Первую совместную весну они с Ильёй провели в съёмной двушке над булочной, где каждое утро просыпались от запаха ванили и глухого грохота тестомесов. Катя тогда думала, что это и есть семейное счастье: кофе в турке, голос мужа из душа, разговоры на кухне о глупостях и планах. У Ильи была младшая сестра Лера — звонкая, как ложка о стакан, — и Катя искренне старалась быть предупредительной: интересовалась её проектами, ставила лайки на её сторис, приглашала на пироги по воскресеньям. В ответ получала улыбки — вроде бы светлые, но с заминочкой в конце, как будто Лера ставила запятую там, где просилась точка.
Насколько сильно Лера влияет на брата, Катя поняла постепенно. Сначала — невинные «Илюх, ты же обещал отвезти меня на шиномонтаж» в день их с Катей годовщины. Потом — «Теперь по пятницам мы с братом бегаем, традиция детства» ровно в тот вечер, когда Катя взяла на себя чужую смену и вымоталась. Илья старался усидеть на двух табуретах: «Кать, это на полчаса, правда», — и, уже в кроссовках в коридоре, удивлялся: «Почему ты такая серьёзная?»
Катя не была серьёзной — она пыталась посчитать. Не деньги, нет. Время. Сколько его уходит на «детские традиции», сколько — на новую семью. Выходило, что остатки — ей. И всё же она сопротивлялась раздражению: делала тёплые ужины, звала его друзей, смеялась над Лериными шутками, когда та рассказывала, как в школе спасала Илью от хулиганов, — да, с тем самым «где тебя ещё не было» в конце.
Весной их позвали в семейный чат «Котёл». Свекровь Галина Павловна туда постила рецепты салатов и напоминания о дне рождения двоюродной тёти, свёкор Виктор Иванович — фото щук, пойманных на Карельских озёрах двадцать лет назад, Лера — анонсы своих задумок. «Запускаю марафон “Жизнь по своим правилам”! Подписывайтесь и зовите друзей». Катя отметила: Лера всегда просила — но редко возвращала. То две тысячи «до зарплаты», то «подкинуть на печать баннеров», то подключить Катин служебный дисконт, потому что «у тебя же там всё по-дружески». Илья переводил молча. «Она потом отдаст, просто у неё сейчас поток перекосячило», — говорил он, как будто «потом» имело дату.
Летом случилась история с домом у моря. Точнее, с его мечтой. Катя сдала тесты на категорию «В» в бухгалтерии, получила премию и впервые подумала, что им не обязательно всю жизнь жить над булочной. В тот же день позвонил знакомый шефа и предложил вариант: маленький дом в посёлке у бухты, дом уставший, но крепкий, с крошечным садом и старым инжиром. Катя поехала одна — Илья тогда ремонтировал старый велосипед у Леры, — и влюбилась в облупленный фасад с цветными пятнами джакузи-моря на штукатурке. Вечером они приехали вдвоём, поговорили с хозяином. «Берём?» — спросила Катя, задыхаясь от страха и восторга. Илья заколебался, потом улыбнулся: «Берём».
Переезд затянулся, кредит щёлкал числами, как счётчик газа, но Катя вцепилась в решение, как в поручень метро на крутом повороте. Дом оказался с характером: то провод коротит, то откуда-то сочится ржавая вода, то в ветреную ночь хлопает дверца сарая так, будто кто-то стучит. Но на третий вечер они вынесли на крыльцо стол, зажгли свечу — простую, не из Лериных дизайнерских — и сидели, слушая море, которое было немного левее, за несколькими домами и штакетником с кривыми пикетинами.
Через две недели Лера приехала «помочь с обжитием». Она привезла банку оливок, три пледа цвета бензиновой лужи и идею: «Слушайте, у меня аудитория просит офлайн. Мы могли бы делать мини-ретриты на выходных: дыхательные практики, рассвет на пляже, я расскажу, как выходить из созависимых отношений. А вы мне — ну, просто место, пару комнат. Это же для меня шанс, ну и вам плюс: реклама дома!»
Катя почувствовала, как в горле встаёт сомнение. Дом — не базовая станция для чужих практик, дом — их тихая попытка стать семьёй. Но Илья, воодушевлённый, уже кивал: «Классно. Только давай без толп и без ночёвок, Лер, мы пока устаём от всего». Лера кивнула слишком быстро: «Да-да, я всё понимаю. Максимум три человека, и мы тихо-тихо». И добавила, глядя на Катю чуть испытующе: «Ты не против?»
Катя сказала то, что говорят взрослые, когда боятся выглядеть жадными: «Посмотрим уже по факту».
Первый ретрит прошёл «по факту» шумно. Три человека оказались шестью, «тихо» — громкими разговорами на кухне в час ночи, «без ночёвок» — рюкзаками в коридоре утром. Одна девушка включила прямой эфир и шепнула в камеру: «Дом брата моей подруги, атмосфера — огонь, хозяйка — строгая, но мы её растопим», и поставила эмодзи с огоньком и сердцем. Катя, пытаясь сварить кофе себе и Илье, ловила чужие взгляды «ой, можно мы это?», «ой, а где тут?» и думала, что её утро стало чужим. Илья, оправдываясь, бегал за дополнительными чашками из сарая, и глаза у него были виноватыми, как у школьника, забывшего дневник.
