Виталий впервые понял, что совершил ошибку, когда через неделю после свадьбы в их с Верой двушке на юге Москвы появилась её мать. Якобы на пару дней. Слово «временно» отдавало пустотой, но спорить не стал. Тогда он ещё верил в «всё уладится».
Анна Дмитриевна ворвалась в их жизнь, как пылесос на полной мощности: всасывала все — пространство, тишину, личные разговоры, холодильник, деньги. Её чемодан стоял в углу спальни, но сама она кочевала по всей квартире, будто хозяин на рейде: шуршала по утрам, варила что-то пахучее по ночам, закрывала окна, которые он открывал, и открывала, которые он закрывал.
— У вас тут всё по-студенчески, — смеялась она, трогая пальцем полку в ванной. — Я у вас порядок наведу. Вера у меня привыкла к чистоте.
Анна Дмитриевна была женщиной с живыми глазами, прямой осанкой и голосом, пробивавшим бетон. В ней чувствовалась та старая советская порода — всё контролировать, не зависеть, быть «столбом». Кого столб – кого столбом.
Вера не вмешивалась. Она вечно была в бегах: клиенты, вечерние сессии с учениками по фортепиано, подработки. А когда возвращалась домой, уткнувшись в телефон, словно не видела, как её муж трет боковую панель холодильника после «генеральной уборки» тещею.
Однажды Виталий нашёл в корзине для мусора свои квитанции за ипотеку. Он складывал их аккуратно — контроль за графиком выплат был его пунктиком. Бумаги исчезли. Зато на полке рядом стоял журнал с загнутыми страницами — «Как заработать на недвижимости: сдача, субаренда, маневры».
— Это что такое? — спросил он у Веры.
— А мама просто почитала. Ты же не против?
— Я против, когда мои бумаги выбрасывают.
— Ну, она думала, ты их уже оплатил…
— Даже если так. Почему она решает, что можно выбросить?
Вера вздохнула, спряталась за кухонным фасадом:
— Ты же знаешь, она… всё по-своему делает.
Конфликт нарастал незаметно, как ржавчина в водопроводной трубе. Сначала мелочи: Анна Дмитриевна поливала цветы, забывая закрыть поддон, и вода текла на ковёр. Потом пришёл счёт за воду — вдвое больше обычного. Она принимала душ по два раза в день, стирала каждый вечер носовые платки отдельно от остального белья, убеждая Веру, что машинка «не справляется, если всё кидать вместе».
Однажды Виталий пришёл домой и увидел, как Анна Дмитриевна стоит в его футболке. Его футболке. Серо-синяя, подаренная женой на день рождения — её мать отутюжила её и надела «просто на пять минут выйти во двор, мусор выкинуть». Ему хотелось кричать, но он сдержался.
— Мам, ты бы спросила, — сказала Вера, когда он рассказал ей об этом.
— Что я скажу? — подняла глаза тёща. — Я же её постирала, погладила. На мне она, между прочим, лучше сидит, чем на нём.
В мае у Виталия сорвался проект. Они с партнёром вложились в платформу доставки обедов в офисы, но их вытеснила крупная сеть. Он сильно просел по деньгам. Копилку пришлось вскрыть. Анна Дмитриевна услышала это случайно — или делала вид, что случайно. А потом за ужином сказала:
— Ну что, Вера, я же говорила тебе: твой Виталий — мечтатель. Деньги любит считать, но зарабатывать не умеет.
Он посмотрел на жену. Та отодвинула тарелку, будто разговор её не касался. Потом встала, наложила себе ещё салата и пересела к ноутбуку. Бегство в работу стало её бронёй.
Через месяц Анна Дмитриевна «случайно» забыла закрыть форточку на кухне. Сквозняк хлопнул дверью и разбил термометр. Ртуть разлетелась по полу. Виталий был в спальне, услышал треск и крик. Выбежал, нашёл её на коленях с веником.
— Всё под контролем! — бросила она. — Я просто открыла окно. Тут душно. У вас всё как в камере.
Он обработал пол хлоркой, сам. Купил тест на наличие паров ртути, провёл замеры — потратил выходной. Ни спасибо, ни извинений.
— Он делает из мухи слона, — пожала плечами тёща. — Я в детстве вообще ртутный градусник грызла. Жива до сих пор.
