Пока ты у меня под крышей — рот прикрой и делай, что сказано, — напомнила тёща

До того, как всё начало рушиться, Костя считал себя вполне счастливым человеком. Нет, не без нюансов — ипотека, переработки, детские сопли по графику и жена, которая, казалось, всё чаще смотрит куда-то в себя, а не на него. Но, в целом, всё шло своим чередом. Ромка подрос, пошёл в сад, Костю на работе повысили, Лена наконец-то согласилась, что пора разъехаться с её матерью и начали подыскивать квартиру ближе к офису.

И тут случилось то, что, по Лене, «никто не мог предвидеть»: затопило квартиру тёщи.

Причём затопило не просто — потоп пошёл от канализации: мутная вода, вонь, испорченные полы и плесень на стенах. Наталья Ивановна с воплями и целлофановыми пакетами вещей появилась на пороге уже на следующий день.

— Это ж ненадолго, — прошептала Лена на ухо Косте, пока мать носилась по кухне с тряпкой, уже критикуя их вытяжку и жалюзи. — Ну, максимум месяц. А потом… Всё вернётся.

Костя только кивнул. Стиснул зубы. В конце концов, тёща — не чужой человек. Надо потерпеть.

Прошло три месяца.

За это время Наталья Ивановна не только «освоила» кухню и ванну, но и начала вносить свои «улучшения». В ванной — её шторка, в коридоре — её коврик. В холодильнике — то, что она считает нужным: почему-то в основном варёная свекла, пачки ряженки и банки с чем-то маринованным. Детское питание она тоже заменила — на «своё, проверенное». Потому что «это вашы модные смеси только желудок портят».

— Я его бабушка. И у меня был опыт, — говорила она, закатывая глаза, когда Костя пытался вежливо напомнить, что у Ромки — аллергия. — Вы всё вечно путаете медицину с модой.

Он старался держаться. Серьёзно. Вечерами бегал по району, слушал музыку, пытался спать в наушниках. Прятался на работе подольше. Но однажды, вернувшись домой пораньше, увидел, как тёща достаёт из ящика под кроватью его ноутбук, чтобы «освободить место для складирования зимних курток».

— Это не склад, — сдержанно сказал он. — Это моя техника. Здесь файлы, работа, пароли…

— А у меня в шкафу полки заканчиваются! — крикнула в ответ. — Или ты хочешь, чтобы я в коридоре жила?

— Нет, я хочу, чтобы вы уважали чужое.

Она не ответила. Просто села на кухне и долго вздыхала, потом громко шмыгала носом, потом начала звонить своей сестре:

— Да. Да-да. Представляешь. Живу у дочери — так я здесь как чужая. Прям как в гостинице. Ага. И даже место под кроватью занять нельзя — боится, что «его техника» пострадает. Да он бы без моей Лены по сей день в своей однушке сидел! Я ж им всё отдала! Всё, что у меня было!

Костя замолчал. Лена промолчала тоже.

Ссора не состоялась. Она — отложилась.

На следующий день он пришёл с работы и увидел, что Ромка играет на полу в их спальне. А тёща сидит у его компьютера. Что-то печатает. А может — читает. Он не был уверен.

— Простите, а вы что здесь делаете?

— Да ничего. Я хотела рецепт найти. У вас же там интернет. А он сразу включён.

— И решили… залезть в мои документы?

— Господи, не будь ты таким мнительным! Думаешь, мне интересны твои файлы? Я просто… Я уже почти закрыла!

— Пожалуйста, больше не трогайте. Я не люблю, когда в моё личное лезут.

Она бросила на него взгляд — снизу вверх. Долго. Затем медленно встала, вышла из комнаты и громко хлопнула дверью.

Через десять минут к нему зашла Лена. На лице — привычное «почему ты не мог просто промолчать».

— Костя, ну… Она просто хотела рецепт. Ты ведь знаешь, мама такая. Ей надо… чувствовать, что она ещё нужная. Что её ценят. Не злись.

— Я не злюсь, Лена. Я просто не хочу, чтобы она рылась в моих вещах.

— Это не «вещи». Это компьютер. Это не… это не интимное.

