— Ты не понимаешь, она всегда была любимицей! А я — просто удобной! — Марина хлопнула дверцей машины, не дожидаясь, пока отец выйдет.
Тёплый майский вечер обволакивал подъезд влажным воздухом, пахнущим черёмухой и свежевыкрашенной скамейкой. Где-то сверху надрывался ребёнок. Марина обернулась: соседка с пятого, снова наорёт, потом усядется у подъезда, будто ничего не случилось.
— Марин… — отец всё же вышел. Неловко замер, придерживая пиджак под мышкой. — Я не хочу ругаться. Но ты перегибаешь.
— Я перегибаю?! Ты внука от меня на выходные берёшь через раз, а у Игоря с Алисой ребёнка вообще не было, уже кинулись ипотеку на тебя вешать, и ты рад! Тебе в кайф быть нужным, да?
Он отвёл глаза. И снова начал оправдываться, как всегда.
— Они в трудной ситуации. Им сейчас сложнее, ты сама видишь. Алиса — в декрете, Игорь тянет один. А ты же у нас — молодец, карьеру сделала. Ну что тебе, трудно?
«Карьеру сделала». Вот и весь портрет. Ни мужа, ни детей. Но главное — “молодец”.
Марина родилась в семье, где «всё по справедливости» было красивой вывеской, а внутри — вечная игра в равновесие, только весы всегда кренились в одну сторону.
Когда родился Игорь, младший брат, Марина уже ходила в третий класс. Она тогда даже обрадовалась — куклу, помнится, таскала по квартире, переобувала. Думала, будет теперь живая игрушка.
Но игрушка быстро стала королём.
Уроки Марины проверяли “потом”, если малыш не заснул. Курсы по рисованию отменили — с Игорем же некому сидеть. Фартук с выпускного стирала сама, потому что Алиса вбежала к ним тогда с истерикой: “У Игоря температура, вызываем скорую!” — и всех перемкнуло.
Сначала Марина злилась, потом привыкла. Потом — уехала.
Сначала в Питер — на учёбу. Потом — в Москву. Выросла, выучилась, крутилась как могла. Работала ассистентом у человека, который матерился сквозь зубы, если кофе был не на соевом. Но прорвалась. Нашла место. Свою команду. Свою жизнь.
И всегда помогала. Денежно. Или физически — когда мама слегла, когда папа вышел на пенсию, когда надо было Игоря “поддержать”. Только поддержка Игорю требовалась стабильно, как зарплата.
То на кредит, то на ремонт, то машину разбил — страховая не покрыла. Алиса родила — стало “двойне тяжело”. Потом бабушка умерла, а с ней ушёл и повод собираться всей семьёй. С тех пор всё чаще созванивались не «как дела», а «Марин, выручай».
— Я тебя не обвиняю, пап. Просто у меня тоже есть жизнь. Есть планы. Я накопила на первоначальный. Хотела брать свою квартиру. Ты же знаешь.
— Ну и бери. Только… раз уж дом строили на всех, почему бы не подумать о том, чтобы ты осталась поближе?
— «Дом на всех»? Серьёзно?
Отец опустил глаза. И тогда она поняла: решение уже принято. Без неё.
История с домом начиналась как будто красиво.
Три года назад отец вышел на пенсию и заявил, что теперь он «мужик с мечтой» — хочет участок, дом, внуков под боком и чтобы летом — шашлыки.
Мама тогда ещё была жива, кивала со сдержанной усмешкой: «Главное — не забыть, кто потом дом убирать будет».
Дом начали строить быстро, на кредиты и Маринины переводы. Игорь обещал “тоже участвовать”, но у них «всё в молочке», а потом — беременность. Алиса вышла из декрета с выгоревшими глазами, вторым курсом на заочке и двумя кредитами. Игорь крутился на доставках, подрабатывал, но из разговоров всегда выныривала фраза “тяжело нам очень, Марин, ты не представляешь”.
А она представляла. Просто молчала.
Когда дом был почти готов, случился момент, которого Марина до сих пор не могла выкинуть из головы.
Они сидели всей семьёй на веранде. Отец рассказывал, какие окна поставят. Алиса с Игорем укачивали ребёнка. И в какой-то момент мама, как-то устало, но мягко сказала:
— Марин, ты же к нам часто не ездишь. Может, тебе и не нужна тут комната? Лучше Илюшке сделаем.
— А если я всё же захочу приезжать? — спросила она тогда.
Мама пожала плечами:
— Ну ты же современная. Airbnb себе найдёшь.
— Ты обещал — я вложусь, а ты потом поможешь с квартирой. Что изменилось? — спрашивала Марина позже, когда уже шёл третий семейный “совет”, на котором обсуждали, как “правильнее” всё поделить.
