— Забирай ее прямо сейчас с глаз моих долой. Будут тебе и документы, и отказ от прав, только глаза мои чтобы больше это отродье не видели.
Лена жила одна. Поэтому ни согласия мужа, ни чьего либо разрешения на привод в дом девочки ей не потребовалось.
— Анька, ты что, башкой ударилась?! Нельзя же так с ребенком!
— Пусть думает, куда лезет! Пусть думает, когда что-то делает!
А ты не лезь, Лена, только тебя мне не хватало для полного счастья…
— Что-то сыновей ты крапивой не хлестала, когда они в ее возрасте косячили.
Не любишь ребенка – так отписала бы отказную в роддоме, лучше у чужих людей расти, чем с матерью, которая тебя ненавидит.
— Да вот жалею я, что не написала отказную, — огрызнулась на Елену соседка.
Девочка, вырвавшись из рук матери, наконец-то, подбежала к женщине и схватилась за ее ногу, трясясь от слез.
– Что, отродье, к чужой тетке бежишь от матери родной? Не нравится тебе с мамой, да?! Плохая у тебя мама?!
Вот иди и у чужих людей живи тогда. Что, защитница, затихла?
Или забрать себе чужую проблему – это не то же самое, что из-за куста погавкивать, мол, неправильно воспитывают.
Затихла Лена не потому, что испугалась гипотетической проблемы, а потому, что все еще не думала, что Аня так легко возьмет – и фактически первой встречной женщине предложит забрать ее ребенка.
Впрочем… Видимо, маленькая Лидочка в этой семье и правда лишняя.
О соседях Лена знала немного. Поговаривали, конечно, про Анну всякое, но для двоих сыновей она была хорошей матерью. Ну да, выпивала, погуливала…
Бывало, что и дома не ночевала, спихивая мальчишек на мать или бывших свекровей…
Но все же ребята были нормально одеты, накормлены и нормально для своего возраста развиты.
Родив же Лиду, Анна словно окончательно сошла с ума.
Отца у девочки, насколько Лена знала, не было.
Нет, само собой, не ветром ее надуло, но кто из многочисленных ухажеров матери был ее отцом, ни соседям, ни, наверняка, самой Анне, точно было неизвестно.
Рождения третьего ребенка Анна вроде бы как даже ждала, но ровно до того момента, как узнала, что на свет появится девочка.
Вот тут ее как будто перемкнуло. И на маленькой дочери она до этого дня срывала злость криками и, надо полагать, побо.ями.
То, что видела сейчас Лена, было явно не впервые. И явно продолжится снова, если она не вмешается. Если…
— Ты правда хочешь ее отдать? Хорошо, я заберу. Но мы сделаем все по закону.
Подпишешь отказ от родительских прав, я оформлю на Аню опеку, она переедет ко мне – и ты наконец-то останешься со своими любимыми сыновьями.
— Забирай ее прямо сейчас с глаз моих долой. Будут тебе и документы, и отказ от прав, только глаза мои чтобы больше это отродье не видели.
Лена жила одна. Поэтому ни согласия мужа, ни чьего либо разрешения на привод в дом девочки ей не потребовалось.
Мать, знающая о том, что дочь бесплодна, лишь вздохнула и пожала плечами.
— Ну хоть так у тебя родная душа будет, когда меня не станет.
И как чувствовала – долго не прожила после этих слов.
Год спустя после появления в семье девочки не стало старенькой матери. Оставила она дочери после себя квартиру, в которую и перебралась Лена.
Свою стала сдавать, а на восемнадцатилетие пообещала переоформить на Лиду.
Дочка ее любила. Называла мамой, хоть и была по документам ей Лена всего лишь опекуном.
А по поводу квартиры сама сказала в шестнадцать лет:
— Лучше не надо ничего на меня оформлять, мам. У меня официально жилья нигде нет, так что от государства обязаны передать хоть комнатку в коммуналке, хоть однушку какую в самом паршивом районе.
А ты мне квартиру подаришь – скажут, мол, раз проблема с жильем решена, то гуляй, девочка, мы тебе ничего не должны.
Мне в школе учительница правоведения посоветовала, когда узнала, что я под опекой, чтобы я никакого имущества от тебя не принимала, пока своего жилья не получу от государства.
— А если долго ждать придется? Давай хоть завещание сделаю, — возмутилась Лена.
Родственников у нее не было, а отдавать имеющиеся две квартиры государству ей не хотелось.
— Это можно, но я все же надеюсь, что это завещание мне еще лет сто не понадобится, — девочка улыбнулась.
Она была очень добра к Лене. Помнила, кто защитил ее, единственный из всех людей вокруг, от злобной матери и таких же не добрых братьев.
