В детстве у нас все было «по-справедливости», только эта справедливость подмигивала Кириллу. Мне — «ты же старшая, уступи», ему — «мальчику нужно развиваться». Мама уверяла, что со мной «и так все понятно, золотая голова», и после этого вручала список поручений на магнитике: забрать брата с продлёнки, поставить гречку, проверить, сделал ли он математику. Если возмущалась, получала фирменное папино: «Не нагнетай, Маш, ты же разумная». В двенадцать я уже умела варить суп и чинить роутер. Кирилл в двенадцать умел рисовать автограф на футболке с чужой фамилией.
Прошли годы на кухне с кастрюлями и криками «где мой дневник». Мамины подруги, заезжая на чай, щебетали: «Какая у тебя семья ладная». На соседской площадке тетя Лида шептала мне по-секрету: «Ты молодец, дисциплина — это в тебя, от бабки твоей». А потом качала головой на Кирю: «А вот этот — в маму. Сладенький». Я смеялась, но внутри уже копила блокнот из «потом обсудим». Мы никогда ничего не обсуждали.
На ЕГЭ я пошла на бюджет, на эконом. Кирилла родители таскали по репетиторам и дизайнерским курсам: «чтобы не потерять интерес». Когда нам предложили заседание «семейного совета», я напряглась. Мама положила на стол чек из магазина техники и молитвенно сложила руки:
— Ты же понимаешь, Маш, ноут нужен не тебе, у тебя на работе дадут. А Кире для портфолио — кровь из носа.
— У меня стипендия шесть тысяч, — напомнила я. — И я работаю по вечерам в бухгалтерии в «Логистик-транс». Ноут купите на свои.
— Вот снова этот тон, — мама сдвинула блюдце и уставилась на меня, как на свидетеля по делу. — Мы за тебя платили кружки и художественную школу, забыли?
— Платили, — вмешался папа, — но сейчас у парня стартовые траты. Ты же вошла в колею, Маш, а ему раскачаться надо.
Я молча съела еще один вареник, чтобы не сказать лишнего. Потом все равно достала карту и перевела десять тысяч. Утром Кирилл подмигнул: «Сестренка, лучший инвестор в мире». Я ответила: «Только не забудь вернуть», — и сама же почувствовала себя смешной.
Работать я начала всерьёз на третьем курсе. «Логистик-транс» взяли на полставки, потом полноценно. В отделе мы сидели втроем: я, улыбчивая Аня с маникюром «молочный градиент» и вечно занятой налоговым семинаром начальник Артём. Аня шептала: «Ты слишком отзываешься на их просьбы. Попробуй разок сказать «нет»». Я пробовала. Мама обижалась, папа замолкал на два дня, Кирилл присылал голосовые: «Мне срочно надо на сборы, а ты там с новыми друзьями в своих бланках утонула, ладно, потом как-то».
В двадцать два я хотела съехать в общежитие при магистратуре — банальные шесть метров, зато свои. «Зачем тебе эта казёнщина, — отрезала мама. — Дома тише, еда нормальная, поможешь нам с Кирой — у него выпускной проект, у тебя будет своя комната». «Своя» означало: днём Кирилл тренирует вокал, вечером снимает стендап-подкаст с соседскими мальчишками. Я носила беруши и считала дни до конца учёбы.
На корпоративе «Логистик-транс» Артём подлил шампанского, спросил: «Цели на год?» Я сказала: «Снять студию, закрыть курсы по Excel, и — дикость — отдохнуть неделю у моря». Домой, под шорох периферийной трассы, пришла с этим настроением. И как назло — очередной «совет». Папа развёл ладони:
— Маш, слушай внимательно. У нас есть шанс взять ипотеку на небольшую студию. Тебе всё равно скоро съезжать, а ты официально трудоустроена. Мы с мамой станем созаёмщиками, и — внимание — временно там поживёт Кирилл, пока в городе курс режиссуры. Это полгода, максимум год. Ты же не против? Это же на семью.
— На семью — это кто? — спросила я медленно. — Платить кто будет?
— Мы все вместе, — мама уже протягивала мне распечатанный расчёт из банка. — Папа свои, Киря подработает, ты — по силам. И через год у тебя будет квартира, как ты мечтаешь.