— Ну ты же не сказала, что именно хочешь, — отводил взгляд отец.
— Я сказала: квартира. Своё жильё. Без ипотеки. Я зарабатываю, но с вашей поддержкой я бы справилась быстрее. Я давала вам деньги, когда вы строили. Не в долг. Вкладом. Сейчас — это всё на Игоря?
— Ну… так вышло.
Она встала. Не попрощалась.
Соседи судачили: “Вот у них старшая-то зазналась. Карьеристка. А младший — хороший. Душевный. Хоть и без денег”.
А Марина переехала в съёмную студию и начала всё сначала. Без «семейного плеча», но с ясностью: никто тебе ничего не должен, особенно если ты — “удобная”.
Время шло. Отец писал редко. Алиса вообще перестала здороваться. Мама умерла зимой, как-то незаметно для всех, будто извиняясь. Марина узнала об этом из сообщения от двоюродной тёти.
В тот день она вышла в снег, как в ватную тишину. И заплакала. Не по маме. По себе. По тому, как всё сложилось.
Марина не приехала на похороны.
Сначала хотела — искренне. Села на сайт, купила билет на ночной. Но потом вспомнила, как в последний раз мать сказала: «Ты у нас птица высокого полёта, по выходным не летаешь». И стёрла бронь.
Отец не звонил. Игорь тоже. Только дядя Слава, мамин брат, отправил короткое: «Прости их, Марин. Они не понимают, что делают».
Прошёл почти год. Работа шла в гору, появился проект в Екатеринбурге. Там предложили попробовать себя в качестве руководителя группы. Марина сомневалась, но коллега Таня, давно ставшая почти подругой, сказала:
— Поезжай. Ты в Москве как в коконе. Тебе смена нужна. Там — не хуже, поверь. А потом и здесь тебя на руки возьмут, с таким-то опытом.
Марина поехала. Сняла двушку. Устроилась. Работа, спортзал, кафешки, тихие вечера с книгой. Иногда — звонки от знакомых с прошлого места. Никто из семьи так и не объявился.
И вдруг — сообщение от Игоря.
«Привет. Надо поговорить. Срочно. Папа попал в больницу. Я один не справляюсь. Помоги, пожалуйста».
Больница оказалась в двух часах от города. Терапевтическое отделение, пахнущее лекарствами и кислым бельём. Отец лежал бледный, исхудавший, с кислородной трубкой в носу.
— Инфаркт, — шепнул Игорь. — Всё вроде бы обошлось, но нужен уход. А я… ты ж знаешь, у нас с Алисой второй. Она на сохранении. Я… ну ты понимаешь.
Марина стояла, глядя на отца. Не узнавала. Не в плане внешности — взгляд. Он был другой. Сломанный. Не упрямый, не «собранный». Просто — тихий.
Она села рядом. Молча. Долго.
— Мы ему наняли сиделку, — сказала Алиса позже, в коридоре. — Но она может только днём. А ночами… я не могу. У меня срок. У Игоря — смены. Марина, будь человеком. Побудь с ним неделю. Ну пожалуйста.
— А почему именно я? — голос звучал хрипло. — Вы же — его семья. Вы же все рядом.
— Ну ты же у нас добрая, — ответила Алиса, и улыбнулась так, как улыбаются, когда ничего не просят, а просто сообщают. — Он тебя любит. Всегда любил. Он даже говорил, что ты — опора. Просто Игорю сложнее. Он другой. Его надо подталкивать.
— А меня — можно забыть?
— Ну ты же справляешься. Всегда.
Эта фраза прозвучала, как приговор.
Марина осталась.
Ночами читала книги, пила тихо чай на кухне, мыла пол в комнате отца. Утром приходила сиделка, она уезжала на работу. Вечером — обратно. В голове стучало: нельзя возвращаться в эту петлю, нельзя…
Однажды ночью отец заговорил.
— Знаешь, я часто думаю… что мы с мамой многое напутали. С тобой. С Игорем. Мы будто жили в фильме, где младший — это всегда слабый, а старший — обязан.
— Это оправдание?
— Это объяснение. Плохое. Но другого у меня нет.
Он замолчал. Потом снова:
— Ты всегда была сильной. Независимой. Я тобой гордился.
— А сказать не думал?
— Думал. Но сдерживался. Боялся, что ты тогда станешь… ну, ещё более независимой. А я хотел, чтобы ты была рядом. Чтобы у меня была дочка. Внуки. Чай по вечерам. Как у всех.
Марина вскинула глаза.
— Ты хотел дочку — но не знал, какая она. Ты хотел, чтобы я была твоей. Но не мной.
— Может, так. Может, правда так.
Он отвернулся.
