Оля любила тишину в их новой двушке: глухой шорох посудомойки после ужина, ровное дыхание Егора из детской, щёлканье клавиш — её проект вёлся из кухни, потому что в спальне уже полка с коробками «потом разберём». «Потом» сдвигалось по календарю вслед за платежами по ипотеке, секцией по плаванию для Егора и страхом, что Антон снова задержится в командировке. Он и задержался.
Людмила Петровна появилась как будто бы из воздуха — «на часик», «забежать», «проверить, как вы тут». Когда Антон, не глядя, бросил: «Мам, возьми ключи у меня в рюкзаке, чтоб курьеров встречать, а то Оля на созвонах», Оля только моргнула. Час спустя в прихожей уже стояла её огромная тканевая сумка, из которой торчали палочки для скандинавской ходьбы и рулон льняных полотенец. «В квартире у меня мастер сегодня, счётчики меняют, хаос, так что здесь посижу тихонько, даже дышать не буду», — улыбнулась свекровь и поставила на тумбу сушиться мокрые перчатки, только что выжатые над мойкой.
Тихонько не вышло. Через двадцать минут Людмила Петровна, вытянув губы в строгую линию, стояла у холодильника и рассматривала наклейку с планом выплат по ипотеке. «Сентябрь, октябрь, ноябрь… А почему процент переплаты такой? Вас же обманывают. Надо было брать в том банке, где у меня ставка семейная». Оля кивнула, привычно сжав зубы. Про то, что семейную ставку свекровь планировала оформлять на себя и свою «молодость» — гараж в ипотеке под сдачу — Оля вспоминать не хотела.
Сначала это было даже удобно: Людмила Петровна встречала курьеров, забирала у внука шапку с воротника, «чтоб не простудился», и собирала пустые бутылки из-под кефира в аккуратную башню. Но эта башня, словно маяк, постепенно переместила центр управления домом к свекрови. На третье «я тут помою пол, ты только тапки надень, а то сквозняки» Оля поймала себя на том, что шепчет в телефон коллеге Марине: «Нет, ничего, я просто как будто живу в школьном интернате и завуч сегодня дежурит по этажу».
— Олечка, а где у тебя бумага для выпечки? — спрашивала свекровь, заглядывая в каждый ящик, задерживаясь на чужих грязных секретах вроде недомерной резинки для волос и инструкции от видеоняни. — Вот это всё мы выбросим. Нельзя так хранить. Когда всё валяется, в доме энергия денег не задерживается.
Словосочетание «энергия денег» Людмила Петровна произносила особенно тепло, как «бульончик» или «малыш». Оля впервые услышала его на семейном ужине год назад, когда свекровь принесла конверт с наличными — «на жизнь молодым» — и тут же расписала, кто и как должен ими распоряжаться. «Половина — в общий фонд, половина — мне, я добавлю и куплю хороший серв…» — она замялась, — «хорошую кастрюлю, чтобы дом жил по-человечески». Оля тогда отбилась шуткой, забросив конверт поглубже в шифоньер, и тихо переложила деньги позже на первоначальный взнос по ипотеке. С тех пор «общий фонд» стал в речи свекрови почти юридическим термином.
— Я завела тетрадь, — однажды сказала Людмила Петровна, доставая из сумки клетчатую толстую общую, как в пятом классе. — Здесь будем записывать все траты. Не для контроля, нет. Чтоб понимать, куда утекает. И чтоб ты не уставала, Олечка. Потому что я вижу: ты устала. Ты дёргаешься, когда Егор проливает компот. Это нехорошо.
Оля снова кивнула. Устала — точное слово. От бесконечных компромиссов, от «давай потом», от Антонова «мам, ну не сейчас». Он звонил вечером из аэропорта, веселый: «Через три дня буду, не скучайте! Мам, ты там Оле помогай». «Конечно, сынок, я же для вас», — ответила Людмила Петровна, глядя на Олю так, будто говорит: «Слышала?»
С мелочей начинались схватки. Оля ставила на тумбу стеклянную ёмкость с овсянкой на ночь — свекровь с утра видела в ней «слизь» и выливала в раковину: «Завтрак должен быть горячим». Оля включала посудомойку — свекровь открывала на середине цикла «проветрить, а то вода тухлая». Оля кладёт Егора спать по режиму — свекровь приносит из прихожей шуршащий пакет: «Я печенье свое привезла, домашнее, с корицей. Пусть попробует — радость ребенку нужна».