— Прости, но для меня — да. Особенно когда в нём доступ к моей банковской карте.

— Думаешь, мама тебя ограбит?

Он посмотрел на неё. Потом на дверь. Потом просто вышел на балкон, закурил, хотя бросил полгода назад. Снизу орала сигнализация. Где-то плакал ребёнок. И у него впервые промелькнула мысль: а что, если всё это никогда не закончится?

Через неделю произошёл первый настоящий взрыв.

Костя приехал домой поздно — после важной встречи. Уставший. Голодный. Ворвался в кухню — и замер.

На столе стояла кастрюля с чем-то жирным. Запахи уже въелись в обои. На полу валялась капуста. Ромка плакал в комнате. А Наталья Ивановна стояла у раковины и мыла… его рубашку. Ту самую — белую, сшитую на заказ. Которую сдавать надо было в химчистку. И стирать при 30 градусах. А она — вручную, со щёлочью, потому что «эти ваши прачечные только бабки тянут».

— Вы в своём уме?! — сорвался он. — Кто вам дал право трогать мои вещи?

— Я — хозяйка в этом доме! — огрызнулась она.

— Нет! Вы — гостья! Временно!

Она только рассмеялась. Громко, нервно.

— Ах, временно? Ну, конечно. А кто дал вам в долг на первый взнос по ипотеке? Кто сидел с Ромкой по ночам, когда у вас ангина была? Кто каждый день готовит, моет, стирает?!

— Мы вас об этом не просили.

— Конечно. Вы ничего не просите. Просто используете. А потом — выгоняете.

— Да я вас не…

— А Лена? Ты хоть представляешь, как ей тяжело между вами двумя? Она вся извелась! А ты только и можешь, что указывать и орать!

Он посмотрел на неё. Потом — на порванную, выцведшую ткань рубашки. Потом просто пошёл в спальню, собрал рюкзак, взял куртку и ушёл. Ночевал у друга.

На следующий день его ждал сюрприз: дверь ему не открыли. Ромка был в саду. Лена не брала трубку. А Наталья Ивановна через домофон сказала:

— Пока ты у меня под крышей — рот прикрой и делай, что сказано.

На пороге стоял он. С рюкзаком, в помятой куртке, с тёмными кругами под глазами. А за дверью — она. Та, которую когда-то называл мамой второй раз, потом звал Натальей Ивановной, потом — просто никак.

Костя долго смотрел на динамик домофона, в который только что прозвучало её ядовитое:

«Пока ты у меня под крышей — рот прикрой и делай, что сказано».

Молчал. Он мог нажать кнопку, мог попытаться вломиться, мог позвонить Лене ещё раз. Но не стал. Развернулся, вышел. Потом дошёл до перекрёстка, присел на лавку рядом с пивнушкой и просто смотрел, как горят окна.

Следующие два дня он жил у друга — у Лёхи, старого однокурсника. Тот только усмехался, когда услышал суть.

— Ну ты же знал, в кого вписываешься, — сказал он, подливая себе борща из банки. — Она у неё всегда на первом месте была. Твоя Лена с детства мамину истерику гасила как могла. Это у неё условный рефлекс: чтобы не орала — надо угодить.

— Я думал, любовь это лечит.

— Это только в кино. А в жизни у тебя или мама с истерикой, или жена с тревожным расстройством. А ты между ними.

— Я думал, мы семья.

Лёха промолчал. И от этого стало ещё хуже.

Лена позвонила сама. Спустя три дня. На работе. В обед. Голос тихий, усталый, словно она разговаривает украдкой.

— Кость, прости, я… Я не хотела, чтобы всё так.

— Ты хотела, чтобы я ушёл?

— Конечно нет! Просто мама… она была в истерике. У неё давление, ты же знаешь. Я не могла её оставить одну, а ты ушёл, ничего не объяснив. Ты даже не попрощался с Ромкой.

— А мне никто не дал. Меня просто не пустили в квартиру.

— Она была в шоке. Сказала, что ты сорвался, кричал, грозил выгнать её…

— Потому что она стирала мои вещи вручную щёлочью. В раковине.

— Она хотела как лучше…

Он тяжело выдохнул.

— Мне вернуться?