Летом начался ремонт в их подъезде. Пыль, грязь, снос обоев на лестнице. Анна Дмитриевна устроила «диспетчерскую»: ходила по этажам, спрашивала соседей, как им работают подрядчики. К ней потянулись. Ей звонили, спрашивали, что и как. Она вела себя, будто дом принадлежит ей.
— Это неправильно, — говорил Виталий. — Почему она всем раздаёт указания? Кто её просил?
— Да пусть делает, — отвечала Вера. — Маме скучно. Ты сам бы с ней пообщался побольше — поняли бы друг друга.
Он молчал. Он пробовал. Он однажды даже пригласил тёщу на выставку архитектурного дизайна — думал, растопит лёд. Она заснула в автобусе по дороге туда, проснулась в плохом настроении и весь вечер говорила, что это «ерунда» и «лучше бы в аптеку зашли, у неё давление скачет».
В сентябре он заметил, что пропала его банковская карта. Виталий не паниковал — он не был из тех, кто теряет вещи. Открыл приложение. Последние операции: «Азбука Вкуса», «Флористика», «Тонировка авто», «Кулинарная студия». Ни одно из них не было его.
Он подошёл к жене:
— Вера, ты пользовалась моей картой?
— Нет, я своей. А что?
Через два часа он нашёл карту — на дне пакета с аптечными коробками. Там, где Анна Дмитриевна хранила своё «давление». Там же лежала её визитка, подписанная от руки: «Психолог-консультант, специалист по восстановлению женской энергии».
Он зашел на кухню. Тёща варила компот из айвы.
— У вас всегда так лежат карты в лекарственных пакетах? — спросил он.
Она не обернулась.
— Я же хотела для вас ужин заказать. Сюрприз. Просто не успела.
— Сюрприз? С «Тонировкой авто»?
Анна Дмитриевна молча налила компот в три чашки.
Это был первый раз, когда он всерьёз подумал: «Либо я уйду, либо она».
На следующее утро он проснулся рано. Голова гудела, будто в ней всю ночь прыгали дети. Снилась квартира без гостей. Только он и Вера. Без чужих кастрюль, без туфель в прихожей, без фраз через плечо: «Ну что, проснулись? А я уже пельмени леплю!»
Он потянулся, открыл глаза — и увидел в дверях тёщу. В его спальне.
— Ты когда будешь смотреть стиралку? — спросила она. — У неё фильтр засорён. Течёт по лотку.
— А ты не могла… — Он осёкся. Сколько бы он ни говорил, это был пустой звук.
Вера ушла на работу, не попрощавшись. Анна Дмитриевна осталась хозяйничать. Под вечер он пришёл домой и не поверил глазам: из зала исчез его стеллаж с книгами. На его месте стоял раскладной диван.
— Что это?
— Я решила переставить. Тебе же удобно, когда компактно?
— А книги где?
— В кладовке. Там им место. Пыль только собирали.
Он смотрел, как исчезает в квартире его личное пространство. Незаметно, капля за каплей. И Вера — ни слова. Ни «мам, хватит», ни «мы это обсудим». Просто улыбалась. Или включала наушники.
В ноябре Анна Дмитриевна вдруг заявила, что записалась в танцевальную студию. Он даже обрадовался — появилось бы личное время. Но радость была преждевременной.
— Два раза в неделю. Но вечером надо, чтобы кто-то встречал продукты. У меня доставка, — сказала она.
— У вас есть ключ, — буркнул он.
— Неудобно. Там мясо, там фрукты. Не хочу, чтобы стояло у двери.
И вот он, Виталий, взрослый мужчина, стоял на коврике у дверей в ожидании курьера, потому что его тёща решила «потанцевать для тонуса».
А потом она сломала пальто Веры — случайно. Повесила на батарею сушить, и та расплавила внутреннюю подкладку.
— Я же хотела ей сюрприз: в театр сходить. Подумала, сама подготовлю. Вот и достала пальто. Только капельку задело.
Пальто стоило тридцать тысяч. Вера молчала. И купила новое, в рассрочку. Но даже не пискнула матери — только виновато хмыкнула: «Мам, ну аккуратнее будь».