— Прости.
Через неделю Марина уехала. Без скандала. Без пафоса. Просто оставила список лекарств, график, координаты сиделки и несколько купюр в конверте.
Папа молча кивнул.
В поезде она впервые за долгое время почувствовала… пустоту. Не лёгкость, не освобождение — просто тишину. Как будто долго шёл по снегу и наконец вошёл в дом. Ни жарко, ни холодно. Только тишина.
Прошло ещё полгода.
Никто не звонил. Ни Алиса, ни Игорь. Лишь раз отец прислал фотографию правнука, подписав: «Женя родился. Вот и ещё один упрямец в роду. Ты бы гордилась».
Марина не ответила.
Но однажды, ранним июльским утром, она проснулась от звонка.
— Марин, привет, — голос отца был еле слышен. — Слушай, мне надо тебе кое-что отдать. Если можешь, заедь. Я на даче.
— Какая дача?
— Та самая. Дом. Наш.
— Он уже не “наш”.
— Просто приедь.
Дом выглядел иначе. Старые шторы с цветочками заменили на современные рулонные. Вместо забитой старыми санками веранды — мангал, кресла-мешки, даже небольшой проектор висел. Было странно осознавать, что это тот самый дом, в который она когда-то вложила себя. Себя настоящую — не только деньгами. Мечтой, надеждой, наивной верой, что они когда-нибудь соберутся тут всей семьёй. Как на картинке.
— Заходи, — отец стоял в дверях, немного согнувшись, но вполне бодрый. — Я там тебе кое-что приготовил. Кофе хочешь?
— Не надо. Лучше сразу.
Он кивнул и жестом пригласил на второй этаж. Когда-то тут была комната под склад стройматериалов. Теперь — нормальная спальня. Просторная. Белые стены. Письменный стол у окна. Гардероб. И что-то ещё — в углу, под покрывалом.
Марина прищурилась.
— Это что?
— Посмотри сама.
Она подошла. Сдёрнула ткань. И замерла.
Обычный комод. Но на нём — стопка документов, ключи на брелке, папка с вложениями. На папке — записка: «Для Марины».
— Что это?
— Всё, что я смог.
— Поясни, пожалуйста.
Отец сел на край кровати. Неуверенно, как ученик на приёме у директора.
— Я долго думал. Год почти. Про то, как я жил. Про то, как я распоряжался вами, как будто вы — не люди, а шахматные фигуры. Один — жертва, другая — опора. Я многое понимаю, Марин. Но знаю, что поздно.
— Почему позвал?
— Потому что хочу тебе вернуть хоть часть. Да, дом оформлен на Игоря. Я тогда… — он запнулся. — Я не подумал. Или, скорее, не хотел думать. Удобнее было так. Но потом я понял, что, если я уйду — ты останешься только с воспоминаниями, в которых тебя использовали. Я так не хочу.
Он встал, подошёл к окну.
— Я продал свою машину. Плюс — часть накоплений. Переписал дачный участок, что был от родителей, на тебя. Там уже идёт строительство — Игорь помогает. Своим руками, хоть и без энтузиазма. Я настоял.
— Ты с ним говорил?
— Да. Мы много говорили. Он обиделся. Сказал, что я всегда тебя предпочитал втайне. Что ему теперь ничего не остаётся.
Марина усмехнулась.
— Удивительно. Всё твоё, и всё равно не благодарен.
— Он живёт, как научился. Он всё равно — мой сын. Но ты тоже моя дочь. И я хочу, чтобы ты наконец почувствовала: ты — не запасная. Не по умолчанию. А потому что ты есть.
Марина молчала. В груди что-то поднималось — горькое, тяжёлое, похожее на ком из детства, когда хотелось заплакать, но не с кем было.
Отец подошёл. Осторожно положил на комод связку ключей.
— Жильё на Игоря. Тебе — ключ пока запасной, — тихо сказал он. — Но только если захочешь. Ты больше никому ничего не должна.
Она взяла связку. Пальцы дрожали. На кольце висел брелок в форме солнца — такой она дарила ему на день рождения, когда ей было девять.
Вечером она сидела на веранде. Смотрела в сад, где вдалеке резвились дети Игоря. Алиса стояла в тени, на руках — младший. Увидела Марину, кивнула. Без слов. Без приветствия. Но кивнула.
Прощения никто не просил. Объяснений — не будет. Но что-то сдвинулось. Не примирение — просто реальность, без иллюзий. Не родственные чувства — но, возможно, границы. Первые настоящие.
Марина закрыла глаза. Впервые за долгое время она не чувствовала вины.
Только — воздух. И вечер. И лёгкую, ещё неуверенную, но уже не больную — тишину.
Спонсор для родни