Валентина, как и большинство людей, не любила лежать в больницах. Во-первых, наши муниципальные лечебные учреждения, мягко говоря, не очень уютны. Во-вторых, в них часто нет возможности следовать своим привычкам – например, ежедневно принимать душ, пить чай по вечерам и делать другие, казалось бы, мелочи, из которых состоит наша обычная жизнь и важность которых мы замечаем, когда лишаемся их. В-третьих, еда в больнице, может, и полезная, но уж очень пресная.
И еще, попадая в лечебное учреждение, человек лишается очень важного права – права выбора соседа и собеседника.
А соседи попадаются разные. И дело даже не в том, что кто-то храпит по ночам и тем самым лишает остальных обитателей палаты нормального сна. И не в том, что между соседями регулярно происходят дискуссии о том, надо ли открыть форточку, чтобы проветрить помещение или, наоборот, закрыть и форточку, и двери.
Главная проблема в том, что люди не молчат. Редко попадаются те, кто ограничивается этикетными фразами и разговорами в «английском» стиле – о погоде. Может, где-то и есть такие, но Валентине они почему-то почти не встречались.
А вот тех, кто готов вывернуть всю свою жизнь наизнанку перед людьми, которые вынуждены их слушать, хотят они того или нет, – было сколько угодно.
И вот соседки каждый вечер слушают про мужей, нынешних и бывших, про детей – о том, какими они были в детстве и о том, чем занимаются сейчас, о зятьях или невестках и прочей близкой и дальней родне.
При этом женщины делятся подробностями из жизни близких людей, не спрашивая у них на то разрешения. И вот приходит дочь или невестка навестить такую «рассказчицу», а соседи по палате с любопытством смотрят на нее: «А, это та самая Наталья, которая после операции детей иметь не может»!
Если в палате попадается одна такая «рассказчица», это еще можно пережить. Но если две или три – пиши пропало: приходится искать в больничном коридоре укромный уголок, чтобы, притулившись на колченогом стуле, спокойно почитать книгу.
В этот раз Валентине повезло. Палата была на четверых, а любительницу раскрывать семейные тайны перед посторонними людьми выписали через день после того, как Валентину перевели в это отделение.
На место «рассказчицы» положили молчаливую пожилую женщину. Войдя в палату, она поздоровалась и коротко представилась: «Ольга». Больше до обхода от нее никто не услышал ни одного слова.
Валентина была рада тишине, царившей у них в палате, и думала, что хоть на этот раз все обойдется и ей не придется выслушивать подробности чужой жизни.
И обошлось бы, если бы она сама не полезла не в свое дело.
На третий день Валентина случайно услышала, как Ольга тихо разговаривает по телефону, скорее всего, с дочерью.
– Катя, я в больнице. Да, в районной.
– Ты не могла бы мне кое-что принести?
– Кать, ну я тебя очень прошу.
– Ладно, я позвоню Вере.
Что отвечала Катя, слышно не было, но зато было понятно, что она отказалась помочь Ольге.
После этого женщина убрала телефон в тумбочку и легла на кровать, отвернувшись к стене.
«Странно, – подумала Валентина, – человек в больнице, просит что-то принести и получает отказ. Неужели, правда, она говорила с дочерью»?
На следующий день Валентина убедилась, что так и было.
Навестить Ольгу пришла та самая Вера – женщина громкая и в выражениях не стесняющаяся.
– Я твоей Катьке уже все высказала, – заявила Вера почти с самого порога. – Надо же: мать звонит из больницы, просит принести какую-то мелочь, а она морщится. Ну, ты не переживай, мы с соседками ей такое устроим, что она как миленькая к тебе прибежит.
И действительно, через два дня в палату вошла женщина лет двадцати восьми. Она поздоровалась со всеми и прошла к окну, где стояла кровать Ольги.
– Ты хотела, чтобы я пришла? – спросила она. – Вот, я пришла. Чего ты еще хочешь?
– Катя, дочка, – только и успела сказать Ольга.
Катя ее перебила:
– Смотри: вот вода – два литра. Вот печенье, вот яблоки и апельсины. Что еще нужно? Имей в виду: больше я не приду.