Когда Егор после печенья в десять вечера забрался к ним в постель «потому что у меня праздник в животе», Оля ничего не сказала. Она запомнила, как утром Людмила Петровна, не поднимая глаз, отметила в тетради: «Печенье — 0 (моё), радость — бесценно».
Второй фронт открылся внезапно — банковский. Оля как раз сводила бюджет проекта, когда свекровь подсела рядом, подперев щёку ладонью: — У тебя карта с кэшбэком? Плохой банк, неблагонадёжный. Я тебе свою дам, а ты мне каждый месяц перевод фиксированный. Я буду снимать и покупать всё нужное. Наличкой экономней.
— У нас общий счёт с Антоном. Мы справляемся, — сказала Оля, стараясь не придать голосу резкости.
— Это не про справляемся, это про систему. У нас в семье всегда так было. Пока я управляла, всё было. Как только мужчины начинают заниматься хозяйством, начинаются ненужные траты: кофе по 250 рублей, ненадёжные подписки. Ты не заметишь, как уйдёшь в минус. Вон ипотека как выросла — вы даже не поняли.
Возражать было бессмысленно, пока Антон не вернётся. Оля вежливо закрыла ноут, сообщив, что у неё звонок. И попала на него через десять минут, слушая, как коллега Марина рассказывает про клиента, что хочет «чтоб всё было вчера». Оля кивала в пустоту и отмечала в голове: надо сменить пароль от банковского приложения. Не из паранойи — из инстинкта настраивать границы, как детский матрасик вокруг кровати, чтобы никто не упал.
Третий фронт был мягче, как плед, и опасней. Воспитание. Людмила Петровна приносила настольные игры из своего детства — с бумажными фишками, рисунками карандашом поверх клеток. Егор увлёкся: там нужно было кормить вымышленную козу капустой, а если кормишь конфетами — проигрываешь. «Видишь, — говорила свекровь, — всё просто. Никаких психологов не надо, чтобы ребёнок понимал, что вредно, что полезно». Про логопеда она говорила «вытягивают деньги на выговаривание звука „р“; раньше и без этого росли людьми».
Вечером пришла Аня, младшая сестра Антона. С порога поцеловала мать, сунула Оле коробку с круассанами — «на углеводы не смотрим» — и сразу сунула нос в тетрадь. — Мама, ты опять? — сказала она устало, но добродушно. — Оля, не обращай внимания, она и у меня считала, сколько я на ногти трачу. А потом плакала, что у меня «проблемы с приоритетами».
— У тебя они и есть, — парировала Людмила Петровна. — Ты меня не слушаешь, потому и живёшь в съемной.
— Я живу в съемной, потому что не хочу жить с тобой, — легко сказала Аня и, подмигнув Оле, ушла на кухню проверять, как там «слеза капитализма» — так она называла кофемашину. Кофемашина, между прочим, стоила Оле год абонементов в бассейн. Аня единственная, кто произносил вслух вещи, которые Оля проглатывала.
Соседка Тамара Ивановна, у которой они в подъезде одалживали лестницу, встретила Олю в лифте и, закатывая глаза, сказала: — Я вашу-то маму сегодня видела. Энергичная женщина. Вон как на председателя накинулась — за парковку. «Почему наши дети из окна видят чужие машины?» — спрашивает. Боевая.
«Наши дети», — отметила Оля как подчеркивание красной ручкой. Она вспомнила, как в первом году отношений Антон старательно убеждал её: «Мама строгая, но добрая. Она просто привыкла одним рулить». Тогда это казалось смешным, теперь — как предупредительная табличка, которую ты заметил, уже проскочив поворот.
Неделя сложилась из мелких ударов. Свитер Антона сел после стирки «на хлопке всегда так, зато чистый». Пюре из брокколи оказалось выброшено — «никто это не ест, кроме вас, давайте по-человечески борщ варить». Игрушечный синий робот Егора «сам сломался» после того, как свекровь попыталась «починить» ему руку, заглянув внутрь, потому что «пластик нынче ломкий, надо менять на деревянное». Оля не кричала. Она пересчитывала в уме платежи и ставила галочки в проектном планере: отправить бриф, согласовать смету, не забыть зубную щётку в садик Егора, изменить пароль.
