— Какое счастье? — Елена почувствовала, как внутри все закипает. — Он от тебя денег ждет! Квартиру папину! Ты же видишь — молодой еще, работать может!
— Как ты смеешь! Володя хороший человек!
— А ты как смеешь папу предавать?
Елена швырнула сумочку на диван, уставилась в окно и вспомнила, как совсем недавно смотрела, как внизу мать поправляла зеркальце заднего вида в чужой машине — точь-в-точь как девчонка перед свиданием.
Владимир что-то говорил ей, наклонившись к открытому окну. А Зинаида Сергеевна смеялась, запрокидывая голову.
Елена отвернулась от окна. Квартира встретила ее знакомой тишиной — никаких звонков от матери уже два года.
На комоде по-прежнему стоял снимок отца в черной рамке. Рядом — пустая кофейная чашка, вторая из набора, которым Елена так и не научилась пользоваться в одиночку.
Пыль легла тонким слоем на полированную поверхность. Раньше мать приходила каждую субботу с тряпкой и моющими средствами, ворчала на беспорядок.
Теперь Елена сама покупала «Мистер Мускул» и забывала им пользоваться.
Она включила чайник и попыталась не думать о том дне. Но память предательски развернула картинку: мать сидит за этим же столом, крутит в руках обручальное кольцо отца.
Нервно поправляет прическу, которую накануне освежила в парикмахерской.
— Леночка, я хочу тебе сказать… — Зинаида Сергеевна отложила кольцо и посмотрела дочери в глаза. — Мы с Володей решили пожениться. Вот планируем свадьбу.
Елена тогда поперхнулась чаем. Кружка дрогнула в руках.
— В твоем возрасте? Мам, тебе шестьдесят два года, а ему только пятьдесят! Да люди смеяться будут! Соседки уже судачат.
— А мне плевать на людей! — Зинаида Сергеевна выпрямилась, как струна. — Я имею право на счастье! Двадцать лет одна прожила после папиной смерти!
— Какое счастье? — Елена почувствовала, как внутри все закипает. — Он от тебя денег ждет! Квартиру папину! Ты же видишь — молодой еще, работать может!
— Как ты смеешь! Володя хороший человек!
— А ты как смеешь папу предавать? — Голос Елены сорвался на крик. — Он в могиле перевернется! Всю жизнь на тебя горбатился, а ты его память…
Зинаида Сергеевна побледнела так, что стали видны все морщинки вокруг глаз. Встала из-за стола, сжав кулаки.
— Убирайся из моего дома! Немедленно!
— С удовольствием! — Елена вскочила, опрокинув стул. — На твой позорный спектакль все равно не приду! Будешь в белом платье выглядеть как клоун!
Она схватила сумку и накинула пальто, даже не застегнувшись. Дверь хлопнула так, что задрожали стекла в серванте с хрусталем.
По лестнице Елена спускалась, задыхаясь от ярости и обиды. «Как она могла! Как!»
В подъезде встретила соседку тетю Валю — та многозначительно кивнула и прошептала: «Я тебя понимаю, девочка».
Чайник щелкнул, вырывая Елену из воспоминаний. Она машинально заварила чай и села к телефону.
Света названивала уже третий раз за день, настойчиво и беспощадно.
— Алло, Лен? Ты где пропадаешь?
— Дома сижу. Голова болит.
— Брось! Ты из-за этого Михаила дергаешься? Он опять звонил?
Елена поморщилась. Михаил… Месяц назад они столкнулись в книжном возле стеллажа с классикой. Он помог собрать рассыпавшиеся из сумки документы, улыбнулся — и что-то дрогнуло внутри, словно спящая струна.
Потом были встречи в кафе, долгие разговоры о работе, о фильмах, его руки, которые он клал поверх ее ладоней…
— Света, мне — тридцать семь. Ему — двадцать семь.
— И что? А твоей матери шестьдесят два, а ее мужику пятьдесят. Математика одинаковая.
Елена выронила чашку. Та звякнула о блюдце, расплескав чай на скатерть.
— При чем тут мать?
— При том, что ты тогда ей мозги выносила. А сама… — Света помолчала, потом добавила мягче: — Лен, ну послушай себя. Ты красивая, умная женщина. И влюблена по уши, это же видно!
— Это совсем другое дело!
— Чем же другое? — Света не унималась. — Тем, что ты умнее? Или красивее? Или твоя любовь правильнее?
Елена отключила телефон и швырнула его на диван. Встала, прошлась по комнате от окна до двери и обратно.
«Это другое. Совсем другое». Но аргументов не находилось.
Она остановилась у зеркала в прихожей. Отражение показало усталое лицо с тонкими морщинками у глаз.
«Ему двадцать семь. Он может найти девчонку своих лет». Но сердце колотилось предательски при мысли о Михаиле.
Вчера он признался, что влюблен. Серьезно, без игр. Говорил о совместных планах, о семье, о том, что готов ждать, сколько потребуется.
