Поначалу всё казалось временным. Ну приехала — и приехала. Мало ли. В городе отключили воду на три дня, да и в поликлинике у неё запись на анализы была — ближе к их району. Логично. Ничего страшного. Отдельная комната, ванная рядом, в холодильнике полно еды, в доме — порядок. Пусть отдохнёт. Возраст уже. Две гипертонии и один неуточнённый остеохондроз. Это как минимум.
Она привезла с собой две сумки. И ещё — к слову — швейную машинку. По привычке. “Вдруг что подшить захочется”, — сказала она и обвела комнату взглядом, будто проверяя, насколько «вдруг» тут вообще возможно.
Надя старалась быть вежливой. Не напускной, не напряжённой — просто спокойной. Сдержанной. Улыбалась, когда та рассказывала, как у них с отцом было принято «убирать всё сразу, как только покушал». Соглашалась, когда та говорила, что дети сейчас «как в клетке сидят, всё им планшеты да экраны», — хотя Даньке было всего четыре, и планшет он видел разве что в мультиках. Под присмотром. И то — полчаса в выходной.
— Ты, Надя, не обижайся, но я замечаю: у тебя пыль на кухонных фасадах, — с улыбкой сказала свекровь на второй день. — Над освещением, может, подумай. Когда я твоего воспитывала, у нас на кухне всегда лампа была — чтоб видно, как убираешь.
Надя не обиделась. Она действительно давно хотела поменять лампу — свет слишком жёлтый, глаза устают. Но откуда у них сейчас на это деньги, если ипотека глотает ползарплаты, а у Стаса — то надбавки срежут, то вообще проект отменят?
— Да-да, подумаю, конечно, — кивнула она, стирая рукой развод от капли жира с плиты.
Первые два дня прошли спокойно. Даже странно спокойно. Свекровь что-то там шила, штопала, говорила с Данькой. Надя ловила себя на мысли: может, она правда была не права? Может, это просто возрастная придирчивость, а не злость?
Но на третий день случился эпизод с курицей. Надя вечером замариновала филе — хотела с утра кинуть в духовку перед работой, чтобы к ужину всё было готово. Свекровь решила «не дожидаться» и сварила из него суп. Просто потому что «вот это — обед, а не всякие запеканки».
— Я подумала, что тебе будет удобно, — пояснила она, уже разливая по тарелкам.
Надя не ответила. Просто встала и тихо вымыла разделочную доску.
Суп, надо отдать должное, был вкусный.
Но это был не первый такой случай. Через пару дней в ванной исчезли средства для стирки — те, что Надя купила специально гипоаллергенные, для детских вещей. Появился большой пузырь порошка из супермаркета, с запахом лаванды и ценником из категории «подешевле».
— Я и себе, и вам, всё купила, — с достоинством сказала свекровь. — Чего деньги тратить на это, когда можно сэкономить? Я же вам помогаю.
Надя сжала губы, ничего не сказала. Вечером в аптеке купила новый порошок. Спрятала в шкафу, за полотенцами.
В тот же вечер свекровь сообщила, что решила остаться «ещё на недельку». А может, и две — «всё равно делать нечего, да и анализы пересдавать надо будет».
— Конечно, оставайся, — сказал Стас, даже не посмотрев на Надю. — Сына ты давно не видела, тебе ж с ним хорошо.
— Угу, с ним хорошо, — пробормотала Надя, выключая плиту. — А с нами, получается, просто… надо потерпеть.
Он не понял, не услышал или сделал вид, что не понял. Сказал, что устал и пошёл на балкон. Курить. Хотя бросил год назад.
Через неделю было уже совсем по-другому. Свекровь не просто критиковала быт — она вмешивалась в каждый его аспект. Стасу она гладила рубашки, “потому что Надя не успевает”. Даньке читала сказки с нравоучениями, в которых мама всегда была забывчивой, а бабушка — доброй и мудрой. Еду готовила исключительно по своим рецептам — и в присутствии Надиного лосося с брокколи твердила, что «едят сейчас непонятно что».
А потом был разговор за обеденным столом. Она вдруг спросила:
— А на что у вас уходит столько денег, если ты, Надя, работаешь, и Стас?
Надя чуть не уронила вилку.
— Простите?
— Ну, я не осуждаю, — свекровь усмехнулась, — просто мне кажется, вы как-то неправильно бюджет ведёте. Я вот вела блокнот, каждую копейку записывала. А у вас — кредиты, ипотека, продукты дорогие… Наверное, можно было бы иначе?