Потом всё будто затихло. Лера обещала «аккуратнее», Илья обещал «разрулить заранее». В будни Катя ездила в город на работу — бухгалтерия в логистической компании, документы, цифры, накладные — и делала вид, что морской ветер не выдувает из неё терпение. По пятницам свекровь звонила, спрашивала: «Ну как вы там? Лерочка говорит, место у вас — благо!» — и надо было отвечать «да, всё хорошо» так, чтобы не выдать во фразе «Лерочка» ни одной занозы.
Осенью Лера взяла в долг «под закупку ковриков». «Верну в ноябре, честно, у нас как раз будет монетизация». Ноябрь прошёл, потом декабрь. Деньги не возвращались, зато в чате «Котёл» появлялись фотографии: Лера и Илья в кафе; Лера, обняв брата за шею, подписала: «Мой человек навсегда». Комментарии к фото были добрыми, но между строк читалась программа: вот мачта, вот флаг, с кем плыть — очевидно.
Катя пыталась говорить. Не скандалить — говорить. Садила Илью на кухне, включала тихо радио, чтобы слова не звучали слишком голыми, и объясняла: «Когда у нас в доме чужие люди без предупреждения, я чувствую себя лишней. Когда ты переводишь ей деньги и делаешь это мне не говоря, я чувствую себя… ну, как будто нас нет. Только вы двое. Как раньше». Илья слушал, кивал, просил не дуться: «Кать, это же Лера. Она у меня одна. Ты у меня тоже одна. Я просто пытаюсь…» Он не договаривал, но было ясно, что пытается он именно это — удержать два мира на вытянутых руках, как фокусник — по тарелке на палочке в каждой руке. Катя знала: рано или поздно одна тарелка слетит.
Зимой они вернулись в город: дом надо было законсервировать. Лера предлагала «съездить хоть на выходные, я присмотрю», и Катя вдруг подумала: присмотрит за чем? За их жизнью? За их границами? За их кроватью, где по утрам оставались две вмятины на простыне? Эта мысль ей не понравилась. Она впервые поймала себя на том, что вздрагивает от Лериного звонка и отвечает, улыбаясь только голосом, а не лицом.
Весной, в начале новой кредитной дуги, Катя предложила порядок: «Если к нам кто-то приезжает — мы предупреждены. Если Лера берёт деньги — срок и расписка. Если выходные — то наши. Хоть раз в месяц». Илья согласился, пожал её ладонь, как сдал экзамен. Лера — нет. Она ответила в чате «Котёл»: «Кать, ты как-то всё по бумагам. Мы же семья. С тобой у Ильи всё слишком правильно. А мир — он же про спонтанность!» Под последней фразой были смайлики и сердечки, а у Кати перед глазами стояла их дверь — та самая, которая хлопала в ветер. И ей хотелось, чтобы она просто закрылась. На замок.
Первое лето в доме у моря закончилось историей, про которую потом все говорили «ну почти курьёз». В ночь на воскресенье соседи вызвали участкового: кто-то включил музыкальную колонку у них во дворе — Лера объясняла, что это «звуковая медитация», — и в два часа ночи по тихой улочке прошли шаги в жёстких ботинках. Участковый вежливо всё оформил, взял объяснения. Лера плакала, говорила, что она «за добро», а мир «к ней так жесток». Катя молчала. Илья в этот раз тоже молчал. Они заплатили штраф и неделю ходили по дому, как по чужому, едва касаясь углов.
На Новый год свекровь разослала в «Котёл» картинку с ёлкой и подписью «Семья — это когда вместе». Катя поймала себя на том, что подумала: «А когда — это не вместе? И можно ли так?» И сразу испугалась — себя.
Прошёл ещё месяц. На работе Катю повысили до старшего бухгалтера: у неё получалось сводить концы с концами не только в таблицах. В марте они с Ильёй узнали, что у них будет ребёнок. И всё стало острым, как запах йода. Лера в тот же день выложила сторис: «Стану тётей! Мы с братом — команда». «Мы с братом», — отметила Катя, и улыбнулась — теперь уже себе: «А я — с ребёнком». Она поставила будильник на утро раньше обычного, чтобы поехать к морю и проверить, не сошла ли краска у перил. И подумала: это дом. Их дом. Пусть ещё без плинтусов и с плохим Wi-Fi, но с инжиром и ветром в занавесках.
На календаре летом уже лежали красные круги — «ретриты», которые Лера согласовала с Ильёй, пока Катя лежала с токсикозом. Катя на них смотрела и считала не деньги. Считала дыхание. Когда-то в детстве она играла в игру «замри»: замирала, пока бабушка считала до пяти, а потом снова бежала. Сейчас ей хотелось, чтобы кто-то сказал ей «разморозка». Пока никто не говорил. И она понимала: второе лето у моря будет не про ваниль и не про свечи. Будет про то, выдержит ли их дом — и она сама — чужих людей, чужие «мы», чужие обещания, в которых «потом» — всегда без даты.
