Будете с сестрой так себя вести, квартиру перепишу на племянницу, — мать со злобой сказала детям

— Илья, ну ты же старший, — мама произносила это так, будто «старший» — это должность с окладом и служебной машиной. — Дай Лене куртку на физру, похолодало.

— У меня завтра пробежка, — я дернул молнию на своей. — У меня тоже тело мерзнет.

— Не перегибай, — вмешался отец, даже не отрывая взгляда от новостей. — Это семейное. Разберитесь без театра.

Лена уже надевала мою куртку поверх своих браслетов, и мне оставалось только сунуть руки в карманы и молчать. Так было с кроссовками, с наушниками, с моим компьютером накануне сдачи реферата. «Ты же рациональный, — мама улыбалась одними губами. — Тебе несложно.»

Потом были поступления. Я поступил на бюджет в политех, с общежитием и подработкой в вечерние часы. Лене «не повезло» — в художественную школу при институте ее не взяли, зато обещали платную программу «для талантов». На семейном совете мама разложила распечатанные прайсы.

— Тамара говорит, у Оксаны так же было, — мама смягчала голос, когда произносила имя своей сестры. — Платили год, а потом она сама выплыла. Оксана у меня пример. И Лена не хуже.

— Платить будем как? — спросил я. — Сбережений нет.

— Ты же уже на втором курсе, Илюш, — мама посмотрела поверх очков. — Подрабатываешь. Ну и я возьму рассрочку. Отец поможет. Главное — не душить талант на корню.

Отец кашлянул и стал громче прибавлять звук телевизора. Лена в этот момент мыла кисточки в раковине и рассказывала мне, как «рисунок — это дыхание». Я молча подписал поручительство на курсы. На следующий день начальник смены в типографии сказал: «Беру тебя чаще. Ты надежный».

Надежность превратилась в привычку. Я переводил деньги Лене «на материалы», «на фон для фотосъемки», «на участие в фестивале». Когда она устала и бросила первый курс, мама объяснила: «Важнее здоровье. Ты же понимаешь». Когда она вернулась на второй год уже «на дизайн среды», мама сказала: «Главное — не дави ожиданиями. Ты умеешь не давить, Илюш».

В квартире мы жили вчетвером: узкий коридор, кухня с столом под окном и мой стол в комнате, где стоял старый рояль, на котором никто не играл. Лена приносила домой людей — то «парнер по проекту», то «фотограф». Соседка тетя Зоя встречала их в подъезде и потом останавливалась меня в лифте:

— Опять у вас молодёжь до ночи. Галина Петровна строгая, но мягкая. А вы-то что? Старший же, сдерживайте.

Я кивал. У Лены был привычный способ просить: она садилась напротив, ставила локти на стол и говорила так, будто в голосе её было море, в котором я обязательно должен утонуть:

— Илюш, мне нужен ноут. Мой не тянет софт, зависает, я не могу. Если я не смогу финальный проект, меня попросят. Я уйду в доставки, там спина сядет. Тебе не жалко меня?

Я достал кредитную карту. Отец, проходя мимо, бросил: «Только не сваливай потом на нас, что тебя никто не просил». Мама смотрела в тарелку супа.

Параллельно шла моя жизнь — вроде бы. Меня повысили: я взял участок с ночными сменами. Коллеги смеялись, что я «пашу как экскаватор». Дима из соседнего отдела однажды спросил:

— Ты на что копишь? На авто?

— На фун… — я осекся. — На свободу.

— Свобода — это когда сначала себе, потом остальным, — ответил он, не снимая перчаток у станка.

У меня была Катя из бухгалтерии. Мы встречались поздними вечерами у круглосуточной, ели багеты на скамейке. Катя слушала, как я рассказываю про Лену и про маму, молча. Потом однажды сказала:

— Ты живешь в режиме «спасатель». Слышал про треугольник Карпмана?

— Я живу в режиме «старший брат», — ответил я.

— Это одно и то же, — Катя вдруг улыбнулась грустно. — Просто в первом есть выход, а во втором — наследство.

Слово «наследство» прозвучало как посторонний шум на линии. Я никогда не думал про «после». Я жил в «сейчас»: от смены к семье, от просьбы к переводу.