Однажды Виталий поехал к своему другу Егору — просто выдохнуть. Там он впервые высказался. Сел на кухне, схватил бутылку пива, и всё вывалил. И про сломанное пальто. И про карточку. И про книги, заточённые в кладовке.
Егор, как ни странно, не смеялся. Он слушал.
— А ты не думал, что она так вечно будет? Ну, пока ты это позволяешь.
— Я пытался. Но Вера как будто на двух проводах. Мама её жалостью держит, манипулирует. А я будто чужой. Как мебель, — мрачно ответил Виталий.
— Тогда или вы с Верой вместе наводите границы… Или ты навсегда окажешься «дополнением к интерьеру».
Эта фраза врезалась в мозг. Он ехал домой и знал: сегодня что-то изменится.
Вечером за ужином он завёл разговор. Спокойно, по пунктам.
— Я не против, чтобы твоя мама была здесь. Но должна быть граница. Это наш дом. У нас есть порядок. Есть решения, которые принимаем мы с тобой. Без участия третьих лиц.
Вера сидела сжатая. Анна Дмитриевна хмыкнула:
— Ты теперь в третьих лицах?
— Я не хочу ссор. Я просто говорю: это не гостиница. Это мой дом. И когда вы что-то меняете без моего согласия — это вторжение.
— Ой, не драматизируй. Вторжение. Как будто я тут с автоматом. Я мать твоей жены. Имею право.
— Имеешь право на уважение. А не на управление.
Анна Дмитриевна замолчала. Сжала губы. Взяла тарелки, пошла в раковину. Грохнула посудой так, чтобы долетело до спальни.
Вера ушла в ванную, не сказав ни слова.
Через два дня она сказала: «Мама переедет. Только не дави. Она просто ищет новое жильё. Через пару недель».
Он сдержал эмоции. Лишь кивнул.
Но неделя прошла — ничего. Вторая — тишина. А потом началось обратное: Анна Дмитриевна внезапно заболела. Давление. Рука тянет. Голова болит. Сон плохой. «Видимо, на нервной почве». Вера металась: мама не может, мама одна, мама — женщина в возрасте.
— Она сильнее всех нас, — сказал Виталий. — Но как только речь идёт о границах — она становится беспомощной.
В январе он уехал в командировку на два дня. Вернулся — и не поверил глазам. Вся кухня была перекрашена в зелёный. Необъяснимый, болотный цвет.
— Это мама заказала маляра. Он из подъезда. Почти бесплатно. Ты же сам говорил, что стенки грязные, — пробормотала Вера.
Он молча сел в коридоре. Поставил сумку рядом. Тело трясло.
А вечером, уже в кровати, он сказал:
— Я сниму квартиру.
— Что?
— Я устал. Это не дом. Это чужой проект. Я просто здесь — как условие.
Вера расплакалась. Не скандалила, не спорила — просто ушла в ванную, как всегда. Долго шла вода. А он лежал и смотрел в потолок.
На следующий день он собрал сумку. Но задержался в прихожей. Присел. Подошла Анна Дмитриевна. Не смеялась. Просто вздохнула:
— Тебя никто не выгонял, между прочим.
— Меня просто вытеснили. Без слов. Вещами. Решениями. Манипуляциями.
— Если бы ты был по-настоящему мужиком — ты бы взял ситуацию в свои руки.
Он посмотрел на неё.
— Я и беру. Ухожу.
В этот же вечер он снял студию на юге города. Маленькую, но свою. Без влажных салфеток на каждом углу. Без громкой критики. Без «а у нас в семье принято».
На следующее утро пришла СМС от Веры: «Ты сбежал. Ты просто не выдержал. А ведь она не вечная…»
Он закрыл экран. Сел к ноутбуку. Работал допоздна. И не открыл сообщений до следующего дня.
Прошло две недели.
Он не возвращался. Не звонил. Не писал. Только один раз ответил Вере коротким сообщением: «Мне нужно пространство. И тебе — подумать».
В студии было тихо. Почти стерильно. По вечерам он включал радио, чтобы не слышать пустоту. Работа шла на удивление хорошо — появилось время, силы, фокус. Он понял: его усталость не была от проектов или клиентов. Она росла внутри дома, где он постоянно ждал подвоха.
Однажды вечером ему позвонил тесть. Неожиданно.
— Слушай, Виталий. Я слышал, ты ушёл. Правильно сделал. Она и меня в своё время выжила.