Второе лето пришло не как праздник, а как расписание. Красные круги на календаре смотрелись как дорожные знаки «уступи дорогу», только уступать предлагалось Кате — своему сну, тишине, старому инжиру, который сбрасывал листья в самую жару и шуршал ими, словно писал письма прощения. Лера заранее прислала «план мягких встреч»: каждую субботу — «дыхание», каждое воскресенье — «разбор сценариев», два раза в месяц — «утихомиривание тревоги звуками». Катя перечитывала список и думала: тревога-то как раз не утихомиривается от чужих людей на твоей кухне, особенно когда тебе в животе живёт кто-то, кто реагирует на громкие звуки как на землетрясение.
Первый июньский «тихий круг» начался в шесть утра. В шесть сорок пять кто-то поставил металлическую чашу и провёл по ней палочкой — звук был ровный, тянущийся, как поезд, который не может никак исчезнуть за горизонтом. Катя вышла на крыльцо, прижимая ладонь к животу, и встретилась глазами с девушкой в косынке, которая виновато улыбнулась и прошептала: «Мы не знали, что вы ещё спите». «Мы» — у этой девушки была новая родина, где чужие дома — это «мы». Илья подскочил следом, босой, с теми же виноватыми глазами: «Я не знал, что они такую штуку привезут. Лер, давай потише». Лера рассмеялась: «Это же по правилам. Море шумит громче». Море смолчало, как будто ему стало неудобно.
После этого «мягкие встречи» стали идти действительно мягче — Лера добавила в чат эмодзи с пальцем на губах и фразу «тише, говорит малыш». Но она же и написала Илье в личку: «Катька стала совсем хрупкая, нужно её беречь от рутины. Возьмёшь на себя закупку для ретрита? Я потом верну». «Потом», как всегда, не имело даты. Илья перевёл деньги, Катя увидела это по выписке в банке — у них были общие счета — и долго сидела, глядя на строки «эко-пледы», «аренда ковриков», «гонорар приглашённому». Гонорар — кому? «Энергопрактика с Мариной», уточнила Лера, не дожидаясь вопросов, и выслала афишу: на ней светловолосая женщина обнимала огромный камень, под афишей стоял адрес их дома. Адрес. Без разрешения.
Катя набрала Лере, стараясь, чтобы голос звучал не как сирена. «Убери адрес. Пиши „в пешей доступности от пляжа“. Это наш дом». Лера помолчала, потом сказала мягким, чужим голосом: «Кать, не начинай. Люди должны понимать, куда идти. Это же реклама и ему тоже. Вы получаете бесплатный трафик». Катя ответила: «Трафик у меня на работе — фуры и накладные, Лер. У дома — границы». В трубке хмыкнули: «Ну вот, опять по бумагам». Через час афишу заменили. На новой были только волны и фраза «по записи». Но у Кати в той волне уже стоял невидимый камень.
В июле Илья рассказал, что Лера хочет взять «небольшую ссуду» у родителей на аренду зала в городе. «И что?» — спросила Катя, хотя знала это «что». «Ну… Мамы с папой не против, но они спросили, сколько мы можем покрыть, если что. Я сказал, что тысячу в месяц потянем». «Мы?» — переспросила Катя и почувствовала, как внутри ребёнок будто упёрся пяткой: «А я?» Илья почесал ухо: «Это временно, Кать. Ты же знаешь, она вытащит». Она посмотрела на его руки — внимательные, тёплые — и поймала себя на несправедливой мысли: эти руки слишком часто вытаскивают Леру и слишком редко кладут тарелки в сушилку.
Свекровь позвонила вечером: «Катюша, ну ты не против, если мы поддержим Лерочку? Ей так нужно». «Я не против поддержки», ответила Катя и услышала, как себе проговаривает: «Я против конфискации наших выходных». Слово «конфискация» Галина Павловна не услышала — связь хрипнула, и пришло в ответ ласковое: «Ты у нас правильная. Ты порядок любишь. А Лера — огонь. Мы же не железные, нужно уравновешивать». «Железные» — это, видимо, про Катю. Она повесила трубку и минуту смотрела на инжир, у которого от жары скрутились листья. «Я тоже не железная», — подумала она, — «но у меня хотя бы есть винтики, чтобы держать конструкцию».
Август выжег запахами масла и цитрусов — Лера поставила в кухне диффузор. Катя просыпалась от того, что тело чужим стало: раньше оно просто жило, теперь реагировало, как прибор у двери аэропорта. Один раз её вывернуло прямо у раковины, и Лера, подхватив её за плечи, шептала в макушку: «Ты просто всё контролируешь. Отпускай». Катя кивнула и удивилась, что её кто-то учит отпускать в её собственном доме. Внутренний голос зарифмовал два слова — «дом» и «стоп» — и она, отстранившись, сказала: «Сегодня практии нет». Лера подняла брови: «Но люди уже едут». Илья посмотрел на обеих и, как всегда, попытался быть мостом: «Давайте у меня в мастерской? Я вынесу станок, а вы…» Они оба на него посмотрели. Мост был хлипкий.
