, но у вас что-то гремит каждую ночь. Или стиральная машина, или ещё что-то. Я встаю в пять, мне тяжело.
— Это мама включает стирку. У неё, видите ли, “ночной тариф”, — устало ответил Валера.
Анна Викторовна тут же вынырнула из кухни:
— А вы, может, в наушниках спите? Или вообще себе шумоизоляцию сделайте! У нас тут семья, а не музей. И вообще, вон ваша собака гавкает по утрам — мы же не жалуемся!
— У меня нет собаки, — тихо сказал Игорь. — Я один живу. Это у соседей сверху лай.
— Тем более! — победно сказала она и хлопнула дверью.
Валера извинился за неё, хотя чувствовал, как внутри всё клокочет. Потом, закрыв за гостем дверь, он тихо сказал Лене:
— Это невыносимо. Или мы что-то решаем, или…
Она не дала ему договорить:
— Не начинай. У неё и так давление скачет. Пожалей хотя бы немного.
Пожалей.
Это слово стало якорем. Он жалел Лёну — ведь ей тяжело. Жалел детей — ведь они ничего не выбирали. И даже Анну Викторовну — у неё и правда давление, и суставы, и «голова не варит» от всего этого.
Но себя жалеть было нельзя. Он же мужчина. Муж, отец. Должен держать. Должен терпеть. Должен.
В выходные он уехал — на два дня, к другу детства, в соседний город. Просто дышать.
Вернулся поздно вечером, чтобы не было лишних разговоров. В квартире было тихо. Он прошёл мимо детской — дети уже спали. В спальне — Лена читала, глаза покрасневшие.
— Всё нормально? — спросил он, снимая куртку.
— Ты не звонил, — бросила она. — Я не знала, где ты. Мама переживала.
Он устало сел рядом. Хотел обнять, но она отстранилась.
— Она плакала. Ей плохо. Она говорит, что ты выживаешь её.
— Я просто уехал. На два дня. Впервые за всё это время.
— Мы семья, Валера. Надо быть вместе.
Он посмотрел на неё. Долго. Потом встал. И пошёл в ванную. Заперся. Сел на край ванны.
«Семья, — думал он. — Семья — это где тебе не надо бороться за место на своей кухне. Где твои вещи не трогают. Где не копаются в ноутбуке. Где тебя не обвиняют каждый день».
На следующий день он вынес из кладовки старый чемодан. Просто поставил его у стены в прихожей.
Анна Викторовна заметила сразу.
— А что это? Ты уезжаешь?
Он посмотрел прямо:
— Нет. Просто освободил место. Решил, что если кому-то вдруг захочется съехать — чтобы не искать долго.
Она побледнела. Поджала губы. Повернулась и ушла в комнату.
А вечером, в процессе ужина, на ровном месте, между «передай соль» и «положи хлеб», она бросила:
— Всё, Валера, я устала от этих намёков. Ты хочешь — скажи прямо. Или ты думаешь, я сюда приползла из жадности?
— Я думаю, вы давно чувствуете себя тут хозяйкой, — ответил он. — И вы забыли, что в этом доме у каждого есть границы. В том числе у меня.
Она встала. Бросила салфетку.
— Ты мне не начальник! Я здесь никому не подчиняюсь!
Валера посмотрел на Лёну. А она — снова отвела глаза.
Чужой ребенок