— Я же не знала, что он женатый, — всхлипывала Лика. – И он добрый, помогает всем постоянно. Я ничего плохого не сделала, просто сказала, что он мне нравится.
Павел Игоревич появился в их жизни посередине десятого класса. Его появление сопровождали вопли:
— Да какое ЕГЭ, я свое едва-то позабыл, вы мне пятиклашек обещали, Наталья Владимировна, ну не надо, добром прошу!
— Десятый «В» — это ваш новый классный руководитель, Павел Игоревич. Прошу любить и жаловать, — директриса, дородная женщина, без труда втащила за рукав «Игоревича» и, кажется, даже подперла своим телом дверь, чтобы новоиспеченный учитель не выскочил в коридор.
— Мда… — «Игоревич», явно будучи всего лет на пять старше «детишек», обвел всех присутствующих нечитаемым взглядом. – Ладно, живым мне из этой школы все равно не выйти, сам профессию выбирал. Эх, а ведь говорила мне мама, может, надо было ее слушаться?
С задних парт раздались смешки. «Игоревич» невозмутимо поправил манжеты рубашки, открыл классный журнал, тут же его закрыл – видимо, просто сравнил количество человек в классе со списком и убедившись, что все на месте, вздохнул.
– Ладно, к сегодняшнему классному часу меня жизнь не готовила, поэтому будем говорить о том, к чему не готовила она вас. Я о вашем любимом ЕГЭ. Тема урока – не так страшен черт, как его малюют. Давайте представим, что ЕГЭ мы завалили. Что будем делать?
В классе повисла гробовая тишина.
— Что, ни у кого плана действий нет на один из вероятных исходов. Ладно, достаем телефоны, гуглим «сколько раз можно пытаться сдать ЕГЭ». Гуглим, гуглим, я знаю, у вас у всех сейчас аппараты есть.
Чтобы учитель, да вдруг разрешил прямо на уроке, пусть и на классном часе, пользоваться телефонами – это нонсенс.
Ребята сначала не поверили. Потом – начали гуглить. Многие впервые именно на этом уроке узнали, что, оказывается, страшное «ЕГЭ» можно сдать на следующий год.
А еще – что подработка по четыре часа в день на раскладке товаров в супермаркете или каким-нибудь курьером по доставке пиццы очень даже позволит им заниматься хотя бы раз в неделю с репетитором, «подтягивая» заваленный предмет.
А еще – что год после школы готовиться будет, если этого действительно хотеть, даже проще, ведь не нужно ежедневно ходить на уроки, просиживая часы впустую.
Павел Игоревич оказался не похожим на других учителей. Он, может в силу возраста и не перегоревшего еще энтузиазма, искренне пытался помочь и подбодрить своих «малышей».
Помогал решать проблемы, давал советы, вытаскивал из неприятностей при случае. Помимо классного руководства, вел у них русский язык и литературу, так что Лике доставалась своя порция похвалы.
— Не думала о том, чтобы в писатели пойти? Талант имеется, — однажды подначил ее Павел Игоревич после очередного урока.
— Нет. Я буду музыкантом, — собственный голос звучал бесцветно.
— А чего так нерадостно? Это ведь твоя мечта вроде бы как?
— Мамина, — Лика почувствовала, что еще немного – и из глаз брызнут слезы.
— Ну а у тебя-то мечта есть? – тихо спросил «Игоревич».
Лика не смогла ответить – выскочила из класса чувствуя, как сжимает горло тугой ком, мешающий дышать.
Этот разговор состоялся уже под конец одиннадцатого класса и после него Лика всю ночь проворочалась в своей кровати, но так и не смогла заснуть.
«Я хочу, чтобы все это, наконец-то, закончилось», — осознала она, когда за завтраком мать снова завела разговор о том, что надо съездить на день открытых дверей в две консерватории, между которыми предстояло выбирать.
Что надо показаться некоторым преподавателям там, они слышали Лику на записях, но хотят теперь прослушать девушку «вживую».
Что еще столько всего предстоит сделать и надо… Надо, надо… Ей, Лике, уже ничего не надо. Она уже ничего не хочет.
И музыкой заниматься она точно не хочет. Она ненавидит этот инструмент, ненавидит маму за то, что она так с ней, ненавидит преподавателя из музыкальной школы, который «ради ее блага» помогал матери ломать ее об колено.
Ненавидит отца, во всем поддакивающего супруге. Но больше всего Лика ненавидит свои собственные руки, которые тогда, в пять-шесть лет, смогли сыграть сложные для ее возраста произведения.
Если бы не было их, если бы не было этого чертова «таланта», из-за которого мать за последние годы как помешалась, то она, Лика, могла бы быть счастлива. Могла бы быть… Она еще может быть счастлива.
Дома взять какие-либо инструменты было нереально. А вот в школе подсобка пьющего сторожа достаточно часто стояла открытой и без замка.
Михалыч, тот самый сторож, шутил, что брать там все равно нечего. Конечно, ценностей там не имелось, а вот молоток был.
Зайдя в подсобку после уроков и, прихватив этот самый молоток, Лика спрятала его под курткой и вернулась в пустой класс. Села на свое место. Положила перед собой молоток.
Взвесила в руке, покачав и примериваясь, а потом – выставила вперед правую руку и, закрыв глаза, замахнулась.
— А ну стой! Ты что вообще творишь?
В дверях класса замер «Игоревич» с папкой журналов. Замерла и Лика, с широко распахнутыми глазами и занесенным над правой рукой молотком.
А потом разрыдалась, понимая, что теперь точно все пропало и ничего у нее не получится.