Стас жевал, опустив глаза. Данька ковырял макароны. Надя встала и начала убирать тарелки, не дожидаясь окончания трапезы. Хотелось врезать по столу. Или по лицу. Или по воздуху, который становился всё гуще от обид.
В тот вечер она поговорила со Стасом.
— Мне тяжело. Ты это видишь?
Он пожал плечами:
— Мамка просто такая. Она же ничего плохого не делает.
— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?
— Ты вечно придираешься. Сначала к родителям моим, потом к соседям. Вечно тебе кто-то мешает.
Надя поняла: он не будет выбирать. Ему комфортнее отступить. Сесть между двух кресел и сказать, что устал.
В ту ночь она проснулась от звука шагов. Свекровь что-то искала на кухне. Потом в ванной. Потом — открыла дверцу их гардероба. Сказала, что «хотела найти полотенце», но над ней давно витал запах контроля, а не любопытства.
Надя закрыла глаза. Спать больше не хотелось.
Утро началось с запаха жареных котлет. Шесть сорок пять. Кухня уже занята, и не кем-нибудь — свекровь в пижаме с рисунком из розовых сов жарила на сковороде мясо, громко стуча лопаткой о бортики.
— Я Стасику на работу положу в контейнер, пусть нормально поест, — объяснила она.
— Я вчера приготовила пасту, — тихо сказала Надя, входя на кухню. — Уже в контейнере, как он любит.
— Ну что ты, — махнула рукой свекровь. — Макароны! Наедаться макаронами! Я лучше знаю, что он любит. Он с детства мясоед, ему же силы нужны. Не мальчик уже, а мужик.
Надя прикусила язык. Прошла мимо. Налила себе воды. Ни доброго утра, ни улыбки — никакой игры в «мы одна семья». Всё. Внутри будто слиплось что-то — окончательно.
Они сдали ипотеку два года назад. С трудом. Стасу тогда выплатили хорошую премию, и они закрыли основное тело кредита. Квартира — небольшая, но своя. Без мам, бабушек, кредитных инспекторов и пунктов выдачи.
Но всё чаще у Надежды появлялось чувство, что это жильё — не их.
«Ты не так убираешь».
«Зачем вы купили такой холодильник?»
«Ковер в комнате слишком яркий, у меня от него в глазах рябит».
«Куда вы дели вазу с цветами? Я её дарила на годовщину».
«Вот это кресло — вообще неудобное. У нас дома лучше было. Зачем вы его купили?»
И так — каждый день. Даже полотенца в ванной были недостаточно мягкие, а мыло — «какое-то химическое».
Надя перестала открывать шкафы в присутствии свекрови. Стирала ночью. Готовила, пока та ходила гулять. Старалась исчезать на работе как можно раньше и возвращаться как можно позже. Чтобы не слышать, не спорить, не дышать в этом напряжении.
Стас оставался вне ситуации.
— Я между вами не хочу вставать, — говорил он.
— А ты уже встал. И давно.
— Ну что ты хочешь, чтоб я маму выгнал? Она же не чужая. Она мне родная. Ей тяжело сейчас. Отец умер —…
— Не начинай.
Она подняла руки.
— Только не этим. Я сочувствую, ты знаешь. Но мы с тобой здесь живём. Я — твоя жена. Ты не обязан выбирать, но ты обязан — защищать.
Он замолчал. Ушёл на кухню. Потом — на балкон. Курить. Всё тот же старый ритуал.
Всё изменилось, когда свекровь предложила оформить на себя половину квартиры.
— Ну а что, — сказала она. — Вы же семья. А я ведь вкладывалась. И в ремонт, и в мебель. И подарки вам, и на рождение Даньки я не с пустыми руками…
— Это были подарки, — ответила Надя. Голос у неё стал ниже. Ровный. Без эмоций. Она знала этот голос — он включался у неё на работе, когда приходилось увольнять людей.
— У нас всё пополам, — добавила она. — Я купила половину этой квартиры, ты — ни одной стены.
— Ты неблагодарная, — прошипела свекровь. — Я вырастила такого сына, а ты теперь со мной как с чужой.
— Я с чужими честнее, — отрезала Надя. — Я им не лезу в шкаф, не пересчитываю расходы, не ставлю под сомнение каждое их решение.
Свекровь вспыхнула.
— Значит, я должна была сидеть дома и ждать, пока вы со Стасиком окончательно утонете в долгах?
— Мы не тонули. Мы строили свою жизнь. Свою — без вас.