Помнила и ценила свою «маму Лену» больше, чем саму себя порой даже.
Вот даже деньги взять. С шестнадцати лет подрабатываешь, казалось бы – купи себе вещей модных, телефон возьми покрасивей да поновей, сережки-колечко какое – да мало ли каких трат у девчонки в ее годы!
Но она отложила и купила матери красивую и дорогую шубу.
Выучилась, уже к окончанию института получила от компании в другом городе предложение о работе – и перебралась туда. Но о матери не забыла.
Деньги пересылала, подарки дарила: то путевку на отдых, то стоматолога оплатит, то украшение какое-нибудь, чтобы «маму Лену порадовать».
Именно с Лидочкиной помощью Лена все-таки сдала на права и даже взяла в кредит недорогую подержанную иномарку.
А потом – неожиданно встретила в городе постаревшую и подурневшую Анну. Встретила явно неслучайно – женщина поджидала ее у работы, видимо, вспомнив, где трудилась бывшая соседка.
— Поговорить бы, Ленка. Слышала, дочка моя тебя подарками осыпает. Не думаешь, что надо бы со мной поделиться?
— Нет, не думаю, с чего бы мне с тобой делиться чем-то.
— Так моя это дочь. Я рожала, мучилась. Я и воспитывала.
— Крапивой до пяти лет? Это не воспитание, а сад.изм чистой воды.
— Да плевать мне, что ты там думаешь. Номер дочери мне дай!
В квартире ремонта не было тридцать лет, братья ее старшие случайными заработками перебиваются, а она шикует, о родной семье позабыв.
— Я ее родная семья. А вы – никто. И что-то мне кажется, что Лида тебе об этом уже сказала, иначе бы ты ко мне не пришла.
— Да это все твое воспитание! Настроила ее, поди, против меня и братьев, а мы, между прочим, родная кро.вь.
Слышала, что кро.вь – не водица? Вот то-то же. Так что пусть Лидка и мне помогает, а то жирновато тебе одной столько денег и прочего хабара будет.
Поговори там с ней, объясни все, как правильно поступать надо.
— Не буду я с ней ни о чем говорить. А ты иди, Анна, куда шла, и не вспоминай больше о дочери, мой тебе совет.
Она тебе почти двадцать лет не нужна была, чего же сейчас о ней вспомнила?
— Да если бы я знала, что она вырастет и деньжищи лопатой грести будет – в жизни бы тебе ее не отдала! – в сердцах выкрикнула Анна.
Лена рассказала об этом разговоре Лиде при вечернем созвоне.
— Как интересно все у матери моей получается. Воспитывала не она, любила не она – а плюшки с чего-то вдруг ей полагаются.
Хорошо, мам, что ты тогда официально с нее отказ от родительских прав взяла. А то еще бы хватило ей наглости подать на меня на алименты или еще что.
И повезло, что в свидетельстве о рождении прочерк стоит в графе отца, а то бы сейчас еще один паразит объявился.
— Лидочка, может, зря мы так? – на мгновение усомнилась Лена. – Меня вот не станет, так тебе не с кем и поговорить будет. А тут все-таки семья.
Может быть, стоило бы наладить хоть какие-то отношения не с матерью, так хоть с братьями?
— Не стоит. Они мне тоже уже писали. Только деньги и нужны. Не нужна мне такая семья.
Ты у меня есть, может быть – кто-то еще будет. А даже если и не будет – лучше совсем без семьи, чем в такой, где на тебя, как на дойную корову смотрят.
Не начни я зарабатывать – так и была бы для нее плохой только потому, что девочкой родилась.
— Ты и это помнишь?
— Конечно, мам, я это помню. Мне пять лет было, а не пять месяцев. И крапиву помню, и как она на меня орала, и как ты меня тогда забрала.
Я сначала думала, что меня заберут и съедят, как в старых сказках. А потом подумала – ну и лучше пусть съедят, чем вот это все терпеть, — поделилась откровениями Лида впервые за много лет. – Не нужна никому такая мать, от которой к первому встречному ребенок убежать готов.
С этим доводом Лене пришлось согласиться.
Анна несколько раз еще пыталась подстеречь их с Лидой для разговора, но так ничего и не добилась.
Зато плачется теперь по всем знакомым, что дочь у нее отобрали и вырастили Фомой, родства не помнящей.
Ну и пусть плачется. Как там она сама маленькой Лиде говорила? Больше поплачет – меньше в горшок нальет?
Вот пусть и наливает меньше, а то сынки-то за ней часто выносить горшки в старости точно не будут…
Ты, Игорёк, молчи, когда взрослые разговаривают, — усмехнулась теща, наливая чай