Раз тебе тут не нравится, можешь ехать к своей матери, - заявила Мария невестке

— Ну, и что мне с этим делать, ты объясни, Алена? — Мария держала в руках счет за доставку мебели. — Тридцать две тысячи за комод? Ты в своем уме?

Алена медленно убрала волосы за ухо и глубоко вдохнула. Комод стоял уже неделю, белый, лаконичный, под стиль всей спальни. Ее спальни, как она считала. Но Мария Петровна — свекровь — теперь жила с ними, и у нее, видимо, были свои взгляды на интерьер.

— Я купила его на свои деньги, — спокойно ответила Алена. — Тебе из пенсии ничего платить не нужно.

Мария смерила ее долгим взглядом.

— То есть ты теперь тут хозяйка? Дом-то на кого оформлен, напомни?

И опять началось, подумала Алена. Этот дом они с Ромой купили два года назад, ипотека оформлена на него, но половина первого взноса была от родителей — и Марии Петровне это теперь позволяло вмешиваться буквально во всё.

Мария въехала к ним три месяца назад. Сначала — «временно», после неудачной операции на колене. Потом — «ну еще на пару недель, пока реабилитация», а потом… Потом была фраза: «Вы ж семья, не на улицу же мне идти». В ее квартире теперь жила племянница со своим парнем — временно, конечно. В общем, места у Марии там не нашлось. А здесь — нашлось.

Первые недели Алена старалась не замечать мелочи: что Мария Петровна перекладывает ее полотенца в ванной, что переставляет банки с крупами на кухне, что ворчит, если дети (Илюша и Маша, шесть и четыре года) громко смеются.

Но потом началось серьезнее.

— Почему у вас дети в саду до шести? — спрашивала свекровь. — Я вон Машу забирала в три, и никто не умер. А сейчас детей бросают, лишь бы на работах сидеть.

— У нас график такой, Мария Петровна. И потом, они там не брошены. Им хорошо, они с друзьями.

— Конечно, хорошо, если их мать дома не ждет. Ты бы хоть одну смену брала, а не с девяти до семи сидела.

Алена стискивала зубы. Она работала в рекламном агентстве. Сейчас, в августе, был горячий сезон. Была и ипотека, и страховка, и кружки для детей — всё это требовало денег. Но объяснять это Марии было как разговаривать со стеной.

— Куда вы дели старую микроволновку? — спросила та однажды.

— Выкинули. Она не работала.

— Так можно было починить! Сейчас всё выбрасывают, как будто у них нефть в огороде!

Алена не спорила. Уже не спорила.

Рома, её муж, с каждым днем становился всё более… скользким. Он исчезал рано утром, возвращался поздно. «Задержался на объекте», «Клиент капризный попался», «У Артема крыша протекла, помогал». Он вообще стал часто помогать друзьям. Особенно Артему. Там, видимо, крыша не только протекла, но и замок примерз.

— Рома, я одна с ней не справляюсь, — сказала Алена однажды вечером. — Она вмешивается буквально во всё. Я ничего не решаю без её комментариев. Я не чувствую себя дома.

— Потерпи. Мама просто… ей сложно. Ей тяжело привыкать. Ты ж понимаешь.

Алена ничего не ответила. Слова мужа не ранили. Они были как пластиковая вилка — ты можешь ей ковырять, но резать — бесполезно.

На следующий день Мария устроила «разговор по душам».

— Ты, конечно, не плохая девочка, — сказала она, нарезая яблоки детям. — Но у тебя всё как-то… не по-нашему. Всё на бегу, всё чужое. Я вот смотрю, ты даже суп не варишь.

— У нас нет времени на борщи по три часа. Мы нормально питаемся.

— Это ты называешь нормально? Лапша с соусом и готовые котлеты? Детям что в мозги закладываешь, то потом и получишь.

Алена посмотрела на свою свекровь. Та говорила без злобы, спокойно, почти ласково. Это и пугало.

— Вы хотите сказать, я плохая мать?

— Я ничего не хочу сказать. Я просто волнуюсь за внуков.

Через месяц Алена заметила, что из ее кошелька исчезли три тысячи. Не сразу — просто не оказалось. Потом — еще полторы. И однажды — вся зарплатная карта оказалась не на том месте. Но кто стал бы обвинять Марии Петровну?