После этого разговора свекровь обиделась. Демонстративно. Перестала разговаривать с Надей, завтракала отдельно, делала вид, что у неё «давление» и «подташнивает от стресса». По телефону шептала кому-то: «Она бы и в больницу не отвезла, если бы я упала».
Надя однажды действительно предложила вызвать скорую — но свекровь отказалась, хлопнув дверью. Стас опять промолчал.
В этот момент Надя поняла, что не одна в этом браке. Нет, не про сына. Не про тёщу. Не про соседей. Просто их в этой квартире трое. И один из них — взрослый мальчик, который хочет, чтобы мама гладила ему рубашки и читала сказки на ночь, только молча.
Данька заболел в пятницу. Температура, капризы. Весь день на руках. К ночи — 38,5, трясёт. Надя сбивала жар, звонила врачу, поила тёплой водой. Свекровь пришла в комнату в два часа ночи. Надя качала сына, усталая, вымотанная, заплаканная.
— Ну вот, — прошептала свекровь. — Я же говорила, что без шапки нельзя.
Надя подняла на неё глаза. Медленно. Очень медленно.
— Он не был без шапки.
— Ну как это, я сама видела — вы шли с магазина, а у него…
— Выйдите, — сказала Надя.
— Что?
— Выйдите из комнаты.
— Ты с ума сошла?
— Серьёзно. Сейчас. Сию секунду. Выйдите.
Свекровь стояла с полминуты, потом развернулась и ушла. Громко, с демонстрацией. Надя легла рядом с ребёнком, слушая его сбивчивое дыхание, и поняла — нет, она больше не сможет.
На следующий день Стас собрался к другу на рыбалку. В ночь. С пятницы на субботу.
— Ты серьёзно? — спросила Надя, едва поверив.
— Ну, мы давно не виделись. Коля, ты помнишь?
— У тебя сын с температурой. У тебя дома — пожар. А ты — на рыбалку?
Он пожал плечами.
— Ты всё равно злишься. Хочешь — сама с ней поговори. Я не буду вмешиваться.
— Ты уже вмешался, Стас, — сказала Надя. — Ты выбрал.
Он пожал плечами, снова.
Вечером она позвонила сестре. Попросила приехать. Потом — взяла коробки. Стала складывать вещи. Только свои. Детские. Документы. Деньги. Всё по списку. Тихо. Без лишнего шума.
На кухне свекровь смотрела телевизор. Сериал. Женщина с белыми волосами кричала на экран: «Я всё ради тебя сделала! Всё!»
Надя остановилась у порога.
— Завтра мы уедем. С Данькой.
Свекровь не оторвалась от экрана.
— А Стас?
— Стас пусть живёт, как хочет.
Ночью сын снова закашлялся. Надя поднялась, сделала ингаляцию. Вышла в коридор, включила ночник.
Из спальни вышла свекровь. Одетая. С сумкой.
— Ты куда? — удивилась Надя.
— Домой, — ответила та. — Я чувствую, мне здесь не рады.
Надя посмотрела на неё. Долго. Вздохнула. Открыла дверь в их спальню — и провела рукой, показывая на комнату.
— А я думала, это вы у нас в гостях, — тихо сказала она. И закрыла дверь.
С утра в квартире было удивительно тихо. Стас не вернулся. На телефоне — два непринятых вызова от него. Ни сообщений, ни объяснений. Только время — 2:43 и 4:18. Видимо, звонил проверить, ушла ли она. Или, может быть, пытался передумать. Поздно.
Свекровь действительно уехала. Оставила на столе записку на листке из блокнота:
«Вы так решили — я мешать не буду. Но не забывайте, кто вырастил Стаса. Он без меня не справится».
Надя прочитала и положила листок в ящик стола. Ни рвать, ни хранить не хотелось. Просто — убрать из глаз. Словно бумажка после чека: куплено, оплачено, уже не нужно.
Сестра приехала ближе к обеду. С коробками, машиной и термосом борща.
— Ты точно уверена? — спросила она, когда Даня уже спал, а Надя укладывала в сумку остатки одежды.
— Да. Тут нечего спасать. Понимаешь, у нас всё уже сломалось. Только внешне кажется, что это ещё можно склеить. Но нет.
— А Стас?
Надя пожала плечами.
— А Стас ничего не скажет. Он не умеет. Он будет молчать, пока всё не разрушится. А потом сядет на обломки и будет ждать, что кто-то ему чай принесёт.
Они переехали к сестре. В маленькую двушку на окраине. На первое время. Надя устроила Даню в ближайший детский сад, сама временно вышла на удалёнку. Денег хватало — без широкой семьи и чужих правил тратить их стало проще. Свободней.