Катя повернулась и, не попрощавшись с матерью, вышла из палаты.
Валентина, сама не понимая, почему, вдруг встала и направилась за ней следом.
Она догнала Катю уже около лестницы:
– Катя, постойте! Вы меня, конечно, извините, что я вмешиваюсь не в свое дело, но так нельзя. Вы видели, как обрадовалась ваша мама, когда вы пришли? Почему вы так грубо с ней разговаривали? А она ведь любит вас: когда приходила эта женщина – Вера – и ругала вас, Ольга ни одного плохого слова о вас не сказала. Даже пыталась вас защищать.
– Послушайте, – перебила ее Катя. – Вы совершенно посторонний человек, ничего о нас не знаете и все-таки осуждаете меня и считаете возможным поучать. Так же, кстати, как эта Вера. Вам жалко мою мать? А мне нет. А хотите знать, почему? Садитесь, – сказала Катя и показала Валентине на стоящую в коридоре скамейку.
Валентине сейчас больше всего хотелось уйти. Она уже мысленно ругала себя за то, что влезла в чужую жизнь. Но она села на скамью рядом с Катей.
– Отец ушел из семьи, когда мне было тринадцать. Я не знаю, что произошло между родителями. Мать сказала, что он уехал в другой город. Может, и так. Во всяком случае, больше я его не видела. Зато каждый день слышала, что он подлец, что присылает совсем мало денег. «Наверное, специально не работает, чтобы алименты не платить», – говорила мать. – Понятно, что никаких разносолов у нас на столе не было, а одежда мне покупалась только самая дешевая. Когда мне исполнилось восемнадцать, мама заявила, что алиментов больше не будет, а она кормить меня не обязана. «Иди работать. Сколько заработаешь, на столько себе и купишь», – сказала она и разделила полки в холодильнике и шкафу. И еще добавила, что я должна быть ей благодарна за то, что она с меня коммунальные платежи не берет. Я тогда училась на третьем курсе колледжа. Туда и на работу устроилась – после занятий полы мыла.
– Катя, вы уверены, что я должна все это знать? – спросила Валентина.
– Должны. А то вы сейчас пойдете в палату, она будет слезы утирать, а вы ее жалеть станете. Так вот: после колледжа я устроилась на работу. Тут мать уже потребовала, чтобы я оплачивала коммуналку. А когда я в двадцать лет вышла замуж, она заявила, что ей в квартире чужой мужик не нужен, и не пустила нас с Никитой в квартиру. Мы стали снимать комнату. А когда родилась Сонечка, хозяйка вытерпела нас только три месяца, а потом отказала – ребенок маленький, беспокойный. Это было в ноябре. Нам некуда было идти. Мы пришли к матери, но она нас не пустила. Причем, я не знала, что половина той квартиры принадлежит мне. Мы тогда три ночи с трехмесячной Соней ночевали на вокзале. Никто не хотел сдавать комнату семье с маленьким ребенком, а на отдельную квартиру у нас не было денег. Потом друг Никиты пристроил нас в двухкомнатную квартиру к своей старой прабабушке. «Сонька ее не побеспокоит – бабуля совсем глухая, а вы за ней присмотрите, ей уже девяносто два года». Платили только коммуналку. Прожили там шесть лет, пока бабушка Рая была жива. За это время накопили на первый взнос. Ну, что? Вы все еще считаете, что я должна любить и уважать свою мать? Я вам больше скажу: вот сейчас она из больницы выйдет, и я буду продавать свою половину квартиры – нам надо ипотеку платить. А что она себе купит на те деньги, что у нее останутся, меня абсолютно не волнует.
Катя встала и, попрощавшись, ушла.
Валентина еще долго сидела в коридоре – ей не хотелось идти в палату и смотреть на Ольгу, которую она совсем недавно так жалела.
Оставшиеся до выписки четыре дня Валентина была молчалива. С соседками по палате почти не разговаривала, так, обменивалась отдельными фразами. Она или читала, или прохаживалась по коридору.
В день, когда ее выписали, Валентина вежливо попрощалась со всеми, пожелала всем скорейшего выздоровления – и Ольге тоже.
Вернула приемную дочь