Осень принесла дождь и роды. Катя боялась не боли — чужих рук. Она, родив, впервые за долгое время заплакала — не от усталости, а от удивления: этот маленький человек лежал на её груди и кривил рот, будто пытался сформулировать претензию к миру. Лера прибежала в больницу с букетом и телефоном: «Нам нужно сфоткать первый взгляд. Это же контент! Без лиц, обещаю». Катя повернула голову к окну. Её сын дышал тихо, как мышонок. Контента не было.
Дома всё некоторое время было правильно: ночи — бесконечны, дни — коротки, запах тёплого молока — везде. Илья стал другим: поднимал ночью, ходил по комнате с малышом, напевал ему какие-то детские мотивы, которых Катя никогда раньше не слышала. Утром делал кофе одной рукой. Катя смотрела и думала: вот это и есть их «мы». Лера позвонила на третий день: «Я буду нянечкой. Позову своих девочек, кто в теме грудного вскармливания, покажем, как правильно». Слово «правильно» у Кати теперь вызывало крапивницу. «Спасибо, не надо», — сказала она. «Не обижайся, я же из лучших побуждений», — обиделась Лера и через час выложила пост: «Иногда самым близким кажется, что они всё знают. Но знание без гибкости — это жестянка». Комментарии были с эмодзи и аплодисментами. Катя в этот день выключила интернет и впервые за долгое время почувствовала тишину, которую можно потрогать.
Новогодняя история случилась сама собой — то есть без субъектов, как снежный занос. Галина Павловна сказала: «Все у вас!» Илья сказал: «Ладно», глядя на Катю так, будто просил на пару часов подержать тяжёлую сумку. Катя ровно ответила: «У меня швы, у ребёнка колики, у дома соль на ступенях». Гости всё равно приехали: кто-то принёс селёдку в банке, кто-то — пирожные в коробке от обуви, кто-то — подарки, которые шумели. Лера привезла набор бубнов «для ритмотерапии». Ровно в одиннадцать тридцать она завела круг: «Давайте будем формулировать намерения». Ребёнок проснулся и выдал такой крик, что никто уже не смог формулировать ничего. К полуночи Катя стояла у окна с горячей кружкой и думала, что часы — странные существа: они прыгают через ноль, а люди — не всегда.
Весной Лера предложила «сделку»: она перестанет делать встречи у них в доме, если они дадут ей ключи «на случай приезда с клиентом на море в непопулярные дни». «Непопулярные» — это когда? Вторник? Катя спросила прямо. Лера развела руками: «Я сейчас не могу фиксировать. Жизнь — поток». Катя предложила другое: «Давай договор: без гостей без предупреждения, без денег без расписок, без постов про наш дом без согласования». Лера изобразила улыбку из учебника по вежливости: «Ты всё превращаешь в договоры. С тобой скучно». «Со мной безопасно», — подумала Катя и не сказала.
Сын рос быстро и странно: как будто каждый день добавлял себе по одному новому подозрению к взрослым. Он смотрел на Леру с интересом — у неё были шумные ожерелья — а потом оборачивался к Кате, проверяя её лицо. В апреле Лера принесла ему подарок — огромную пластиковую парковку, которая не помещалась в дверной проём. «В детстве Илюха мечтал», — сказала она. Илья потянулся помочь протащить, Катя отступила: «Это для двора». «Там сыреет», — возразила Лера. «И не помещается», — повторила Катя. Вечером в чате «Котёл» появилась фотография парковки «на времянке» в их гостиной и подпись: «Кому-то всё мало места». «Кому-то» снова было не человеком, а тенью.
Летом в городе объявили фестиваль «Береговые». Лера сразу увидела шанс: она записалась куратором зоны «внутреннего моря» и сказала Илье: «Наш дом будет штабом. Люди поедут, у них будут вопросы, мы им — чай, коврики, маршруты». Катя, услышав «штаб», почувствовала, что от этого слова пахнет армейской кашей и чужими ботинками в прихожей. «Нет», сказала она. «Да ладно тебе», — сказал Илья, пряча глаза, — «это на два дня». «На два дня у меня — ребёнок, работа и крыша, которая течёт. Если на два дня, давай ты с Лерой арендуете в городе помещение». «Дорого», — возразила Лера. «А наш дом — дешёвый?» — спросила Катя. Она сказала это тихо, без удара. Но Лера вздрогнула и сменила тактику: «Ты боишься людей. Это всё из-за контроля». Катя подумала: «Я боюсь не людей. Я боюсь, что меня в моей жизни становится мало».
Накануне «Береговых» Катя случайно увидела в соцсетях картинку: карта района, стрелочка к их улице, подпись «центр практик — у инжира». Подпись была не Лерина — это репост одной из её учениц. Но первоисточник выглядел знакомо: шрифт, тон, слова — «в потоке, без планов». Катя пошла в сад и потрогала кору инжира. Она была тёплой, как кожа. «Центр практик — у инжира», — повторила она вслух и поняла, что слова могут быть ножами.