Антон вернулся поздней ночью. Рюкзак под стол, поцелуй в висок, сон с запахом аэропорта и жвачки. Утром он спешил, торопливо засовывая ноутбук в чехол. — Мам, ты круто, что помогаешь, — говорил он, заглядывая в тетрадь. — Оля, ты не против, если она пока поживёт пару дней? У неё сейчас на районе какие-то работы… Ну ты же знаешь. И ты меньше будешь напрягаться. Правда?
Оля посмотрела на него, потом на тетрадь, где аккуратными буквами было написано «Порядок», а ниже строчки: «Сметана — 129; хлеб — 42; печенье — 0; брокколи — ?». За вопросительным знаком стояло маленькое лицо — смайлик из трёх точек и дуги, как будто иронический комментарий к их режиму. — Пару дней, — сказала Оля. Это звучало как просьба к себе: выдержи пару.
Звонок из садика поймал её на кухне. — Егор снова без сменки, — сказала воспитательница. — И ещё… Он рассказывает, что у него теперь две мамы. Это… у вас кто-то в гостях?
— Бабушка, — сказала Оля и вдруг почувствовала, как деревяннеют руки. — Я привезу сменку через полчаса.
Ехала она молча, только на светофоре проверила чат с Антоном: фотки из самолёта, улыбка мамы и Егора с толстыми кружками какао и подпись «мои». В садике Егор радостно кинулся к ней, протянув одну ногу в носке, другую босую. «Мы играли в коза-коза», — сказал он, — «и бабушка говорит, что лечить звук р не надо. У меня красивое ль!» Оля кивнула. — У тебя красивое всё.
Забрав сменку, она вернулась и застала в прихожей две новые коробки — Людмила Петровна принесла «немножко своего»: кастрюлю «большую, правильную», коврик «чтоб не скользили ноги у ребёнка», полотёр для паркета и старый телефон с кнопками, «надёжный, чтобы не отвлекало». — Мы его Егору дадим, когда будет большой, — пояснила она.
— Мы не собираемся давать Егору телефон в ближайшие годы, — мягко сказала Оля.
— Я и говорю: когда будет большой, — согласилась свекровь, и Оля не сразу поняла, что разговор уже проигран. Как проигран был и вечер: Антон невольно занял позицию посредника, который «просит всех понять всех» и «не делить дом на зоны влияния».
— Дом общий, — сказал он, заправляя футболку в джинсы. — Я вас люблю и не хочу, чтобы вы мерились. Мам, не дави. Оля, не закрывайся.
Оля не закрывалась. Она просто села за стол и открыла ноутбук, чтобы дослать клиенту правки по приложению для семейных бюджетов. Смешно: она строила идеальные финансовые маршруты чужим людям — с уведомлениями, напоминаниями, графиками — и не могла объяснить близким, что её собственному дому нужен другой порядок. Не тетрадь с ценами, а границы, которых будут держаться.
Вечером пришли друзья — Игорь с женой Сашей. Принесли шоколадку «для взрослого ужина» и бутылку вина. На кухне быстро стало тесно и тепло, Людмила Петровна резала салат и рассказывала, что Игорь «по глазам хороший человек» и «вот с такими надо дружить, потому что они правильные, семья у них правильная, они копят». Игорь хмыкнул, Саша отшутилась. Оля заметила, как свекровь повесила на стул Олины любимые домашние штаны — «чтоб не мялись», — и как Игорь вошёл в комнату и тихо спросил: — Как ты? — Так, — сказала Оля. — Дженга. Башня растёт.
Когда дверь за друзьями закрылась, Людмила Петровна вынесла вердикт: — Ты видела, как у Саши всё по полочкам? Порядок в голове начинается с полок. Давай так: завтра разберём шкаф — выбросим лишнее, составим список. И бюджет. И решим вопрос с садиком — ты ведь работаешь, платить логопеду нерационально. Я буду с ним заниматься. У меня есть методики.
Оля смотрела на её ровное лицо и думала, что никогда ещё не чувствовала такой усталости. Не физической — той, что приходит, когда от тебя ожидают соглашения со всем. Она поднялась, набрала воду в чайник. — Завтра я с утра поезжаю к клиенту, — сказала она. — Шкафы потом.
— Я как раз освободилась, — свекровь улыбнулась. — Просто дай мне свободу действовать. Ты же сама говоришь, что времени нет.
Свобода действовать. В чужой квартире, за чужой счёт, чужими руками. Оля выключила чайник и поняла, что он уже не нужен. В комнате пахло корицей и генеральной уборкой, и где-то глубоко внутри начинал набирать обороты тихий моторчик сопротивления, которого она ещё не знала по имени.