Стас не звонил почти неделю. А потом — всё-таки появился. Пришёл. Без предупреждения. Стоял под дверью с видом человека, которого забыли позвать на праздник.
— Ты серьёзно? — только и сказал он, глядя на неё.
Надя кивнула.
— Серьёзно. И давно.
— Но это же мой дом.
— Он и мой.
Он отвернулся. Облокотился на перила.
— Мама уехала. Она… обиделась. Мне теперь одному всё.
— Один — не значит взрослый, Стас. Ты всё это время был не мужем. Не отцом. Ты был между. Как пустота. А мне нужен человек, который будет со мной, а не просто рядом.
Он долго молчал.
— Ты хочешь развода?
— Я хочу тишины. Я хочу жить там, где ко мне не будут врываться ночью. Где не станут считать мою зарплату и пересчитывать котлеты. Где я смогу учить сына быть свободным, а не угодливым.
Пока ты не поймёшь, как это важно, — ты не со мной.
Он ушёл. Не хлопнул дверью. Просто ушёл.
Прошло три месяца.
Свекровь однажды звонила — один раз. В воскресенье утром. Надя не взяла. Потом пришло сообщение:
«Надеюсь, ты довольна. Развалила семью. Моего сына у тебя не будет. Он умный. Он всё поймёт».
Надя не отвечала. Не от злости — от равнодушия.
К ней уже пришла другая жизнь. Стихийная, без розовых сов, без шепота за спиной и навязанных правил. Она сама выбирала, какую лампу купить в коридор. Сама решала, что готовить на ужин. Сама шла за Данькой в сад, разговаривая с ним по дороге о том, как пахнут деревья после дождя.
Стас появлялся раз в неделю. Иногда — с игрушкой. Иногда — просто так. Он не говорил о маме. Не спрашивал, не уговаривал, не строил мосты.
В глазах — пустота. Он словно ждал, что Надя однажды передумает. Что скажет: «Возвращайся».
Но она не говорила.
И он молчал.
Однажды вечером Даня смотрел мультик, а Надя гладила рубашку. Не Стасову — свою.
На экране маленький енот объяснял, почему у него теперь отдельная нора. И что иногда нужно просто дышать свободно.
Сестра вошла в комнату с чашкой чая.
— Тебе точно не жаль?
Надя задумалась.
— Иногда жаль. Что не раньше.
Через месяц пришла повестка в суд — раздел имущества. Свекровь подала иск через сына. Указала, что делала значительные вложения, и просила выделить ей «не менее одной комнаты» или компенсировать стоимость.
Она называла это «справедливостью».
Надя — продолжением манипуляции.
А суд — затянутым процессом, где всё превращалось в строки, таблицы, бумаги.
Когда в доме свекрови затеяли ремонт, она временно переехала… к Стасу. Он сам об этом написал:
«Мама пока у меня. Но это не надолго».
Надя усмехнулась. Как будто она когда-то была у него «ненадолго».
Сын однажды спросил:
— А бабушка нас ещё любит?
Надя прижала его к себе.
— У неё своя любовь. Немножко другая. Мы с тобой просто… немного другие. И нам нужна другая любовь. Та, где можно дышать.
Через полгода Стас предложил «начать заново». Прийти к семейному психологу. Поговорить. Надя не отказалась сразу. Не потому что верила — потому что хотела понимать. Для себя. Для сына.
Они сходили на три встречи. Стас всё ждал, когда «всё вернётся обратно».
А Надя поняла, что обратно — уже не существует. Есть только вперёд. И не обязательно вместе.
Когда свекровь снова собралась к ним — «в гости, на недельку» — Стас позвонил Наде. Спросил, можно ли привести сына. Надя сказала:
— Приводи. Только не к вам. В парк. К нам. В кафе. Куда угодно. Только не туда, где мне однажды сказали: «Это и мой дом».
Он понял.
Наверное, впервые.
И однажды вечером, когда сын уснул, Надя сидела на диване с книгой.
Раздался звонок в дверь. Сестра открыла — на пороге стояла свекровь. С чемоданом. В обуви. Без предупреждения.
— Где мой внук? — строго спросила она.
— Спит, — ответила сестра.
— Я подожду.
Сестра позвала Надю.
Та вышла из спальни. Посмотрела на женщину у порога. Уставшую, напряжённую, как будто жизнь прогнула её куда-то, где даже собственные поступки стали казаться чужими.
И тогда Надя спокойно произнесла:
— А я думала, это вы у нас в гостях.
И медленно закрыла дверь.
Наследная квартира