Она сказала Роме.

— Ты с ума сошла? — прошептал он. — Мама? Она не стала бы. Ей просто… ну, может, ты где-то потратила и забыла?

Она больше ему не говорила. Но начала прятать наличные.

Ситуация взорвалась на ровном месте. Алена заказала в квартиру очиститель воздуха, потому что у младшей дочки усилились аллергии. Вечером, когда принесла коробку, Мария даже не скрывала раздражения.

— Снова твои игрушки. Денег куры не клюют, да?

— Это для Маши. У нее от этих пылевых кашель уже месяц.

— Раньше никто от пыли не умирал. Мы жили — и ничего. А теперь — очистители, массажеры, парогенераторы. Может, еще робота купишь, чтоб детей укладывал?

— Вы сейчас о чём? — Алена чувствовала, как лицо горит. — У вас с этим всегда проблемы — осуждать всё, что не из вашего времени. Но мы живем сейчас. И я имею право решать, чем дышат мои дети.

— Это мои внуки. Я тоже имею право!

Алена бросила коробку прямо в угол.

— Нет. Не имеете. Потому что вы здесь — гость. В этом доме.

Мария побледнела.

— Ах так, значит?

— Да. Именно так.

В коридоре показался Рома. Увидел обеих — и тут же спрятался обратно.

На следующий день Мария разбудила всех в семь утра, включая детей. Включила стиральную машину, пылесос, запустила духовку с пирогами, хлопала дверцами.

— У нас тут санаторий, что ли? — громко говорила она. — День должен начинаться с дела, а не с валяния в постели!

Алена сидела на кухне, прижимая чашку кофе к губам, как щит.

— Так жить нельзя, — сказала она себе. — Надо что-то решать. Или я сойду с ума.

Алена решила уйти на пару дней к подруге. Просто сменить обстановку, перезагрузиться, дать голове проветриться. Позвонила Роме — объяснила спокойно, без претензий:

— Я у Кати. Два дня. Нужно подумать.

— Подумать о чём?

— Рома, не начинай. Мне просто нужно пространство. Я устала. Ты ведь ничего не видишь. Она управляет нашей жизнью.

— Да что ты несешь, Алена… — вздохнул он. — Мама просто живет с нами. Что такого?

— Вот именно, она живет с нами. С НАМИ. А не мы — с ней. Только об этом ты, похоже, забыл.

Он повесил трубку.

Катя встретила ее с вином, вкусной пастой и словами: «Ты слишком долго держалась. Я бы её выставила ещё на второй неделе.»

— Не всё так просто, — тихо сказала Алена. — Там дети. Там ипотека. И… там Рома.

— Он — маменькин сынок. Прости, но это факт. Ты вытягиваешь семью на себе, а он прячется в гараже с друзьями. Слабый он.

Алена молчала. Внутри всё кипело, но вяло. Как перегретая кастрюля — пар идёт, но уже без силы.

На следующий день Рома позвонил сам.

— Ален, ты можешь вернуться?

— В смысле?

— Мама уехала.

— Куда?

— На дачу к тёте Лене. Сказала, что ты сожжёшь себе жизнь, а детей жалко. Что не хочет в этом участвовать.

Алена вздохнула. Не поверила сразу, но всё равно приехала.

Дома было… тихо. Посудомойка не гремела, носки не лежали в коридоре (Мария любила развешивать их сушиться прямо на батарее), нигде не пахло валидолом и ментолом.

Но эта тишина настораживала.

Вечером Рома стал неожиданно ласковым. Сам уложил детей, принес Алене чай, спросил:

— Ты ведь не собиралась уходить навсегда, да?

— Не знаю. Смотря как дальше будет.

— Всё наладится, правда. Я поговорил с мамой. Сказал, что у нас проблемы.

— Ты только сейчас это заметил?

Он отвёл взгляд.

— Прости. Я не умею в это… в психологию. Мне легче молчать, чем скандалить.

— А мне легче, когда рядом взрослый мужчина, а не мальчик, который всё время прячется за спину мамы.

Он не ответил.

Мария вернулась через неделю.

Без предупреждения, с чемоданом и тортом в руках.