Оля проснулась от тихого звяканья в кухне — кто-то перекладывал вилки и ложки. Время — шесть утра. В детской слышалось сопение Егора, а в спальне Антон перевернулся на бок, укрываясь с головой. На цыпочках Оля вышла из комнаты и застала свекровь с рулеткой в руках: та замеряла столешницу.
— Я думаю, здесь лучше врезать мойку побольше, — сказала Людмила Петровна. — Твоя слишком маленькая, вода брызжет. А если поменять, то и кран нормальный поставим, не этот… — она слегка покачала кран, который, по мнению Оли, был вполне в порядке.
— Это моя кухня, — напомнила Оля. Голос звучал тише, чем хотелось.
— И моя тоже. Я тут готовлю, мою, слежу за порядком. Я же не чужой человек. — Людмила Петровна сделала паузу и добавила с нажимом: — И потом, я вложила сюда немало — шторы, коврик, вот кастрюля моя.
Оля едва сдержалась, чтобы не рассмеяться от абсурдности этого аргумента, но смех застрял. Она вспомнила, как на прошлой неделе пришлось выбросить её любимую сковороду: свекровь поставила её на сильный огонь без масла, чтобы «прокалить как положено», и покрытие пошло пузырями.
Антон всё это время словно скользил мимо конфликта, избегая острых углов. Он уезжал на работу раньше, чем кто-либо вставал, а возвращался, когда все уже были по своим комнатам. Оля поняла, что он просто не хочет быть свидетелем.
Первый серьёзный взрыв случился вечером, когда Оля вернулась с работы и увидела, что из шкафа в прихожей исчезли её сапоги.
— Они старые и неудобные, — объяснила Людмила Петровна. — Я их отнесла в пункт приёма вещей. Там обрадуются.
— Это были мои зимние сапоги! — сорвалась Оля. — И я собиралась их носить!
— Я тебе куплю новые, — легко ответила свекровь. — Надо же, чтобы молодая женщина выглядела достойно.
— Не надо мне покупать! — голос Оли дрогнул. — Надо не выбрасывать без спроса.
Сын, услышав крики, выглянул из комнаты:
— Мам, ты что? — спросил он, глядя на Олю. И это «ты что» Оля почувствовала, как удар — не «что случилось», не «почему ты расстроена», а именно обвинение.
Свекровь воспользовалась моментом:
— Видишь, сынок, я просто хотела, как лучше. А Оля… она всё воспринимает в штыки.
Антон развёл руками, как миротворец на переговорах:
— Ладно, давайте спокойно. Мам, ну спрошу я у тебя в следующий раз, ладно?
— Не «в следующий раз»! — Оля шагнула к нему. — Я хочу, чтобы не было таких «раз» вообще.
Вечер закончился тишиной, в которой никто не был прав, и никто не извинился.
Через два дня Людмила Петровна пошла ещё дальше — в финансовую зону. Она принесла Антону папку с бумагами и «примерным планом» погашения ипотеки «по-умному». По её схеме, нужно было сдать их квартиру в аренду и на вырученные деньги переехать в дом в деревне, «где воздух чище и коммуналка копейки».
— Там у меня подруга, она за всё присмотрит. И Егор будет на природе. — Глаза свекрови сияли, будто она предлагала выигрышный билет в лотерее.
— А мы где будем жить, пока дом ищем? — осторожно спросил Антон.
— У меня, конечно! — сказала Людмила Петровна так, будто всё уже решено.
Оля слушала и чувствовала, как внутри закипает. Переезд в деревню для неё звучал как изгнание — неважно, сколько в этом «чистого воздуха». Она понимала, что в этой схеме всё завязано на контроль: дом подруги матери, бюджет в руках матери, ребёнок под её воспитанием.
На следующий день Оля заметила, что её ноутбук на кухне кто-то трогал: крышка была закрыта не так, как она оставила, а в списке недавно открытых файлов появился документ «Смета — план расходов семьи». В нём были расписаны пункты вроде «отказ от садика (занятия дома)» и «продажа лишней техники».
— Ты заходила в мой ноутбук? — спросила она у свекрови вечером.
— Я хотела посмотреть, сколько уходит на коммуналку. Это же не секрет, мы же семья.
— Это моя работа, мои документы.
— Но мы же вместе всё решаем! — удивилась та.