Когда Лена начала снимать маленькую студию под «мастерскую», мама принесла два пакетика с фикусами — «чтобы зеленое было». Студия закрылась через два месяца: «арендодатель токсик», «домкомад». Я, вытирая пыль со своего системника, сказал Лене:

— Давай план. Доходы расходы. Сколько вернуть банку, сколько мне.

— Ты почему со мной как с должницей? — Лена распахнула окно. — Ты что, недоверчивый? Мы же семья!

Мама тут же появилась в doorway:

— Илья, ну не превращай разговор в допрос. Девочка и так на нервах. Что тебе нужно? Контроль? Так вот, я контролирую. Всё оплачено, все чеки у меня.

— Я не видел чеков, — я попытался улыбнуться. — Можно?

— Ты мне не доверяешь, сын? — мама вздохнула. — Ты всегда был… правильный. Но правильность без добра — это сухость. А мы не такие.

Отец открыл холодильник, посмотрел в пустую полку и произнес фразу, которая у нас означала окончание любой дискуссии:

— Сметаны бы.

В тот вечер Катя написала: «Я не готова быть третьей в ваших семейных. Прости». Я написал «понял», потом стер и написал: «Желаю тебе тепла». Она ответила смайлом. Я долго держал телефон в холодных пальцах, потому что окно снова было распахнуто.

Прошло еще два года. Я успел закончить повышение квалификации, защитить проект и получить предложение перейти на дневной график с ростом зарплаты. Мама сказала: «Дневной — это когда ты дома чаще. Это хорошо. Лене как раз нужна помощь с портфолио, у нее новый шанс — стипендия, но для этого надо за месяц сделать выставку».

— И деньги? — я спросил автоматически.

— Не драматизируй, — мама усмехнулась. — Тамара даст в долг. У Оксаны свадьба на носу, но нам поможет. Ты только не позорь меня своими подозрениями.

Лена сидела на кухонном табурете, вертя в руках карточку с проколотыми дырками — скидка из какого-то арт-магазина. Она вдруг посмотрела на меня внимательными глазами:

— Ты же за меня. Правда?

— Я за ровные границы, — ответил я. — И за то, чтобы ты сама понимала, сколько стоит твой шанс.

— Цены — это твоя фобия, — Лена улыбнулась и тронула меня за плечо. — Мама права, ты слишком правильный.

Соседка тетя Зоя провела пальцем по коробкам у нашей двери:

— Опять переезд? Да что вы всё туда-сюда. Девочка у вас творческая, она как ветер. А ветер стены не уважает.

Я смеялся, потому что иначе хотелось ругаться. Я поставил себе будильник на пять, чтобы успеть к восьми на работу и по пути отвезти Ленины рамки в типографию. В маршрутке дремал и снился один и тот же сон: я иду по длинному коридору, двери справа-слева открываются и из каждой тянется рука за моим рукавом.

В какой-то момент я понял, что меня никто не держит. Я держу сам. И всё же мы тогда собрались всей семьей — мама, отец, Лена и я — за тем самым столом у окна. Мама разделила бумагу в клетку на столбики и аккуратно вывела: «Лена», «Илья», «Общее». Я смотрел, как карандаш переходит из клетки в клетку, как будто переселяется.

— Общее — это квартира, — мама подняла глаза. — И наша фамилия. Это не обсуждается.

— А обсуждается что? — спросил я.

— Роль каждого, — сказала она. — И тон.

Тон. Она называла этим, когда Лена срывалась и бросала телефон, а я позволял себе устать. Мне было двадцать восемь. Лене — двадцать три. Мама — вечная.

Мы распределили рамки и поездки. Я записал даты на стикер и приклеил к монитору. Потом зашел в туалет, сел на край ванны и позвонил Диме.

— У меня чувство, будто я снова живу в общаге, — сказал я. — Только без коменды. А правила — те же.

— Выбирать коменду можешь ты, — сказал Дима. — Сменить общежитие — тоже. Ты взрослый. У тебя есть работа. Сними что-нибудь и живи один.

— Мама скажет, что это предательство.

— Это слово — кнут, — ответил он. — Тебя им водят. Подними руки и посмотри — нет ли следов.

Я посмотрел. Следы были, только они выглядели как «ты же старший».