— Я подумала, — сказала она, снимая пальто, — что не имею права оставлять вас в такой беде. Вы же совсем не умеете строить быт. Без меня вы пропадете.

— Вы сами решили вернуться? — спросила Алена, с трудом сдерживая злость.

— А как же. Вы ж семья.

Рома промолчал. Просто взял у неё чемодан и отнес в комнату.

Алена в ту ночь не спала. Хотелось кричать, выть, собирать вещи и уезжать. Но она смотрела в потолок и считала: раз, два, три… на восемьсот сорок пятом слезы наконец отпустили.

Следующий виток конфликта был связан с… договором. Мария решила оформить дарственную на свою квартиру — но на кого?

— На Рому, конечно, — сказала она. — Он же мой сын.

— Но ты живешь с нами, мама, — осторожно начал Рома. — А квартиру сдаем.

— Ну и что? Ты женат, у тебя дети, тебе нужнее. А Алене своя мать пусть оставляет что-нибудь.

Алена услышала это, проходя мимо кухни.

— Простите, а вы со мной не собирались обсудить? — спросила она.

— А что тут обсуждать? Квартира-то моя.

— Но деньги за аренду идут в общий бюджет. И живёте вы у нас.

— То есть я ещё и виновата? Надо было мне в хоспис идти, а не к вам?

Классика. Апелляция к жертве.

Через пару дней Алена обнаружила, что Мария зарегистрировалась в родительском чате у Маши в саду. Сама. Без согласования. И стала писать воспитательнице — уточнять, во сколько дети спят, что им дают на обед, чем они занимаются. Подписываясь: «Бабушка Мария, законный представитель».

Алена кипела. Но сдержалась. Написала в чат отдельное сообщение: «Добрый день, официальными представителями ребенка остаются родители: Алена и Роман Куликовы. Просьба не реагировать на инициативы бабушки, они не согласованы.»

После этого Мария устроила сцену.

— Так ты ещё и выставляешь меня, как чужую? Я ради вас всё! Ради этих детей! Я вам не собака у порога, ты поняла?!

— Вы сделали это без моего согласия, — тихо сказала Алена. — Это не забота, это вторжение.

— Ты меня выживаешь. Думаешь, я не вижу? Думаешь, я не чувствую?

Алена молчала.

— Я тебя насквозь вижу. Ты хочешь, чтоб Рома ушёл от меня, забыл. А он — мой сын. Всегда был. И будет.

Алена задумалась. Почему она держится? Почему не хлопнет дверью? Почему всё это терпит?

Она не могла найти один чёткий ответ. Только клубок: дети, дом, ипотека, страх одиночества, надежда, что всё наладится, усталость, нежелание признавать поражение. И, быть может, где-то там — любовь к Роме. Или её тень.

В одну из ночей она встала, подошла к столу, достала из ящика список расходов. Начала чертить план — что будет, если она уйдёт. Сколько нужно зарабатывать, на что хватит, какие пособия, кого подключить из друзей. Всё записывала. Сухо. Холодно. Как бухгалтер. Как выжившая.

Через неделю случилось то, что поставило точку.

Алена вернулась с работы и застала в детской картину: Мария Петровна перебирала коробку с Алениными документами.

— Что вы делаете? — спросила она, стараясь не кричать.

— Я искала книжку Илюши. Она была тут, я точно помню.

— Здесь мои документы. Медицинские, личные. Вы не имели права!

— Не начинай! Всё в одной комнате, я просто посмотрела.

— Это нарушение границ, — сказала Алена.

— Да какие у тебя границы?! Ты в моем доме, с моим сыном! Это ты пришла в нашу семью! Ты всегда была чужая!

Алена сжала кулаки. Всё внутри дрожало. Но голос звучал чётко:

— Это мой дом. Мои дети. Моя жизнь. А вы… вы превратили всё в кошмар.

Мария подошла ближе.

— Раз тебе тут не нравится, можешь ехать к своей матери, — заявила она.

Алена не ответила. Просто развернулась, пошла в спальню, закрыла дверь, взяла чемодан из шкафа. Медленно, без истерик, без дрожащих рук начала складывать вещи.

Дети сидели в своей комнате — рисовали. Алена постояла на пороге, посмотрела на них.