— Простите?
— Я же говорил тебе — Вера в неё. Сначала мама важнее, потом работа, потом — муж. А ты где-то в конце. У нас это семейное. Но ты был единственным, кто попытался это сломать. За это тебя уважаю.
Виталий не знал, что ответить. Прервал звонок. Остался сидеть с телефоном в руке.
Через пару дней Вера появилась у него на пороге. Без звонка. В глазах — усталость, как после долгого заплыва.
— Я не знаю, чего ты хочешь, — сказала она, не входя. — Я не знаю, чего хочу сама. Я просто устала от давления. От того, что ты — против неё, а я — между.
— Я не был против. Я был за нас.
— Она не даст нам быть «нас». Ты понимаешь?
— Я понял. Потому и ушёл. Чтобы ты сама выбрала, без давления.
— А если я не могу?
— Тогда мы оба живём не своей жизнью.
На следующий день она прислала голосовое: «Я снимаю комнату рядом с твоей студией. Хочу попробовать жить отдельно. Без мамы. Без тебя пока. Просто одна. Я никогда не жила одна. Мне страшно. Но я хочу понять, кто я».
Он слушал это сообщение раз десять. И почувствовал, как злость внутри растворяется. Осталась только горечь. И странная свобода.
А дома — в их бывшей квартире — началась буря. Ему начали писать соседи:
— А вы с женой разъехались? А то у вас там ремонт опять.
— Она, похоже, решила стену между кухней и гостиной снести.
— Она сказала, что это временно. Но там сверлят с восьми утра.
Он звонил Вере. Она не брала. Потом ответила в СМС: «Я с мамой почти не общаюсь. Она делает, как считает нужным. Я не в курсе про ремонт».
А однажды ему написал Егор. Сбросил ссылку на пост в Instagram. Маленькая сторис: Анна Дмитриевна танцует на кухне. Та самая зелёная кухня. Сверху подпись: «Мужчины приходят и уходят. А квартира — навсегда».
Он смотрел видео. Ей — хорошо. Ей — весело. Вера — не видно. Он вспомнил, как пытался с ней дружить. Как выбирал слова. Как злился на себя, когда срывался. Как искал в жене партнёра — а получал нейтральную территорию. Никто не был на его стороне. И всё же он чувствовал не злость, а усталое сожаление.
Через месяц Вера позвонила. В голосе — неуверенность, но что-то новое. Независимость, что ли?
— Я сняла жильё. Сама. Полностью. Мама не знает адреса. Это тяжело. Но ты прав. Я никогда не делала выбора. А теперь делаю.
Он не перебивал.
— Я не говорю, что хочу всё вернуть. Но если ты захочешь — давай встретимся. Без ожиданий. Просто поговорим.
Они встретились в кафе. Нейтральная территория. Заказали кофе. Разговор был сдержанным, взрослым. Не про чувства. Про факты. Про то, кто кем был в их семье. Кто жил, кто прятался. Кто ждал, кто молчал.
— Я бы хотел, чтобы у нас был шанс, — сказал он. — Но только если ты — не под её диктовку. И если я — не просто приложение.
Вера кивнула. Её взгляд был другим. Без вины. Без испуга.
Через неделю к нему на студию пришла Анна Дмитриевна. Без предупреждения. С пакетом мандаринов. Села, будто у себя дома. Осмотрелась. Фыркнула:
— Скромненько.
Он не стал предлагать чай.
— Что вам нужно?
— Я пришла сказать, что ты зря всё разрушил. У тебя была жена, семья, квартира. Всё было. А теперь ты — кто? Один. В халупе.
Он не ответил. Взял её пальто, подал. Она не встала.
— Ты мне не командир, а так, приложение к дочке, — показательно громко усмехнулась тёща. — Был. А теперь — и вовсе никто.
Он кивнул.
— Лучше быть никем, чем жить чужой жизнью.
Она ушла. С громким хлопком двери. Как всегда.
А он поставил чайник. Налил себе зелёный чай. Сел у окна. И впервые за долгое время почувствовал — дышать можно. Полной грудью. Без указаний. Без обвинений. Без шантажа.
И пусть это — не конец. Но, может, начало.
– Рита, помоги моему другу получить кредит, – попросил сестру Юра