Лена тем временем завела телеграм-канал с процессами, мама лайкала каждый пост со своего аккаунта «Галина_Гармония». Отец ставил сметану на стол и поглядывал на часы. Тетя Тамара приходила и говорила: «Илюша, ты золото. На таких держится семья. Оксана вон тоже мечется, но мы ей не даем упасть». Когда она произносила «мы», мне хотелось уйти на лестницу и сидеть там на ступеньке, потому что в этом «мы» меня не было.

И вот однажды Лена принесла новый проект: «световые панели в подъезде». Для конкурса нужно было бесплатно осветить один пролёт — наш. Она обсудила с домкомом, тетя Зоя кивала.

— Красиво же будет! — Лена сияла. — Илюш, ты же на электрике шаришь. Поможешь провести? Час дела.

— Это не час, — сказал я. — Это разрешение, провод, автоматы, ответственность. Безопасность людей.

— Опять твое «безопасность», — мама закатила глаза. — Ты же везде видишь опасность. Тебе бы в МЧС идти.

— Пошли бы вы сами, — буркнул отец. — Я-то спину тяну, мне без ваших гирлянд лучше.

Лена вспыхнула:

— Вы просто не понимаете. Это будет точка роста. Я выйду на городские проекты. Илья, ты мне необходим.

Я подумал секунду и сказал:

— Давай я помогу найти подрядчика. Но сам проводить не буду. Если что-то случится, отвечать мне.

Тишина стала плотной. Мама заговорила тихо:

— Ты бросаешь сестру на полпути?

— Я предлагаю безопасный путь, — ответил я.

— Безопасность — слово, под которым прячут трусость, — сказала мама.

— Слово, под которым люди возвращаются домой, — сказал я.

Лена встала и ушла в комнату, гремя коробками. Мама посмотрела на меня поверх очков. В ее взгляде было то, что я узнавал с детства: «Ты разочарование, потому что не сделал как мы».

Я сел рядом с окном, потому что оттуда видно было двор, где подростки гоняли мяч. Мне вдруг стало семь, а не двадцать восемь. Но я глубоко вдохнул и записал в телефоне напоминание: «снять комнату, посмотреть варианты». Это было первое мое действие «для себя» за много месяцев. И я никому про него не сказал.

Первое объявление нашёл случайно — коллега на работе сказал, что у его соседа освободилась студия на окраине, маленькая, зато отдельная. Я поехал посмотреть: белые стены, скрипучая дверь, вид на стройку. Мне почему-то понравилось это ощущение пустоты, где никто не зовёт по имени, не просит «на минуточку».

Я не подписал договор сразу — не решился. Вечером мама позвала меня на кухню. Лена уже сидела там, раскладывала цветные папки по столу.

— Нам нужно поговорить, — начала мама, делая ударение на «нам». — Ситуация с проектом — критическая.

— Я уже предложил помощь, — устало сказал я.

— Не ту, которая нужна, — мама подняла брови. — Ты почему-то всегда выбираешь путь сопротивления.

— Сопротивления чему? — спросил я, глядя в окно.

— Семье, — вмешалась Лена, не поднимая глаз от своих эскизов. — Ты хочешь отделиться, будто мы чужие.

Я молчал. Отец зашёл на кухню, поискал глазами чайник, понял, что разговор надолго, и тихо вышел.

— Если бы ты понимал, — продолжала мама, — что в жизни главное — это поддержка близких, не было бы этого всего. Я ведь на тебя надеялась.

— Ты надеялась, что я вечно буду вашим банком, — сказал я тихо, почти шёпотом.

Мама резко подняла голову.

— Не смей так говорить. Это твоя обязанность как сына и брата.

— Обязанность — жить чужой жизнью?

— Обязанность — не бросать семью, — голос мамы дрогнул, но я знал, что это не слабость, а манипуляция.

Лена встала и, не глядя на меня, бросила:

— Делаю выводы.

Через пару дней позвонила тётя Тамара. Голос громкий, обиженный:

— Илюша, что я слышу? Ты не хочешь помогать Лене? У неё талант, ты что, не видишь? Мы же всегда были одной семьёй!

— Тамара, я просто не могу всё тянуть один, — попытался объяснить я.

— А кто, если не ты? — тут же отрезала она. — У Гали давление, у отца спина, Лена в проекте по уши. Ты же мужчина.