Через месяц я, конечно, подписала. Любимое моё «ну мне же потом надо своё жильё» победило здравый смысл. Платежи — по расписанию, ключи — на связке, график уборки — на холодильнике. Кирилл в день переезда занёс гигантские коробки с деревянными манекенами и кольцевыми лампами, разбросал по полу пледы и кричал в телефон: «Какой же звук! Будет идеальная запись!»
Первое время я заходила туда раз в неделю — помыть пол, протереть пыль, передать счётчики. Кирилл вываливал из рюкзака фантики, хлопал ресницами: «Ты святая. У меня дедлайн, сейчас монтаж». На столе — чашки с чайными пакетиками, на балконе — пакеты с кнопками «подписывайся». Соседи — молодая пара с собакой по кличке Шпулька — улыбались: «Ваш брат артист?» Я для себя отвечала: «Артист семейного кольца».
К весне мой отпуск растворился в платежах. Когда я намекнула, что квартира — моя цель и я хочу иногда ночевать там, мама удивилась:
— Но мы же договорились. Кире ещё полгода минимум. Ему клаустрофобно дома, он там тревожится, ты же знаешь его неврологию.
— У меня тоже тревога, — сказала я. — Когда я подписывала, никто не говорил «минимум».
— На тебя невозможно положиться, — мама устало приложила ладонь ко лбу. — То одно, то другое. Это зависть, Маш, тебе надо с этим что-то делать.
Папа добавил: «Ты драматизируешь. Будет тебе квартира и покой. Сейчас парень на взлёте». И чтобы «сгладить», сунул мне пластиковый контейнер с котлетами: «Возьми, на работе перекусишь». Оба смотрели на меня так, как смотрят на сотрудника, который выставил счет за переработки в «квартал закрывается». Я взяла котлеты, договорилась сама с собой: «Ладно, ещё месяц».
Аня на работе крутила головой: «Мне кажется, это бездонная яма, не ипотека». Мы сходили на кофе, и она, пока размешивала сахар, сказала как по делу: «Установи границы. Прям списком на бумаге. Родным так понятнее».
Я написала список на листочке, датировала, положила на холодильник рядом с расписанием стирки. Пункт первый: «Ключи — у меня. Пункт второй: ночёвки — по графику, мои выходные — в студии, предупредить за три дня». Пункт третий сначала звучал как «Начать возвращать деньги» — потом переписала с мягкой улыбкой в тексте: «Фиксировать вклад каждого». Мы сели всей семьёй. Я прочитала, папа пожал плечами: «Жёстко, но допустимо». Мама прикусила губу: «Тебе не кажется, что ты отдаляешься?» Кирилл изобразил раненого: «Я же не развлекаюсь. Я строю дело. Если хочешь, пишу расписку на салфетке».
— На салфетке не надо, — сказала я. — Сделай перевод. Хоть тысячу.
В тот вечер он перевёл пятьсот. Мама гордо прислала сердечко. Папа отослал смайлик с большим пальцем. Я смотрела на эту «финансовую отчётность» и понимала: система сопротивляется.
Со временем студия превращалась в маленькую фабрику Кирыных попыток. Он запускал подкаст «Как быть настоящим», отменял, начинал «Музыку кухни», закидывал идею «школы импровизации». Каждый раз, когда я приходила в свои «по графику» выходные, на диване спал его друг, на табуретке сушились микрофоны. «Это последний съёмочный марафон», — шептал он, снимая наушники. Я уходила обратно к родителям с пакетиком белья и ощущением, что кто-то аккуратно выдвинул меня из собственного кадра.
Параллельно у меня налаживалась работа: меня поставили на проект с поставками из Калуги, Артём перестал проверять каждую мою формулу, а потом и вовсе предложил подстраховать его на встрече с крупным клиентом. Я пришла домой радостная, и — по закону жанра — застала «совет». Папа достал блокнот:
— Маш, ты же у нас умная и ответственная, нельзя ли оформить автокредит на тебя? Машина нужна всем: и тебе — на работу ездить, и Кире — возить аппаратуру. Мы будем платить вместе, как в прошлый раз.
— Я не вывезу два кредита, — спокойно ответила я. — И машина, если и будет, — только для меня.