— Малыши, хотите в гости к бабушке Оле? — спросила она, стараясь улыбаться.

Маша кивнула, Илюша удивился:

— А папа с нами?

— Пока нет. Но он придёт потом, если захочет.

Алена не собиралась устраивать громкий уход. Её план созрел давно. Она сняла через знакомых квартиру неподалёку. Нашла няню на вечернее время, заранее отвела документы в сад, чтобы перевести детей. Всё было готово. Только сердце отказывалось верить, что момент настал.

Когда Рома пришёл вечером, их уже не было. Он звонил раз двадцать. Потом прислал сообщение: «Ты чего творишь? Мама плачет! Ты разрушила всё!»

Алена не ответила. Она сидела на новом, чужом диване, слушала, как дети возятся на кухне, и впервые за полгода дышала свободно.

Прошла неделя. Рома объявился.

Пришёл с коробкой детских игрушек и банкой клубничного варенья.

— От мамы, — сказал он.

Алена смотрела на него через дверь. Не пускала.

— И что ты хочешь?

— Поговорить. Я не думал, что ты так… резко.

— Это не резко. Это поздно.

Он опустил глаза.

— Мама переживает.

— Ты переживаешь?

Он пожал плечами.

— Я не хочу выбирать. Ты — моя жена. Она — моя мать.

— А я не хочу жить в доме, где никто не может поставить границу. Где я — вечная виноватая. Где моё мнение ничего не значит.

— Так ты что… всё?

Она молчала. Это было самое трудное — не сказать «нет», не сказать «да». Просто — ничего. Пусть сам думает. Если способен.

Прошло два месяца.

Мария Петровна звонила детям почти каждый день. Говорила слащаво, вздыхала, рассказывала, как всё пусто в доме. Но ни разу не спросила Алену, как та. Ни разу не сказала, что была неправа.

Алена ходила на работу, по вечерам готовила, по субботам устраивала детям «кино на полу» с попкорном и пижамами. Стало легче. Безопаснее. Тихо.

Рома иногда приходил. Играл с детьми. Уходил молча. Не звал обратно. Не просил прощения. Просто был — как тень. Как остаток чего-то, что уже не болит, но всё ещё знакомо.

В январе Алена пришла в школу на собрание. И вдруг увидела Марию в коридоре.

— Я пришла за Илюшей. Ты же задержалась, — сказала та, как ни в чём не бывало.

— Кто вам сказал, где мы?

— Рома. Он же отец. Я бабушка. Вы не можете нас вычеркнуть.

— Я не вычеркиваю. Но вы не имеете права без согласования забирать детей. Это уголовная статья.

— Ты мне угрожаешь?

— Нет. Я предупреждаю.

Мария вспыхнула.

— Ты неблагодарная. Если бы не я — вы бы вечно жили в съемках! Я отдала вам свою долю, дала первый взнос! А ты…

— …купили вы нам не дом, а клетку, — тихо сказала Алена. — И вы не отдали, а повесили это как якорь. Я всё понимаю. Но теперь — хватит.

— Ты отравила моего сына, — прошипела Мария. — Сделала из него чужого.

— А вы сделали из него вечного мальчика. Мы в расчете.

Позже Алена поговорила с Ромой.

— Я не запрещаю вам общаться. Но я — мать. Я отвечаю за детей. И если ещё раз кто-то без моего ведома будет их забирать — я подам заявление. Я не шучу.

Он смотрел на неё, будто впервые.

— Ты изменилась.

— Нет. Просто я больше не боюсь.

Весной Алена отправила документы на раздел имущества. Юрист всё оформил чётко. Их дом, ипотека, доля — всё делилось по закону. Марии больше не было в уравнении.

Однажды Рома пришёл — без звонка, без торта.

— Я хочу вернуться.

— Куда?

— Домой.

— У тебя там мама. И чайник вскипает от взгляда. И обои выбираются под настроение. Хочешь домой — иди туда. У нас тут — другой дом. Без диктатуры.

Он постоял, потом повернулся к двери.

— Ты правда не пустишь?

— Нет.

Он ушёл.

Летом, в июле, Мария позвонила снова.

— Я купила детям велосипеды. Хочу передать. Ты можешь прийти?

Алена согласилась. Дети ждали.