В день фестиваля чужих людей было много даже на их скосившейся дорожке: фотографии, смех, кто-то постучал в окно, как в киоск. Катя покормила сына и встала в дверях — без крика, просто как знак «выхода нет». Илья бегал, он любил, когда его помощь кому-то нужна, он умел носить чай на подносе и находить пропадающие поясные сумки. Лера координировала — руками, голосом, глазами. В какой-то момент она вышла на крыльцо и, не глядя на Катю, сказала: «Выдыхай». Это было сказано так, как говорит тренер собаке «лежать». Катя не легла.
К вечеру появился новый персонаж — Марина, та самая «энергопрактик», только теперь представилась иначе: «Марина, психолог, работаю с утратой». За её спиной, как тень, стоял человек, которого Катя узнала не по лицу — по паузам между фразами. Лида, первая любовь Ильи, пришла «помочь с лекцией про отпускание». Лера сказала это весело, с огоньком: «Это не про прошлое, это про зрителей». Илья споткнулся взглядом на Кате: «Я не знал». Катя поверила — не потому, что так было, а потому, что иначе всё падает. Лида улыбнулась так, как улыбаются люди, которые прекрасно знают свою старую роль: «Мы взрослые». Внутри у Кати что-то клацнуло: не ревность, нет — выключатель. Она поняла, что в этом доме бесконечно расставляют стулья для чужих лекций. И что у её ребёнка есть только один взрослый, который сейчас точно не уйдёт к морю, «на минутку».
Ночью снова вызвали участкового. На этот раз — из-за парковки: машины гостей перекрыли проезд пожарной. Лера плакала и снимала «объяснение власти» в сторис. Катя закрыла окно и увидела в зеркале женщину в растянутой футболке, которая держит ребёнка одной рукой, а другой поддерживает отползшие вниз границы. Эта женщина ей понравилась больше, чем та, которая всё терпит ради «не портить отношения».
После «Береговых» Лера исчезла на два дня и вернулась с идеей «большой школы на осень». Ей нужен был «взнос в аренду». «Последний раз», сказала она в коридоре, глядя поверх Катиной головы на Илью, — «я клянусь». Катя устала от клятв. «Расписка», — сказала она. Лера взяла ручку как гвоздь, написала цифры, подпись. Оставила листок на холодильнике с магнитиком в виде дельфина. В тот же вечер в чате «Котёл» случилась буря: «Катя не доверяет!», «Мы же семья», «с ней всё по бумажкам». Свёкор прислал фотографию щуки с подписью «рыба любит тишину». Илья написал в общий чат одно: «Давайте без наездов». Лера ответила: «Ты изменился». «Я стал отцом», — хотел добавить он, но не добавил.
Осенью дом наконец-то перекрыли. Илья стоял на крыше с бригадой, Катя снизу махала ему рукой, сын пихал в рот часть дубовой ложки. Было тепло и просто. Лера приехала вечером, когда всё уже заканчивали, и надела каску, хотя её никто не просил. «Контролирую процесс», — подмигнула она Илье. Катя, глядя на неё сверху вниз, подумала: «Кому-то нравится, когда мир — это сцена». Ей больше нравилось, когда мир — это кухня, на которой лежит два яйца, хлеб и маленький помидор, и из этого можно сделать что-то своё.
Зимой Лера прислала приглашение: «Открываю школу. Приходите поддержать. Илья выступит на открытии — расскажет, как важно помогать близким». Катя прочитала и почувствовала, как в ней всё сжалось в маленькую точку. Илья заметил: «Я не обещал выступать». «Но она написала», — сказала Катя. «Она часто много пишет», — ответил он вдруг уставшим голосом. И впервые за долгое время положил руку ей на плечо так, как кладут на перила в бурю: не просто касаясь, а удерживая.
Весной Лера пришла с предложением, от которого «никто не сможет отказаться»: «Летом мы делаем трёхнедельный интенсив „Жить-Волной“. Там будут звёзды. Нам нужно жильё для кураторов. У вас — два свободных помещения. Я всё оплачу после продаж». Катя молча посмотрела, как солнечный зайчик ползёт по стене, и сказала: «Нет». Илья, привычно вскинув плечи, уже собирался мягко «давайте подумаем», но Катя остановила его взглядом. «Почему?» — спросила Лера, не моргнув. «Потому что я жива», — подумала Катя и вслух ответила: «Потому что это наш дом. И потому что „после продаж“ у тебя длится третий год». Лера улыбнулась широко, как будто услышала комплимент: «Ты стала жёсткой. Это Илья тебя такой сделал». Илья открыл рот, закрыл, уронил взгляд в пол.
Через неделю у дома появилась новая табличка, которую Катя заказала у плотника: «Просим звонить перед визитом». Под табличкой нарисовали маленький инжирный лист. Лера, увидев, фыркнула: «Ну всё, теперь вы как отель». Катя ничего не ответила. Ночью она долго не могла уснуть, слушала, как море втягивает и выдыхает воздух. И думала, что никакие таблички не спасут, если человек уверен: он имеет право приходить без звонка.