После разговора я сидел в комнате, глядя на монитор с открытым объявлением: «Сдаётся студия, въезд в конце месяца». Палец завис над кнопкой «Позвонить». И тут Лена постучала в дверь:

— Илья… — голос у неё был мягкий, почти детский. — Прости, я перегнула. Просто этот проект… он всё для меня. Ты единственный, кто меня понимает.

Я закрыл ноутбук и только кивнул.

На работе я стал брать сверхурочные. Коллеги смотрели косо: у всех были семьи, свои расходы, но никто не выжимал себя так, как я. Дима всё чаще повторял:

— Ты бежишь по кругу, Илья. И круг всё меньше.

— Нормально, — отмахивался я. — Я справлюсь.

Но справляться становилось труднее. Лена устроила в квартире «творческую мастерскую», клиенты приходили и уходили, иногда до ночи. Я возвращался с работы, а кухня была завалена банками с краской и какими-то досками. Мама говорила, что это «временно».

— Временно — это уже три года, — однажды не выдержал я.

— Ты никогда не ценил чужие мечты, — холодно ответила мама. — Зато требуешь, чтобы ценили твои.

— А у меня, кажется, нет мечт, — вырвалось у меня.

Лена остановилась в дверях, обернулась и сказала тихо:

— Может, поэтому ты такой злой.

Через пару недель я всё-таки снял ту студию. Никому ничего не сказал, просто подписал договор и начал отвозить туда вещи вечерами. Первую ночь спал на матрасе под шум стройки и почувствовал, как будто кто-то снял с груди тяжёлый мешок.

Мама узнала случайно. Я забыл у неё дома расчётку с новым адресом. Позвонила вечером:

— Ты что, съехал?

— Да, — ответил я, ожидая крика.

— Даже не обсудил. Даже не подумал, что у нас семья.

— Мама, я взрослый человек. Мне нужно пространство.

— Пространство? — в голосе зазвенел металл. — А нам, значит, не нужно. Ты думаешь только о себе.

Лена молчала два дня, а потом прислала сообщение: «Если тебе так легче — ок. Но не жди, что я буду звать тебя на свои проекты».

Я не ответил.

Жизнь в студии была тихой. Я вставал рано, делал кофе на плитке, смотрел на серый рассвет и думал, что это и есть свобода. Вечерами приходил Дима, мы вместе чинили мой старый ноут и говорили про планы. Катя однажды написала: «Как ты?», но я не ответил.

А дома всё кипело. Мама звонила каждый день, то требовала помощи с оплатой коммуналки, то напоминала, что Лена готовит новый проект. Отец пару раз звонил тихо, без давления:

— Мать психует, но она переживёт. Просто будь на связи.

Но на связи быть было тяжело.

Весной Лена пригласила меня на выставку. Я пришёл — она улыбалась, обнимала гостей, рассказывала про свои работы. Меня представила как «брата, который всегда рядом». И в тот момент я понял, что всё вернулось на круги своя.

После выставки мама сказала:

— Видишь, как у неё всё складывается? Ты должен гордиться.

— Я рад за неё, — ответил я.

— Тогда и поддерживай её дальше, — сказала она. — У неё большие планы, но ей нужна твоя помощь.

Я ничего не ответил.

В начале лета мама неожиданно предложила собраться всей семьёй. Я пришёл, хотя знал, что это закончится скандалом. Лена уже сидела за столом, отец наливал чай. Мама положила перед собой документы на квартиру.

— Мы должны всё обсудить, — сказала она ровным голосом. — Чтобы потом не было недопониманий.

— Какие недопонимания? — осторожно спросил я.

— По поводу квартиры, — мама откинулась на спинку стула. — Я хочу, чтобы вы знали: жильё будет переписано на того, кто будет рядом. Кто поддерживает семью.

— Мама, — начал я, но она перебила:

— Будете с сестрой так себя вести, квартиру перепишу на племянницу, — сказала она тихо, но со злобой.

Отец вздохнул и вышел на балкон. Лена смотрела на меня так, будто ждала, что я упаду на колени.

А я просто поднялся и ушёл.