— Эгоистка, — выдохнула мама. — Твоему брату сложно. Ты же женщина, тебе легче устроиться. У тебя бухгалтерия, стабильность. А у него творческое, его нельзя ломать.
— Меня можно? — спросила я.
Молчание повисло, как мокрое полотенце. Папа загремел ключами, мама ушла в комнату. Кирилл написал спустя час: «Прости, что это всё через тебя. Но если сейчас не попробовать, потом будет поздно. Ты же не хочешь, чтобы я в тридцать пять из маршрутки вещал?»
Я не ответила. На следующий день Аня сбросила ссылку на психолога: «Она делает семейные сессии. Вдруг». Я записалась. Родители сказали: «Сектанты высасывают деньги». Кирилл сухо: «Я не готов обсуждать своё с чужими». Я сходила одна и впервые произнесла вслух: «Я не обязана быть ресурсом». Мне самой это прозвучало дерзко, чужое слово на моем языке.
Через неделю случилось то, что потом мы будем пересказывать с разными интонациями. Пришла квитанция с долгом за электричество на студии — внушительная. Я отправила в семейный чат: «Коллеги, у нас перерасход». Кирилл молчал. Мама прислала смайлик с удивлёнными глазами. Папа — фотографию гаечного ключа, зачем — не знаю. Вечером я поехала на студию, чтобы посмотреть счётчик — и застала там троих ребят, которые паяли какие-то фанерные коробки с лампочками. Кирилл объяснил: «Мы делаем сцену для шоу. Всё под контролем». Я сказала: «Завтра это всё уезжает. Иначе мы отключаемся». Он ответил: «Ты не понимаешь, как делается контент».
На следующий день я позвонила в энергосбыт сама, составила план платежей, перевела половину. Остальное — «семья». Мама вечером выдала мне тихую, липкую фразу: «Знала бы ты, как у меня сердце болит, когда ты так давишь на брата». Папа добавил: «Вот ты теперь счастлива? Парень перестал верить в людей». Я долго мыла чашку и думала: «А мне можно перестать верить?»
Соседка с Шпулькой, выгуливая собаку, остановилась:
— Я вчера видела, как ваш брат таскал что-то тяжелое. Он один будет? У него спина потом болеть будет.
— У него всегда кто-то найдётся помочь, — сказала я и впервые почувствовала, что сказала не про коробки. Про нашу судьбу.
Вечером я снова села за бумагу. Новый список. Пункт первый: «Равные платежи — до 25 числа». Пункт второй: «Никаких гостей без согласования». Пункт третий: «Ключи — у меня». Ровные буквы, как в школьной тетради. Я не знала тогда, сколько сил уйдёт на то, чтобы эти ровные буквы превратить в реальность.
Первые две недели после моего «нового списка» держалась тишина. Кирилл, видимо, надеялся, что я «передумаю». Мама звонила реже, а папа делал вид, что ничего не происходит. Я платила ипотеку, закрывала хвост по электричеству и ждала, когда кто-то сделает первый шаг.
Первой не выдержала мама. Позвонила в субботу, ранним утром, когда я только заварила кофе.
— Маш, — голос с надрывом, как будто я её бросила, — я не понимаю, что происходит. Ты себя от нас отрезала. Киря даже позавтракать нормально не может, всё на нервах. Может, приедешь, поговорим?
— Мам, — я медленно размешивала ложкой сахар, — он взрослый. Двадцать три года. Пусть приходит сам.
— Так нельзя. Семья — это семья, — привычная пластинка. — Ты думаешь, он не старается? Думаешь, ему легко?
— Мам, а мне легко? — и только услышала в ответ сухое:
— Женщинам всегда легче.
После звонка я минут пять смотрела в экран телефона, пытаясь понять, в какой момент мои чувства обесценили до этой фразы.
На работе, заметив моё настроение, Аня покачала головой:
— У них привычка. Ты — жилетка и банкомат в одном флаконе. Уберёшь жилетку — хотя бы заметят, что промокли.
К обеду позвонил Кирилл. Голос у него был деланно спокойный:
— Маш, слушай, давай поговорим. Ты чего такая… ну, отстранённая?
— Я не отстранённая. Я устала.