В начале лета Лера всё-таки запустила «Жить-Волной». В афише — не их адрес, ура, — но в личных сообщениях, как выяснилось, она давала «секретный ориентир»: «Собираемся у инжира, там безопасно, там семья». Кате об этом сказала соседка, у которой родственница записалась на интенсив. В тот же день у их калитки появились две девушки с чемоданами на колёсиках. «Мы к Лере. Сказали здесь ночёвка», — бодро произнесли они. Катя задержала взгляд на чемоданах — одинаковых, как отпечатки из магазина. И без крика протянула руку: «Давайте телефон Леры. Сейчас позвоню». Девушки переглянулись. Одна из них уже доставала селфи-палку.
Илья вышел на крыльцо через минуту, на ходу застёгивая рубашку. Посмотрел на чемоданы, на Катю, на табличку «звонить перед визитом». Вид у него был такой, будто он идёт по тонкому льду и под каждым шагом слышит треск. Он вздохнул и сказал: «Лера, подъедь. Срочно». Катя подумала, что «срочно» — это слово для родов, пожара и разрыва трубы. Но в их жизни теперь многое тянуло на «срочно».
Лера приехала быстро, как будто жила за углом, хотя жила в городе. Она вышла из машины, расправила плечи, улыбнулась девушкам, как на сцене. И, глядя поверх Катиной головы, сказала Илье: «Ты же обещал. Ты же мужчина». Катя поймала себя на смешной мысли: если бы у него было две шеи, Лера обняла бы обе.
Девушки уже снимали сторис: «Мы в самом центре движения, смотрите, какая энергетика». Катя поймала объектив на лету: ладонью, как мухобойкой. И вдруг поняла, что следующий шаг — не внутренний. Следующий шаг — вслух.
Катя опустила ладонь с телефона и подняла взгляд на Леру. Воздух был липкий, как скотч на коробке: прилипни — и оторвёшь вместе с кожей. Девушки с чемоданами уже перетаптывались, одна в шутку спросила: «А у вас вай-фай как называется?» «Молчание инжира», — ответила Катя и сама усмехнулась внутренне: получилось неожиданно смешно.
— Девочки, зайдите в дом, — с привычной уверенной мягкостью произнесла Лера. — По стаканчику воды, я сейчас всё решу.
— В дом — нет, — сказала Катя. — Воду дам во дворе.
Илья взглянул на неё так, будто увидел новую деталь в знакомой комнате: вроде всё то же, но перетасовано. Он уже набрал Леру, уже сказал «срочно», уже стоял между калиткой и крыльцом, как между станциями метро, — выдохни тут, вдохни там. Девушки послушно остались на дорожке. Одна вдруг подпрыгнула: «О, сигнал есть!» — и включила прямой эфир.
— Выключите, пожалуйста, — ровным голосом попросила Катя. — Здесь ребёнок.
— Ой, извините, — девушка зажала кнопку. Но палец дрогнул — эфир мигнул, и пару десятков людей успели увидеть их калитку, табличку «Просим звонить перед визитом» и Леру, въезжающую на наш двор, как на сцену.
Лера вышла из машины без суматохи — с той самой «готовностью к аплодисментам», которую Катя в ней научилась различать с первого шага. Улыбнулась девочкам, кивнула Илье, посмотрела сквозь Катю.
— Ты же говорил, нам надо поддержать старт, — сказала она не вопросом, а квитанцией. — Это две ночи. Девочки — свои.
Катя почувствовала, как внутри ребёнок шевельнулся: то ли от голоса, то ли от напряжения.
— Ночёвок не будет, — сказала она. — Мы это обсуждали.
— Мы обсуждали «без толп», — легко поправила Лера. — Две — это не толпа.
Илья сжал губы.
— Лер, давай без ночёвок, — тихо сказал он. — Правда.
— Ты обещал, — в голосе Леры прозвенела старая струна, та самая: «в детстве мы всегда». — Илья, ты же мужчина.
Соседка из кирпичного дома напротив высунулась из-за забора: «Всё ли у вас хорошо?» Её голос был как ложка, звякнувшая о чашку — незлонамеренный, но слышно всем. Девушки с чемоданами переглядывались; одна присела на край ступени и достала из рюкзака яблоко, будто это пикник.
— У нас всё хорошо, — отозвалась Катя. — Сейчас разберёмся.
Галина Павловна позвонила как по сигналу тревоги.
— Лерочка сказала, что у вас недопонимание, — сразу с порога, без «алло». — Катюша, ну что вам стоит? Девочки приедут, переночуют — и всё. Мы же семья.
— Мама, — сказал Илья, поднося телефон на громкую, — давай я…
— Илюша, ты молчи, я с Катей, — оборвала свекровь. — Катя, ты всегда всё по правилам. Жизнь — она не про таблички.
Катя, глядя на табличку у калитки, ответила в трубку, стараясь, чтобы каждое слово было как камешек на берегу: ровное, твёрдое.
— Жизнь — она про детей, сон и закрытую дверь ночью. Мы говорили «без ночёвок». Мы уже дважды платили штраф за «тихие практики». Мы берём кредит, мы ремонтируем крышу. Дом — наш, мама.
— Наш, — эхом переспросила Лера, улыбаясь в телефон. — В смысле — семейный. Родители же помогали с первым взносом. Илья, скажи.