Дверь я захлопнул так тихо, что даже удивился. В детстве, когда мы с Леной ссорились, я всегда хлопал громко — чтобы показать протест. Теперь тишина была громче любого хлопка.

На лестнице пахло кошачьим кормом и жареным луком. Я спустился вниз и долго сидел на бетонной скамейке возле подъезда, глядя, как подростки играют в мяч. У кого-то звонил телефон — визгливая мелодия обрывалась на каждом ударе мяча.

Я понимал, что назад дороги нет.

Через неделю мама не звонила. Ни одного сообщения. Лена тоже молчала. Только отец пару раз присылал скупые: «Как ты? Держись там».

Тишина была почти физической. Я жил в своей студии, ездил на работу, иногда встречался с Димой, который всё время повторял одно и то же:

— Ты не обязан оправдываться за то, что хочешь жить своей жизнью.

Но чувство вины липло к рукам, к голосу, к каждому действию. Когда я покупал продукты, я ловил себя на мысли: «А Лене хватит?». Когда получал зарплату — первым делом открывал перевод в общий чат семьи, а потом останавливался и закрывал телефон.

Однажды вечером в дверь моей студии постучали. Я открыл — на пороге стояла Лена. Волосы собраны кое-как, на лице — следы слёз.

— Можно войти? — спросила тихо.

Я молча отступил.

Она прошла внутрь, осмотрелась. Стены, матрас, стол. Ничего лишнего.

— Ты здесь как в чужом доме, — сказала она. — Пусто.

— Мне так легче, — ответил я.

— А нам… — она замялась. — Нам тяжело без тебя. Мама переживает. Я… я не хотела, чтобы всё так.

— Лена, — я сел на стул напротив. — Я не могу больше быть вашим кошельком. Я не могу жить вашей жизнью.

— Это не про деньги, — тихо возразила она. — Это про нас. Про семью.

— Семья — это не когда кто-то всегда отдаёт, — перебил я. — Это когда есть границы.

Она молчала. Потом вдруг подняла глаза:

— А если мама перепишет квартиру? Ты же понимаешь, она не шутит.

— Пусть переписывает, — сказал я. — Я больше не торгую собой за квадратные метры.

Лена всхлипнула и ушла.

После того разговора тишина стала окончательной. Мама не писала. Лена тоже. Даже отец пропал.

Я пытался жить обычной жизнью: работа, спорт, редкие встречи с коллегами. Иногда срывался и брал телефон, чтобы набрать маму, но останавливался.

Дима сказал как-то за кружкой чая:

— Они ждут, что ты сломаешься. Что вернёшься на привычные рельсы.

— Может, и жду, — признался я. — Может, надеюсь, что всё как-то наладится.

— Наладится, — кивнул он. — Только не в той версии, где ты снова платишь за всех.

Осенью пришло сообщение от тёти Тамары:

«Илья, Галина в больнице с давлением. Ты хоть навещай мать, если у тебя сердце есть».

Я поехал. В палате мама лежала под серым одеялом, Лена сидела рядом. Когда я вошёл, Лена подняла глаза, но ничего не сказала.

Мама посмотрела на меня пристально:

— Ты доволен?

— Нет, — тихо сказал я. — Я просто устал.

— Семья — это не то, от чего устают, — её голос дрогнул. — Семья — это навсегда.

— Тогда пусть семья будет про уважение, — ответил я.

Она отвернулась к окну.

Я выходил из больницы в холодный вечер. Листья скрипели под ногами, как сухая бумага. Я остановился у ворот и вдруг понял: всё может быть как угодно — они могут переписать квартиру, могут не разговаривать со мной годами — но я больше не вернусь в ту роль, где я только «старший, который должен».

Телефон завибрировал. Сообщение от Димы:

«Помни: границы — это не предательство».

Я поднял голову, посмотрел на огни города и подумал, что, может быть, это и есть начало.

А дома, в их квартире, наверное, уже звучали слова, которыми всё заканчивалось последние месяцы:

— Будете с сестрой так себя вести, квартиру перепишу на племянницу.

Только теперь эта фраза больше не имела надо мной власти.

И в этом была пугающая, но странно лёгкая свобода.

Жми «Нравится» и получай только лучшие посты в Facebook ↓

Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Будете с сестрой так себя вести, квартиру перепишу на племянницу, — мать со злобой сказала детям