— Маша не уйдет от отца. Она же папенькина дочка.
— Маша твоя жена, — сказала она, поднимаясь из-за стола. — И пойдет туда, куда и ты.
Оба мужчины уставились на нее. Василий Петрович — с удивлением, Дмитрий — с надеждой.
Маша разложила на кухонном столе мятые купюры — две сотни, пятьдесят рублей и горсть десятирублевых монет.
— Дим, ты не мог бы сегодня без «кадмия красного» обойтись? — окликнула она мужа, склонившегося над холстом в соседней комнате.
— Что значит «без кадмия»? — Дмитрий обернулся, кисть замерла в воздухе. — Я работаю над закатом.
Маша прикрыла глаза. Год назад эти слова заставили бы ее сердце трепетать от гордости. Художник! Творец!
А теперь «закат» звучал как приговор семейному бюджету.
— Краска стоит восемьсот рублей, — тихо сказала она. — У нас триста семьдесят два.
Он моргнул, не сразу осознав арифметику.
— Попроси у отца. Он же понимает, искусство требует жертв.
«Искусство требует жертв». Дмитрий произносил эту фразу так часто, что она превратилась в заклинание.
Только жертвовала не его муза, а семья.
Маша вспомнила тот вечер в галерее, когда впервые увидела его работы.
Студенческая выставка, дешевое вино в пластиковых стаканчиках, но его картины буквально пылали на стенах.
Она подошла к нему со словами: «Это потрясающе», — и он улыбнулся той улыбкой, которая до сих пор заставляла ее забывать обо всем на свете.
Три года брака. Ни одной проданной картины.
— Маш, завтрак готов? — раздался из прихожей голос отца.
Василий Петрович появился на пороге кухни в выглаженной рубашке и галстуке — инженер старой закалки, привыкший к порядку во всем.
Взгляд его сразу упал на разложенные деньги.
— Опять считаешь копейки?
— Все нормально, пап.
— Нормально? — Он сел за стол, налил себе чай. — Машенька, мне шестьдесят два года. Я собирался на пенсии внуков нянчить, а не содержать здорового мужика, который воображает себя Пикассо.
— Дима талантливый, ты же видел его работы.
— Видел. Красиво. Но красота не кормит семью.
Из комнаты донеслось недовольное ворчание — Дмитрий слышал каждое слово.
— Дай ему время, — шепнула Маша. — Он найдет свой путь.
— Время? — Василий Петрович отставил чашку. — Два года я даю ему время.
Два года плачу за квартиру, покупаю продукты, а он рисует свои «шедевры». Хватит.
Дмитрий возник в дверном проеме, все еще сжимая кисть. Высокий, худощавый, с всклокоченными волосами — вылитый романтический герой.
Если бы романтические герои не жили за чужой счет.
— Что хватит? — спросил он ровным голосом.
— Твое иждивенчество, — отрезал тесть. — Устраивайся на работу или ищи другое жилье.
— Ультиматум?
— Называй как хочешь. У меня терпение не резиновое.
Маша видела, как напряглись скулы мужа, как сжались губы в тонкую линию.
Сейчас он скажет что-то резкое, и начнется очередной скандал.
— Дим, — быстро перебила она, — может, правда стоит подумать? Хотя бы временно, пока не продашь картины.
Он посмотрел на нее так, словно она предложила ему продать душу.
— Ты тоже?
— Я не «тоже». Я просто устала защищать то, что сама не понимаю.
Слова вылетели прежде, чем она успела их обдумать. Дмитрий побледнел.
— Не понимаешь? Ты же говорила, что веришь в меня.
— Верю. Но верой сыт не будет.
Он швырнул кисть на стол — красная краска брызнула на белую скатерть, как капли крови.
— Отлично. Значит, я должен зарывать талант в землю ради ваших мещанских предрассудков?
— Ради семьи, — тихо сказал Василий Петрович.
— Какой семьи? — Дмитрий развел руками. — Мы с Машей живем на подачки!
— Потому что ты не работаешь!
— Я работаю! Каждый день, по двенадцать часов!
— Ты играешь красками, как ребенок игрушками.
Маша зажмурилась. Эти перепалки повторялись с удручающим постоянством, только слова становились все острее.
— Хватит, — выдохнула она. — Прошу вас, хватит.
Но мужчины уже не слышали ее. Они смотрели друг на друга, как два петуха перед дракой.
— Месяц, — сказал Василий Петрович. — Даю тебе месяц на поиски работы.
— А если я откажусь?
— Тогда собирайтесь и съезжайте. Оба.
Дмитрий усмехнулся, но в глазах его мелькнуло что-то похожее на испуг.
— Маша не уйдет от отца. Она же папенькина дочка.
— Маша твоя жена, — сказала она, поднимаясь из-за стола. — И пойдет туда, куда и ты.
Оба мужчины уставились на нее. Василий Петрович — с удивлением, Дмитрий — с надеждой.
— Значит, ты выбираешь меня? — спросил муж.
Маша молчала. Честный ответ звучал бы жестоко: «Я выбираю тебя, но не такого». Вместо этого она кивнула.
— Тогда все решено, — объявил Дмитрий. — Через месяц мы съедем.
— На что? — поинтересовался тесть. — На триста семьдесят два рубля?
Дмитрий не ответил. Развернулся и ушел в комнату. Через минуту оттуда донеслись злые мазки кисти по холсту.
— Куда же мы пойдем? — прошептала Маша.