— Ты всегда уставшая, — он усмехнулся. — Может, тебе реально психотерапевт не помогает?
Я молча повесила трубку.
В тот вечер я всё-таки поехала на студию. В подъезде встретила соседку с Шпулькой, она сказала тихо:
— Девочка, ты бы хоть раз на него крикнула. А то ходит по дому, как хозяин.
Я только кивнула. Внутри — как всегда: коробки, свет, чьи-то кеды у двери. Кирилл сидел за ноутбуком, монтировал очередной «пилот».
— Нам нужно поговорить, — сказала я.
Он даже не повернулся:
— Можем говорить, но я в процессе.
— Ключи, Кирилл. Давай так: мне нужно, чтобы ключи были у меня. Ты звонишь перед приходом.
Он оторвался от экрана, медленно обернулся, как в фильмах, где перед дракой тишина.
— Ты серьёзно? Это же общий проект.
— Нет. Это моя квартира. Моя ипотека.
— Ага, и твои замашки тирана. — Он криво усмехнулся. — Знаешь, как это выглядит? Как будто ты всегда ждала момента, чтобы показать, кто здесь главный.
Я не ответила. Просто протянула руку. Он долго смотрел, потом, театрально вздохнув, положил ключи мне на ладонь.
— Будь счастлива, — сказал тихо.
Я развернулась и ушла, не оглянувшись.
Тишина продлилась ровно неделю. Потом начались звонки от родителей. Папа звонил по делу: «Ты забыла квитанцию передать», «Счётчик проверяла?». Мама — по душам: «Ну что тебе стоит пойти навстречу, он же талантливый, у него перспективы».
Я отвечала одно и то же: «Когда будут платежи — поговорим».
И платежи начались. Сначала три тысячи. Потом пять. Раз в неделю мне прилетали скриншоты с подписями «не обижайся, как могу».
Но дома атмосфера сгущалась. Я всё чаще ловила взгляды папы, полные осуждения. Мама стала ставить на ужин две кружки чая: «Это для нас с Кирей, у тебя, наверное, свои дела».
И я действительно стала задерживаться. Коллеги смеялись: «Ты теперь офисный житель». Аня звала в кино, я иногда соглашалась, просто чтобы не ехать туда, где воздух тянул горечью.
К лету Кирилл объявил, что запускает большой проект: «Своя студия». Я услышала об этом не от него, а от соседки с Шпулькой. Она перехватила меня у лифта и радостно выдала:
— А я смотрела ваш канал! У него там уже подписчиков — мама дорогая!
Я вбила название в поиск. Десятки видео, лайки, комментарии «гений!», «нашёл себя!». А я смотрела на студию на фоне роликов и понимала: мой ремонт, мои стены, мои ночи за табличками в Excel — это декорации его успеха.
В тот вечер я позвонила.
— Кирилл, нам нужно обсудить условия.
— Маш, — его голос был уверенный, как у человека, который уже не чувствует нужды оправдываться, — я переезжаю. Через пару месяцев. Уже нашёл помещение, веду переговоры.
— Через пару месяцев — это когда?
— Ну… к осени.
— Тогда платишь коммуналку полностью. И — — я вдохнула глубже, — за эти два месяца я забираю студию на выходные. Полностью.
Он замолчал. Потом тихо сказал:
— Ты всегда умела все портить.
Всё лето мы жили как на минном поле. Встречались редко, и каждый раз — холодно, без эмоций. Родители делали вид, что ничего не происходит, но при каждом удобном случае вбрасывали фразы вроде «Ты не понимаешь мужскую психику» или «Ты же у нас девочка с характером».
Я старалась держать дистанцию. Даже Аня заметила:
— Ты стала жёстче. В хорошем смысле. Но у тебя под глазами фиолетовый круг.
В августе я впервые позволила себе съездить на три дня в Питер. Просто так — гостиница, музеи, прогулки. Телефон молчал. Я даже испугалась: тишина казалась ненормальной.
Вернувшись, я застала в чате сообщение от мамы: «Маша, зайди к нам, надо поговорить».
И разговор действительно ждал меня.
В кухне пахло тушёной капустой и укропом — запах детства, который всегда предвещал разговор «по душам». Папа сидел с серьёзным лицом, постукивая пальцами по столу. Мама суетилась у плиты, хотя ужин уже был готов. Кирилл стоял у окна, спиной ко мне, как в дешёвой мелодраме.