— Я… не знаю. Мама говорит, что пока ты не извинишься — она не хочет тебя видеть. И она права, ты был груб.

— Лена, это не твоя мать меня выгоняет. Это ты ей позволяешь.

— Я просто не хочу войны…

Он положил трубку. Потому что знал — войны уже не избежать.

Костя снял квартиру. Однушку на юге города, с облезлой мебелью и шумными соседями. Деньги были — сбережения, которые он хранил на чёрный день, а теперь они, кажется, настали.

Он пытался договориться с Леной. Приглашал её встретиться. Не дома. Не при маме. Просто вдвоём. Она долго отнекивалась, но в итоге согласилась.

Кофейня у метро. Лена пришла позже, с мокрыми волосами, в куртке, чужой ему — серой, без запаха.

— Ты знаешь, я не могу её выгнать, — сказала она сразу. — Ей некуда идти. Всё в ремонте.

— Прошло уже четыре месяца.

— Да, но с тех пор новая протечка была. И грибок. И ты же сам знаешь, какая у нас коммуналка — там ей тяжело. Там она умрёт.

— А ты подумала, как мне? Я не вижу сына. Не могу прийти домой. Не знаю, кто трогает мои вещи. Ты вообще понимаешь, что я чувствую?

Она молчала. Долго. Потом сказала:

— Мне с ней проще, чем без неё. Прости. Это плохо звучит, но это правда. Когда ты ушёл, она была рядом. С Ромкой. С делами. С ужином. Она — стабильность.

— Я — тоже. Я всегда был рядом. Я старался. Для нас. Для семьи.

— Ты — другой. С тобой надо обсуждать, договариваться, искать компромиссы. А с ней — просто… смириться.

Костя хотел что-то сказать, но вдруг понял — бессмысленно. Она уже выбрала. Не маму. Не его. Себя. Свой покой.

Через месяц Лена сама пришла к нему. Без звонка. Просто постучала.

Он открыл — и замер. Она стояла с двумя пакетами, с выгоревшими на солнце волосами и Ромкой за руку.

— Мы поживём у тебя? На пару дней. Мама ушла. Обиделась. К сестре уехала. Говорит, что мы с тобой неблагодарные.

Костя молча взял пакеты.

— А ты рад? — спросила она, пока укладывала ребёнка.

— Я устал, Лена.

— Я тоже. Но теперь будет лучше. Ты же рад, что мы вдвоём?

Он хотел соврать. Сказать: конечно, всё наладится. Но не смог.

— Не знаю. Я не верю, что ты не позовёшь её обратно.

— Я не хочу конфликта…

— Это не ответ.

— Ты требуешь, чтобы я отказалась от матери?

— Я прошу, чтобы ты выбрала нас. Меня. Ромку. Себя — без неё.

Она не ответила. Смотрела в окно. Потом просто вышла на балкон — и долго стояла, уставившись в темноту. Молча.

Через неделю в дверь позвонили. Тёща. С двумя чемоданами.

— Ну что, доигрались? — бросила, проходя мимо Кости. — Лена, я вся в болях, у тёти Лиды нет горячей воды, я чуть не сломалась в маршрутке. Ну и что — это ваш выбор? Или у меня ещё есть шанс вернуться в этот… рассадник эгоизма?

Лена молчала. Ромка обнимал подушку и притворялся спящим. Костя просто стоял, как вкопанный.

— Лена, выбирай. Сейчас. Или она — или я, — сказал он.

И снова тишина.

Лена молчала.

Костя ждал. Он чувствовал, как напряглось всё внутри: мышцы, челюсти, даже взгляд стал каким-то стеклянным. Наталья Ивановна уже поставила чемоданы в коридоре, как ни в чём не бывало сняла куртку и прошла на кухню. Всё — как будто ничего не было. Словно она не выгоняла его, не пользовалась его вещами, не стирала его рубашку, не оскорбляла. Просто… вернулась. Потому что решила.

Он смотрел на жену. Ждал. Молчал.

Лена сделала шаг вперёд. Потом второй. И — не глядя ни на мать, ни на Костю — взяла один чемодан и поставила у порога.

— Мам, ты не можешь так. Без предупреждения. Без звонка. Мы… мы не готовы.