Катя знала этот манёвр: «наши» быстро становились «Лериными», когда речь заходила о ключах и расписаниях.
— Помогали, — сказал Илья. — Но дом оформлен на нас с Катей.
— На вас, — повторила Лера с лёгкой насмешкой. — А я — кто? Я где? Это же и мой берег, моё детство. Ты обещал, что у меня здесь всегда будет угол.
Катя вздохнула. Обещания у Леры были как старые квитанции: не видно, что оплачено, но везде пометки «долг».
С улицы послышались новые шаги; к калитке подошёл участковый — тот самый, который дважды приходил, надвинув фуражку и извиняясь глазами.
— Добрый день, — он кивнул. — Поступил вызов: жалоба на скопление. Это ненадолго, просто просьба разойтись и не мешать проходу.
— Это мои гости, — бодро сказала Лера. — Мы сейчас разойдёмся. Товарищ старший, вы же понимаете: молодёжь, море, лето…
— Я понимаю правила, — отрезал он мягко. — Вот они на табличке.
Катя неожиданно ощутила благодарность к его сухому голосу.
— Девушки, — повторила она уже спокойнее, — мы позвоним вам, когда Лера найдёт для вас жильё. Здесь — нельзя.
— Но нам сказали… — начала одна.
— Вам сказали неправильно, — парировала Катя. — Лера, объясни.
Лера на секунду растерялась — редкая птица. Потом улыбка вернулась на место.
— Катя, давай без спектаклей, — произнесла она тихо, и это «тихо» прозвучало хуже крика. — Ты сейчас играешь в целостность, как в бухгалтерии играют в «схождение».
— Лера, — вмешался Илья, — хватит.
Соседка пошла за чайником: «А то у вас тут на жаре…» Участковый кашлянул, как знак «давайте быстрее». Девушки шептались, решая, что делать с чемоданами. В это мгновение позвонил Владимир Петрович, дядя Ильи: «Услышал от мамы, вы что там, дом от семьи закрываете? Лера столько для всех делает, а вы ей на порог…»
Катя почувствовала, как злость в ней меняет агрегатное состояние: из пара — в лёд. Лёд не кричит. Лёд лежит и не растекается.
— Никто ничего не закрывает, — сказала она в трубку. — Просто у нас есть границы. И расписание.
— С тобой всё по бумажкам, — дядя ухмыльнулся в голосе. — Невестка-счетовод.
— Зато счета оплачены, — услышала себя Катя и удивилась, как сухо это вышло.
Лера сделала шаг ближе, и аромат её цитрусового диффузора, будто соскочивший с домашней кухни, вдруг стал раздражающим, чужим.
— Илья, — мягко сказала она, — скажи, что они останутся. Я всё беру на себя. Все расходы. Я потом верну.
— «Потом» — это когда? — впервые за всё утро спросил он чётко.
Лера моргнула, как от солнца.
— Через месяц. Два. Я же запускаю школу. У меня продажи, предоплаты…
Илья развёл руками.
— Лер, у меня дома малыш кричит от бубнов. А ты — всё про предоплаты.
Лера опустила взгляд, но голос её стал жёстким.
— Я видела, как вы выкрутились. Без меня вы бы этот дом никогда не взяли. Я вас тянула. А теперь мне — «нельзя»? Это как? Я что, лишняя в семье? И вообще, если по-честному: часть взноса была от родителей. Значит, это и мой ресурс. Я ведь тоже дочь. Я имею право.
Слово «право» стукнуло, как дверца сарая в ветреную ночь. Катя ощутила, как в ней встаёт что-то — не стена, нет, а каркас.
— Имеешь, — сказала она. — Право на отношения. Право на договорённости. Но не на ключи от нашей спальни. И не на чужие ночёвки.
— Это не «чужие», — не отступала Лера. — Это мои. А «твои» — это Илья. Он — мой брат. Мы — пару десятков лет вместе. А ты… ты же потом появилась.
Фраза легла между ними, как верёвка на границе: перешагни — и драка.
Катя вдохнула. Её голос был ровный.
— Я не «потом». Я — сейчас. И наш сын — сейчас. И дом — сейчас.
Илья стоял, как столб, на котором держится провод: по нему шёл ток из двух разных сетей. Нужно было хоть что-то отключить, иначе перегорит.
— Лер, — сказал он. — Ключи. Отдай.
Он протянул ладонь. Простая, обыденная сцена — как будто просит у сестры зарядку. Но Лера отпрянула.
— Что? — она рассмеялась. — Ты серьёзно? Ты забираешь у меня ключи? Ты всегда был не таким. Ты меня бросаешь из-за бумажной девочки?
«Бумажная», — отметила Катя спокойно. И почему-то всплыла картинка: детские бумажные куклы с загибами на плечах. Их можно было одеть во что угодно — загибы держали. Она подумала: «У меня загибы — это принципы. Они держат».
— Я не бросаю, — устало сказал Илья. — Я ставлю границу.
Тишина на секунду стала плотной, как ткань палатки. Даже море будто отступило.