Что придется ей ехать туда, куда прикажет мама и делать то, что она хочет. И другого пути нет, и выхода нет и ничего теперь хорошо быть не может и…
В какой момент под лицом оказалось плечо Павла Игоревича, она уже не помнит. Как и не помнит, что именно успела рассказать ему за прошедшие полчаса.
Судя по всему – успела выболтать все. И, вопреки опасениям, вместо насмешек и требований подчиниться воле матери, мол, это все «для твоего же блага», получила в ответ только один вопрос.
— Ну а почему ты не рассматриваешь план просто свалить? Тебе же восемнадцать через три месяца после выпуска, взрослый человек уже. Завалить нарочно эти экзамены, а по достижении совершеннолетия – свинтить в дальние дали.
— Вы не знаете мою маму, — покачала головой Лика. – Я не могу не поступить, понимаете? И сбежать потом, если поступлю, тоже не смогу. Она же…
— Ясно, — лицо Павла Игоревича на мгновение окаменело. – Пошли в парк, прогуляемся.
Уже в ближайшем в школе скверике Павел Игоревич, купив Лике минералки и дождавшись, пока та успокоится, предложил моментально разработанный план действий.
— У меня есть двоюродная тетка. Живет далеко, язык за зубами держать умеет. Ты у нее сможешь перекантоваться эти пару месяцев, ну а дальше разберешься, что делать.
Можешь вообще весь год жить – она только рада будет и помощи по хозяйству, и компании.
Только имей в виду – если ты кому-то проболтаешься, что я тебе помогаю, то проблем будет у меня больше, чем у тебя.
— Я не д***, — потрясла головой Лика. – И все понимаю. Если можете, помогите, пожалуйста. Я просто не знаю, что мне еще делать. Я правда не смогу так дальше, я…
— Все-все, успокойся. В общем, слушай мой план. Сейчас мы расходимся, ты домой а я обратно в школу. Вечером родители с тобой поговорить захотят на теме твоих чувств к учителю.
— К-каких это чувств?
— Видишь, там химичка наша стоит? Как думаешь, что она подумает, увидев тебя и меня рядом?
И как думаешь, сколько вопросов будет у родителей твоих по поводу твоего состояния?
Ты вряд ли успокоишься за один-два дня после этого вот срыва. А так и оправдание будет, и веское алиби на случай всех возможных вопросов.
— Кажется, понимаю, — шмыгнула носом Лика. – Скажи людям то, во что они охотно поверят – и они не станут докапываться до правды.
— Вот именно. Завтра принесу тебе старую «левую» симку, списываться будем через нее.
В школе ко мне не подходи лишний раз, особенно один на один. Матери пока поддакивай без особого энтузиазма, голову не теряй.
Павел Игоревич еще что-то говорил, а Лика лишь кивала, как пластиковый болванчик.
Вечером дома ждал серьезный разговор. О том, что влюбляться сейчас, когда на кону ее мечта – недопустимо.
О том, что «вот хорошо, Павел Игоревич молодец какой – и тебя отшил, и нам позвонил, а если бы на его месте был плохой человек, что тогда?»
Ну и коронное «доченька, ну нельзя влюбляться в таких взрослых, да еще и женатых».
— Я же не знала, что он женатый, — всхлипывала Лика. – И он добрый, помогает всем постоянно. Я ничего плохого не сделала, просто сказала, что он мне нравится.
Роль она отыграла мастерски – родители ничего не заподозрили. Особенно когда узнали, что таких девочек, влюбившихся в молодого учителя, половина их класса и еще человек десять в параллели.
Интересно, а они все правда влюбились, или кому-то из них Павел тоже помогает точно так же, как Лике? Этот вопрос она мужчине не задавала.
Просто за оставшиеся несколько недель проработала с ним в мельчайших деталях план побега, а в назначенное время после условного сигнала сбежала из родительского дома через окно.
Напоследок оставив родителям письмо, в котором объясняла свои намерения.
«Валерия Геннадьевна, после ваших издевательств надо мной у меня уже язык не поворачивается называть вас «мамой».
Еще несколько недель назад я хотела переломать себе все пальцы. Из-за вас. Чтобы не следовать вашей «мечте», ради которой вы отняли у меня мою жизнь, мою свободу и мое собственное право на счастье.
Я никогда не стану тем, кем вы хотите меня видеть. Я ненавижу музыку из-за вас. И, в том числе за это, я ненавижу и вас тоже. Не ищите меня. Я этого не хочу. Лика».
— Вот такая вот история, — завершив разговор, девушка допила чай и с опаской посмотрела на тетю Надю. – Что, скажете, я должна была подчиниться и делать все так, как мама хотела?
— Это не мама, это изв.ерг какой-то. Были бы у меня дети – в жизни бы им петлю на шею не надела.
А твоя матушка из тех, кто и наденет, и табуреточку пнет, и еще посмотрит, как детеныш дергается напоследок.
Знаешь, Лик, мне кажется, у нее не таланта нет. Это другое.
Души у нее нет, а все таланты творческие – они от души идти должны. Вот и заслушиваются люди чужой игрой, и книгами зачитываются.
Потому что душа человека во всем этом видна. А коль нет ее – так и смотреть и слушать нечего.
Пашка правильно тебя ко мне направил, оставайся. Три месяца тихо пересидишь, тут никто и искать тебя не будет, ну а дальше разберешься, что делать.
Сама разберешься, без мам и пап.
И Лика разобралась. Но поняла, что действительно сделала это, вырвалась окончательно, лишь много лет спустя.
Когда случайно столкнулась со своими страхами лицом к лицу. А еще – узнала главный Пашин секрет.
У нас, конечно, не твоя берлога — но ты постаралась и быстро загадила квартиру, — отчаянно сказала Оля сестре мужа