— Не знаю, доченька, — вздохнул отец. — Но жить за мой счет он больше не будет.
А через две недели тест показал две полоски.
Маша сидела на краю ванны и смотрела на пластиковую палочку, как на приговор. Ребенок. Сейчас, когда денег нет даже на нормальную еду.
— Дим! — позвала она дрожащим голосом.
Он примчался мгновенно, видимо, испугавшись интонации.
— Что случилось?
Молча протянула тест.
Дмитрий стал разглядывать полоски, словно надеялся, что одна из них исчезнет.
— Ты уверена?
— Сделала три теста. Все одинаковые.
Он присел рядом, обнял за плечи.
— Это же замечательно, — пробормотал он неуверенно. — Мы хотели детей.
— Хотели. Когда-нибудь потом. Когда встанем на ноги.
— Встанем. Я найду работу, продам картины…
— Дим, ты говорил это два года назад.
Он замолчал. Маша чувствовала, как дрожат его руки у нее на плечах.
— Что скажем отцу?
— Скажем правду.
Василий Петрович принял новость философски.
— Что ж, — сказал он, отложив газету. — Жизнь вносит коррективы в планы. Ультиматум отменяется.
Дмитрий облегченно выдохнул, но тесть продолжил:
— До рождения ребенка. А потом посмотрим.
Беременность Маша переносила тяжело. Токсикоз, отеки, постоянная усталость.
Работать пришлось почти до самых родов — в семье она была единственным источником дохода, если не считать отцовской пенсии.
Дмитрий пытался быть заботливым. Варил чай, массировал спину, читал вслух книги о воспитании детей.
Но за мольберт брался каждый день, словно там лежало спасение мира.
— Может, все-таки попробуешь найти подработку? — осторожно спросила Маша однажды вечером.
— Я думал об этом, — ответил он, не отрываясь от палитры. — Но сейчас я на пороге прорыва. Еще немного, и кто-то обязательно заметит мои работы.
«Еще немного». Эти слова стали саундтреком их брака.
Сын родился в марте, крошечный и сморщенный, как переспевший абрикос. Назвали Димкой — в честь отца.
Дмитрий смотрел на младенца с таким восторгом, словно увидел восьмое чудо света.
— Он на меня похож, — шептал он. — Смотри, такие же глаза.
— Все новорожденные имеют одинаковые глаза, — устало улыбнулась Маша.
Но его энтузиазма хватило ненадолго. Ночные кормления, смена подгузников, детский плач — все это быстро превратилось в рутину, которую Дмитрий старательно избегал.
— У меня творческий кризис, — объяснял он, когда Маша просила посидеть с ребенком. — Не могу сосредоточиться под плач.
Отложенные деньги и «декретные» таяли с катастрофической скоростью.
Детское питание, подгузники, лекарства — младенец оказался весьма затратным удовольствием.
А потом наступил тот день.
Маша стояла в аптеке с пустым кошельком и орущим ребенком на руках.
На прилавке лежала упаковка подгузников — последняя дома закончилась утром.
— С вас четыреста двадцать рублей, — сказала продавщица.
Маша пересчитала деньги в третий раз. Триста пятьдесят.
— А нет чего-нибудь подешевле?
— Это самые дешевые, которые у нас есть.
Димка плакал все громче. Люди в очереди начали оборачиваться, кто-то недовольно цокал языком.
— Я… я сейчас схожу за деньгами, — пробормотала Маша и выскочила из аптеки.
На улице она прислонилась к стене и заплакала. Не от стыда — от безысходности.
Младенец кричал у нее на руках, а дома муж рисовал очередной шедевр, который никто не купит.
«Любовью сыт не будешь», — подумала она. И впервые за три года брака эта мысль не показалась ей кощунственной.
Домой она вернулась с пачкой самых дешевых подгузников, занятых у соседки. Дмитрий по-прежнему стоял у мольберта.
— Как дела? — спросил он, не оборачиваясь.
— Плохо.
— У меня или у тебя?
— У нас.
Он наконец обернулся.
— Что случилось?
— Ничего особенного. Просто в аптеке мне не хватило семидесяти рублей на подгузники для твоего сына.
Дмитрий побледнел.
— Почему ты не позвонила? Я бы что-нибудь придумал.
— Что именно? Продал бы картину прямо в аптеке?
— Маша…
— Знаешь, что я поняла сегодня? — она качала плачущего Димку, и голос ее становился все тише. — Что я …ра. Три года защищала твое искусство.
— Это временные трудности.
— Временные? Дим, у нас родился сын. Это навсегда. А ты по-прежнему живешь в мире, где главное — правильно смешать краски.
Он молчал, глядя на плачущего младенца.
— Что ты хочешь от меня?
— Чтобы ты стал отцом. Настоящим отцом, который кормит семью.
— Я не могу перестать быть художником.
— Я не прошу. Я прошу стать еще и мужчиной.
Эта ночь стала самой длинной в их браке. Между ними лежал спящий Димка — крошечный, но непреодолимый барьер между прежней жизнью и тем, что должно было начаться завтра.
— Я найду работу, — сказал Дмитрий в темноте.
— Правда?
— Правда. В дизайнерском бюро ищут художника. Зарплата небольшая, но постоянная.
Маша повернулась к нему.
— А картины?
— Буду рисовать по выходным.
Это было не то счастье, о котором она мечтала три года назад в галерее. Но это была надежда. И этого пока хватало.
Там твои мама и муж сидят, — сказала подруга, указав на пару, которая держалась за руки. Люда побледнела