Наталья Ивановна замерла. Медленно повернулась. Глаза округлились, лицо налилось краской.

— Это ты мне сейчас говоришь? После всего? Я твою жопу мыла, когда ты орала в коляске. Я тебя одна тянула, когда твой папашка сбежал! А теперь ты… не готова?!

— Мама, — Лена перешла на шёпот. — Просто… пожалуйста, дай нам время.

— Ага. Время. Чтобы он тебя добил? — ткнула она пальцем в сторону зятя. — Чтобы ты осталась одна с ребёнком, без помощи, без поддержки?! Он же эгоист. Он только и делает, что раздаёт приказы, сидит в своём ноутбуке и строит из себя спасителя! Да у него даже друзей нормальных нет — один этот Лёха, и тот разведён!

Костя сделал шаг вперёд, но остановился.

— Я не позволю тебе портить мою дочь. И внука не дам калечить. Пока ты у меня под крышей — рот прикрой и делай, что сказано, — напомнила тёща. Уже не крича. Холодно. Уверенно. Как приговор.

И в этот момент у Кости щёлкнуло.

Он не стал отвечать. Не стал кричать, спорить, доказывать. Просто пошёл в спальню, достал свою сумку, собрал одежду, ноутбук, зарядку, документы. Выходя, заглянул в комнату сына — тот лежал, делая вид, что спит, но из-под одеяла виднелась сжата кулачком машинка. Подарок отца. Последний.

Он наклонился, поцеловал сына в лоб.

— Прости, малыш. Я рядом. Я найду, как быть.

Через пару недель Костя подал на развод. Без скандала. Через Госуслуги. Отказался от претензий на имущество, оставил всё — и квартиру, и мебель, и даже их совместный счёт.

Но за Ромку он начал бороться.

Суд был сложный. Много бумаг, адвокаты, психологи. Но он подготовился. Принёс справки, отзывы с работы, документы на квартиру, которую успел купить в ипотеку. Да, в ипотеку. Опять. Но уже свою. Отдельную. Без чемоданов в коридоре. Без чужих голосов в своей спальне.

Лена сначала молчала, потом сопротивлялась, потом снова молчала. Но однажды, после одного из заседаний, подошла и сказала:

— Я устала. Не хочу войны. Но и отпустить не могу. Ты хороший отец. Может… через месяц-два подумаем о совместной опеке?

Он кивнул. И даже хотел улыбнуться, но не смог.

С Ромкой они стали видеться по выходным. Мальчик оживлялся, когда приезжал к отцу. У него была своя кровать, свои игрушки, даже свой маленький чайник — Костя знал, что сын любит сам себе наливать воду. Они вместе готовили блины, лепили из пластилина и много молчали. Но в этом молчании было больше близости, чем в прежней жизни — под надзором.

Тёща в квартиру больше не приходила. По суду, ей запретили вмешиваться в воспитание ребёнка. Хотя один раз он всё-таки столкнулся с ней — случайно, в поликлинике. Наталья Ивановна прошла мимо, бросив в его сторону:

— Ну и кому ты теперь нужен, герой?

Он не ответил. Потому что знал: нужен. Своему сыну. Себе. Тем, кто умеет жить, не контролируя других.

Спустя полгода Лена попросила встретиться. Неофициально. Без ребёнка. Без претензий. В кафе. Он согласился.

— Я живу с мамой, — сказала она сразу. — Потому что мне так спокойнее. Но иногда… иногда мне снится, как мы втроём сидим на кухне. Я, ты и Ромка. И никто не командует. Просто… дышим. Вместе.

Он ничего не ответил. Потому что такие сны — не обещание. Только сожаление.

Когда он возвращался домой, в кармане зазвонил телефон. Смс от Лены. Одна строчка:

«А ты ведь был прав. Семья — это не про контроль. А про выбор.»

Он выключил звук, поднялся на этаж, открыл дверь. В квартире пахло кофе и новой мебелью. В детской лежал Ромка — с книжкой, которую читал сам.

Костя сел рядом. Улыбнулся. И впервые за долгое время почувствовал, что может просто быть. Без обороны. Без страха. Без контроля.

Просто жить.