— Знаете что, — сказала Лера уже без улыбки. — Тогда мы сделаем по-честному. Стройте свой «порядок». Я больше тут ничего делать не буду. И никаких «штабов». Илья, не звони мне «срочно», когда у тебя краны текут. Справляйтесь сами. А девочки — поехали, — приказала она своим спутницам. — В мотель. Там, кстати, дешевле, чем ваша «семейная душевность».
Девушки подняли чемоданы с явным облегчением — никто не любит быть между молотом и табличкой «без ночёвок». Участковый кивнул всем и ушёл, сославшись на «вызов к пожарке». Соседка поставила на ступеньку стакан с водой: «На всякий случай».
Лера уже садилась в машину, когда вдруг остановилась, обернулась и зацепила взглядом Катю — не как сестру мужа, а как случайного прохожего, который мешает свету.
— Я приеду в августе, — бросила она. — Как всегда. У меня — традиция. Мы с Ильёй каждое лето на море. И не ты это ломать будешь. Ты тут по временному.
Катя почувствовала, как в горле поднимается смех — без радости, сухой. Она посмотрела на Илью: он молчал, и в этом молчании было всё — усталость, страх, привычка, чувства, ещё что-то, что она давно не читала без перевода. И поняла: если сейчас промолчит она, дальше молчать будет дом. А дом — не должен.
Она подняла голову и произнесла так, чтобы слышали не эфиры и не чаты, а те, кто стоит рядом и делает вид, что не делает выбор:
— У меня не гостиница на море, а мой частный дом. Не надо ко мне ездить каждое лето в гости на халяву, — заявила Катя сестре мужа.
Слова упали на щебёнку, и щебёнка будто стала ровнее. Лера усмехнулась, не отвечая, хлопнула дверцей. Машина загудела и откатилась назад. Пыль поднялась и тут же осела — на табличку, на ступени, на яблоко, забытое на периле.
Илья стоял всё там же, с вытянутой ладонью — ключи так и не звякнули по металлу. Он опустил руку, посмотрел на Катю, потом — на дорогу, где исчезала машина. Сделал шаг к калитке, как будто хотел догнать, потом — к дому, как будто хотел войти. Замер посередине. Наконец сказал:
— Мне надо… поговорить с ней.
— Поговори, — ответила Катя. — Только без «срочно».
Он кивнул. Снял с крючка куртку, сунул ноги в кеды, замер, прислушиваясь к звукам внутри дома — как будто проверял, держит ли проводка. Сын заплакал — тихо, требовательно. Илья шагнул назад, поставил кеды на место, бросил взгляд на телефон, на дорогу, на Катю.
— Я скоро, — сказал он, и слово «скоро» впервые за долгое время прозвучало без даты.
Он вышел за калитку. Катя закрыла за ним. Щёлкнул язычок замка — не громко, но отчётливо. Соседка молча забрала стакан. Море тянуло и выдыхало воздух.
Катя присела на ступеньку, приложила ладонь к животу — привычное движение осталось по инерции, хотя сын уже спал у неё на плече, тёплый и тяжёлый, как теплый хлеб. Она думала не про правоту. Про то, как жить следующий день: пойти к плотнику и заказать вторую табличку, написать Галине Павловне сообщение без упрёков, приготовить суп, позвонить в банк, осмотреть крышу после ветра. И ещё — про то, что будет, если Илья вернётся поздно. И если не вернётся вовсе. И если вернётся с Лерой — «на минуту поговорить».
Дверь приоткрылась — от сквозняка. Катя поднялась, закрыла плотнее. На кухне тихо тикали часы, и этот звук вдруг показался ей честнее всех слов за утро: он не обещал «потом», он просто шёл. Она поставила воду, достала две чашки — по привычке. Потом одну убрала — тоже по привычке, новая привычка только начала приживаться.
На телефоне мигнул чат «Котёл»: «Катя, позвони, не надо всё доводить до крайности», «Илюша, сынок, ты где?», «Лера пропала из онлайна, кто знает, где она?» Катя выключила звук. Села к столу. За окном качался инжир. В тени его листьев светился кусок неба, ровный, как лист бумаги.
Она взяла ручку, положила рядом чистый блокнот — тот самый, где когда-то рисовала план кухни. И написала на первой странице: «Правила нашего дома». Под первым пунктом остановилась. Ручка зависла. Пунктов могло быть много, но с какого начать? С «предупреждать заранее»? С «никаких ночёвок»? С «расписка на любые деньги»? Или с короткого, как стук замка: «Мы имеем право говорить “нет”».
Она не успела поставить точку. Во дворе скрипнула калитка — кто-то тронул её снаружи. Катя замерла, вслушиваясь. Шагов не было. Только верхушки трав вдоль дорожки зашуршали — ветер? Или чья-то рука? Телефон на столе моргнул светом, как маяк. Катя поднялась — не спеша, но и не тянув, — и пошла к двери, думая при этом о странной вещи: иногда границы — это не стены, а голос. И что голос у неё есть.
Кто стоял за калиткой — Лера, Илья или сосед-рыбак с новой щукой — она ещё не знала. И это «не знала» было не пустотой, а паузой, в которой дом впервые за долгое время слушал именно её.
Отчим