В этот момент Оля поняла, что никакие намёки не работают. Но прямой разговор грозил обернуться бурей, и она снова выбрала молчание — хотя это молчание уже жгло изнутри.
Ситуация докатилась до точки кипения в воскресенье. Утром Оля вышла на балкон и увидела, что там стоит огромный мешок с картошкой.
— Это на зиму, — радостно объяснила свекровь. — Я договорилась с деревни, нам будут возить. И яблоки, и молоко. Я уже заняла место в кладовке в подвале, твоё ведро и банки туда переставила.
— Ты решила за меня, чем мы будем питаться? — спросила Оля.
— Я решила за нас. И хватит спорить, — отрезала Людмила Петровна.
В этот же день она объявила, что звонила «знакомому риелтору» и «тот готов заняться продажей квартиры, если мы решимся».
Оля тогда впервые не сдержалась. Она закрыла ноутбук, подошла к свекрови и, глядя прямо в глаза, сказала:
— Ты хочешь, чтобы я жила в деревне?
— Это не я хочу, — ответила та. — Это жизнь подсказывает.
Вечер закончился тем, что Оля ушла к подруге, оставив Егора с Антоном и матерью. И пока она шла по ночным улицам, в голове крутилось только одно: «Если я не поставлю точку, меня просто сотрут».
Оля вернулась домой поздно, когда в окнах уже гас свет. В прихожей пахло яблоками и корицей — свекровь, похоже, снова пекла шарлотку «на радость ребёнку». Антон сидел в кухне, опершись локтями о стол, и листал ленту на телефоне.
— Ты где была? — спросил он без упрёка, но с усталостью в голосе.
— У Кати. — Оля сняла пальто, повесила его на крючок. — Надо было подумать в тишине.
— Мама переживала.
— Мама переживала, что я мешаю её планам, — поправила она.
Антон вздохнул.
— Оль, ты всегда видишь худшее. Она же предлагает помощь…
— Помощь? — Оля посмотрела на него, почувствовав, что внутри что-то хрустит, как лёд под ногами. — Ты понимаешь, что она уже обустраивает мою жизнь по своим лекалам? Лезет в финансы, выбрасывает вещи, решает, куда нам переезжать?
— Может, она права насчёт деревни. Там дешевле, ипотеку легче тянуть, Егор на свежем воздухе…
— А я? — спросила Оля. — Меня кто-то спрашивал, чего я хочу?
Ответа не было.
На следующий день ситуация приняла неожиданный оборот. К обеду позвонила Аня, сестра Антона:
— Слушай, мама мне хвасталась, что уже нашла вам дом в деревне. Сказала, что вы скоро туда переезжаете. Я так поняла, решение принято?
Оля сжала телефон так, что побелели пальцы.
— Решение принято, но не мной, — сказала она.
Когда вечером она зашла в квартиру, в гостиной уже стояли три огромные коробки — свекровь аккуратно сложила туда вещи, которые «не пригодятся в деревне». Среди них — Егорова коллекция конструкторов, тостер, кухонный комбайн и… её личные книги.
— Ты что делаешь? — Оля даже не подошла, только смотрела, как свекровь заклеивает скотчем крышку.
— Готовлю к переезду. Я же вижу, Антон согласен. Он понимает, что так будет лучше.
Антон вышел из спальни, смутившись.
— Мам, мы ещё не… — начал он.
— Мы всё решили, — перебила его Людмила Петровна. — Оля просто переживает, но привыкнет.
В этот момент Егор выбежал из комнаты, прижимая к груди своего синего робота с клееной рукой.
— Мама, бабушка сказала, что у нас теперь будет сад с козой! — радостно сообщил он.
Оля присела на корточки, обняла сына и почувствовала, как в горле поднимается горячая волна. Она поднялась и посмотрела на свекровь.
— Так это вы решили, что мне лучше жить в деревне? — спросила Оля тихо, но так, что слова прозвучали как удар.
В кухне повисла тишина. Антон сделал шаг вперёд, но Оля уже взяла куртку с вешалки.
— Я ухожу к Кате. И вещи свои заберу.
— Оля, подожди… — начал он.
Но она уже открыла дверь и вышла, чувствуя, как за спиной щёлкнул замок.
На лестничной площадке пахло сыростью, и вдруг стало легко дышать. Оля не знала, вернётся ли завтра, через неделю или никогда. Но впервые за долгое время решение о своей жизни она приняла сама.
Две недели вам, чтобы освободить мою квартиру