— Маш, — начала мама мягким, почти ласковым голосом, — мы все взрослые люди. Давай без крика.
— Я и не собираюсь, — я сняла рюкзак и поставила его на табурет. — Говорите.
Папа кашлянул, как будто собираясь объявить приговор:
— Так. Ситуация такая. Кире предложили переехать в Москву. Там проект, большие перспективы. Но… нужна машина. Срочно. И, Маш, — он поднял на меня взгляд, в котором читалось «ну ты же понимаешь», — оформить кредит на тебя — самое разумное. У тебя стабильная работа, белая зарплата.
Я усмехнулась. Даже не удивилась.
— Ипотека на мне. Коммуналка на мне. И вы хотите ещё кредит на машину?
— Это не «ещё», — мама шагнула ближе. — Это инвестиция. Он поедет, раскрутится, отдаст всё. Ты же знаешь, он талантливый. А ты… у тебя своя жизнь.
— Да, у меня своя жизнь, — я нарочно сделала паузу. — И в этой жизни нет места для третьего кредита.
Кирилл повернулся. Глаза блестели, губы поджаты.
— Маш, ты не понимаешь. Это шанс. Ты хочешь, чтобы я остался тут, в своей студии, и делал вид, что мне этого достаточно? Ты хочешь похоронить мой проект?
— Я хочу, чтобы ты начал отвечать за свою жизнь, — сказала я тихо, но каждое слово звенело. — Я не против твоих проектов. Но хватит строить их на мне.
Тишина. Даже мамин шумный вдох не прорезал её.
— Ты эгоистка, — выдохнула она, наконец. — Вот что с тобой делает город, работа, эти… тренинги. Ты забыла, кто мы тебе.
— Я как раз помню, кто вы, — я почувствовала, как дрожат пальцы. — Именно поэтому я больше не готова быть донором.
Папа стукнул по столу.
— Ну что ты, Маш, не реви, — сказал он мягко, но ключи протянул брату. — Езжай, Киря. Забери документы, завтра оформим доверенность.
И всё. Как будто этим движением он подвёл черту.
Вечером я сидела в своей комнате, за плотно закрытой дверью, и пыталась понять, что только что произошло. В голове крутилась одна мысль: «Это конец. Но какой?»
Через пару дней Кирилл уехал. Без звонка, без прощания. На кухне стало тише, но тишина была вязкой, тяжёлой. Мама перестала со мной разговаривать. Папа — только по делу: «Счётчики не забудь», «Платёж за свет пришёл».
Я работала, как автомат. Днём — графики, отчёты, звонки. Вечером — психолог, который тихо говорил: «Вы не виноваты. Вы имеете право на границы».
Иногда я заходила в студию. Там было пусто. Чисто. Только на полке лежал забытый блокнот Кирилла с обложкой «Big Plans». Я не открывала. Просто поставила его на шкаф, чтобы не бросался в глаза.
Аня спрашивала:
— Ты жалеешь?
Я качала головой:
— Не знаю. Наверное, нет.
К осени Кирилл начал появляться в новостях: «Молодой продюсер запускает уникальный проект». Фото — уверенная улыбка, стильный костюм. В комментариях — восторг и признания в любви. Я читала и не знала, что чувствую: злость, гордость или пустоту.
Однажды он прислал сообщение. Короткое: «Спасибо. Без тебя я бы не смог». Я не ответила. Просто выключила телефон и легла спать.
Сейчас, в конце ноября, снег срывается хлопьями, и я сижу на подоконнике своей студии. Без коробок, без ламп, без чужих кед у двери. Тишина — настоящая, чистая.
Но где-то в глубине — гул. Неразрешённый, как застывший аккорд. Я знаю, что родители всё ещё ждут, что я «одумаюсь». Что однажды он позвонит, скажет: «Маш, помоги». И я не знаю, что отвечу.
Потому что эта история — не про квартиру, не про кредиты и даже не про амбиции. Она про нас. Про ту странную, липкую связь, которую нельзя разрезать ножницами.
Я только знаю одно: теперь ключи лежат у меня.
Мама поменяла замки в квартире