А она твердила одно: «Мальчик, я тебе в матери гожусь».
— Лена, ну послушай себя! — Он взял ее за плечи возле подъезда, заглянул в глаза. — Ты говоришь как какая-то бабка! Мне плевать на возраст!
«Мне плевать на людей!» — эхом отозвались материнские слова.
Елена опустилась в кресло отца, то самое, где он читал вечерние газеты. Вспомнила, как мать тогда дрожащими пальцами снимала обручальное кольцо, как слезы капали на старую фотографию свадебную.
— Когда влюбишься сама, поймешь, — шептала она сквозь слезы. — Любовь не смотрит в паспорт, Леночка. Не смотрит на то, что скажут люди.
«Я ее понимаю». Мысль ударила как обухом по голове. «Господи, я точно такая же».
Елена закрыла лицо руками. Два года назад она кричала матери про клоуна в белом платье. А сама теперь боится того же — осуждающих взглядов, шепотков за спиной.
Она вспомнила материно лицо в тот день — как оно скривилось от боли. Как дрожали губы, когда она говорила «убирайся».
Зинаида Сергеевна тогда впервые за двадцать лет решилась на личное счастье. А дочь растоптала это решение, назвала спектаклем.
«Какая же я … Какая злобная …»
Елена вскочила, схватила куртку. Магазин закрывался через час. Нужно успеть купить те самые конфеты — «Птичье молоко», мамины любимые с детства. И вино. То самое полусладкое «Хванчкару», что отец приносил по праздникам.
По дороге она набрала Михаила.
— Можешь меня подвезти? Мне… нужно к маме. Познакомить вас.
— Серьезно? — В голосе звучало удивление и радость. — Лена, ты уверена?
— Нет. Совершенно не уверена. Но это правильно.
В машине Михаил молчал, лишь изредка поглядывал на коробки с деликатесами на заднем сиденье.
Елена нервно дергала за ручки пакета и репетировала слова.
«Мам, прости. Мам, я была не права. Мам, познакомься — это Михаил».
— Ты волнуешься, — заметил он, остановившись на светофоре.
— Мы не разговаривали два года. После жуткого скандала.
— Из-за чего?
— Из-за моей глупости. — Елена горько усмехнулась. — Я ей тогда наговорила… Про папину память, про то, что люди смеяться будут.
А теперь понимаю — она была права.
Михаил накрыл ее руку своей ладонью.
— Все будет хорошо. Матери всегда прощают.
Когда они остановились у знакомого подъезда, Елена почувствовала, как сердце готово выпрыгнуть из груди.
Дом не изменился — те же облупленные стены, та же скрипучая дверь. Только на втором этаже появились новые металлические решетки на окнах.
— Ты уверена? — спросил Михаил, беря из багажника коробки.
— Нет. — Елена улыбнулась дрожащими губами. — Совершенно не уверена. Но по-другому нельзя.
На площадке она остановилась, собираясь с духом. Нажала кнопку звонка — тот самый трель, что помнила с детства.
Дверь открыла мать. Постаревшая, с новой короткой стрижкой и незнакомыми очками.
В глазах мелькнуло удивление, потом настороженность, потом что-то еще — надежда?
— Лена?
— Привет, мам. — Голос дрожал предательски. — Можно войти? Я… мы… к вам в гости. С Михаилом.
Зинаида Сергеевна посмотрела на молодого человека, на коробки в руках дочери, на «Птичье молоко», выглядывающее из пакета.
Кивнула молча и отступила в сторону.
— Володя, — позвала она в глубину квартиры. — У нас гости.
В коридоре повисла неловкая тишина. Пахло свежей выпечкой — мать, как всегда, готовила с запасом.
На вешалке висел незнакомый мужской пиджак, на полочке стояли большие ботинки рядом с мамиными туфельками.
— Проходите в зал, — тихо сказала Зинаида Сергеевна.
Комната преобразилась. Новые шторы, переставленная мебель, цветы на подоконнике. И фотография в рамке — мать с Владимиром возле какого-то озера, оба смеются.
Елена вдруг поняла — это только начало. Долгий, трудный путь назад друг к другу.
Без красивых слов прощения, без театральных объятий. Просто жизнь, которая продолжается и дает второй шанс.
— Мам, — тихо сказала она, ставя коробки на стол. — Ты была права. Насчет любви. И насчет того, что я пойму, когда влюблюсь сама.
Зинаида Сергеевна моргнула быстро-быстро и неожиданно улыбнулась — впервые за два года.
— Проходите, садитесь. Чай ставить буду. — Она посмотрела на Михаила и добавила мягче: — А вы, молодой человек, не стесняйтесь. Тут теперь ваш дом тоже.
Из кухни донеслись шаги — появился Владимир, смущенно улыбающийся и вытирающий руки полотенцем.
Елена впервые за два года увидела его вблизи. Обычный мужчина с добрыми глазами, который заботился о ее матери и делал ее счастливой.
Настя – тридцать три несчастья