— Ты ж у нас головой берёшь, — мама в конце восьмого класса разрезала торт ножом и поставила передо мной самый тонкий кусок. — Лене учёба легче, ей много не надо.
— А мне что? — Илья наклонился через стол, запах карамели ударил в нос.
— Тебе сила нужна, — мама положила ему с лопаты. — У парней энергия другая.
Я съела свою полоску молча, как домашнее задание: без ошибок и без удовольствия. В тот вечер папа впервые произнёс «инвестиции в будущее» — и это будущее почему-то было всё время с Ильиной фотографией. Мне дали купить сборник задач по олимпиадам «если останутся деньги», а брату в тот же день оформили абонемент в зал и новые кроссовки: «пусть развивается, мальчику важнее».
В девятом я уже подрабатывала репетитором. Вечером приходила тётя Зина из соседней квартиры, мы складывали вместе квартплату на стол: её купюры и мои мелкие по пятьсот. Мама эти деньги брала двумя пальцами, как чужие волосы, и говорила: «Лен, постепенно втягиваешься во взрослую жизнь, горжусь». Илья громко орал в наушники из комнаты: «Да ну, бро, не грузись», — и по полу катился мячик. Когда я осторожно просила: «Мам, можно часть на учебники?», мама смотрела сквозь меня: «Ты умеешь экономить, доченька, у тебя с головой порядок».
Университет я выбрала в нашем городе, хотя могла уехать. Тогда казалось: удобнее всем. Стипендия, плюс репетиторство — и мы как-то тянули. Илья же «искал себя»: то курсы звукорежиссуры, то школа маркетинга, то какая-то мастерская по изготовлению досок для сервировки. Папа громко одобрял: «Парню надо попробовать разное, чтобы не закостенеть». Я приносила дипломы с конференций, вешала на стену, а мама тут же меняла рамку на фотографию Ильи с гитарой: «Ну это пока, не обижайся, у него премьера».
— Лена, займи до пятницы, — Илья однажды ввалился ко мне в комнату без стука. — Нужно доплатить за оборудование. Мы с ребятами беруны на прокат нашли, выгодно. Оборачиваемость.
— Какие беруны?
— Ну… эти… блендеры для баров, короче. Поставим на мероприятиях. Это тема.
— Я коплю на языковые курсы, — ответила я и сложила статьи в папку. — И я обещала Машке помочь с её сборником.
— Ты же умная, — протянул Илья, — у тебя всё получится без курсов. Ты вообще на английском думаешь.
Я заняла. Потому что в тот вечер мама сказала фразу, которая потом изъедала меня, как мягкий хлеб прессом зубов: «Илье такая возможность выпала, нельзя портить судьбу». Слово «судьба» у нас по дому ходило босиком, но всегда по направлению к одной комнате.
Маша — моя одногруппница, тихая, но обидчиво-внимательная — впервые услышала историю про «беруны» в кофейне.
— А ты зачем влезла? — она сняла очки, протёрла платочком. — Ты ж потом будешь крайняя.
— Потому что семья. И потому что, если всё получится, он отдаст.
— Если, — протянула она. — Ты будто заранее оправдываешься.
Мы обе посмотрели на узкий зал, где за ноутом сидел парень в худи и спорил по видеосвязи, жестикулируя так, будто гонит воду по трубам. Я поймала себя на мысли: у него такая же манера, как у Ильи — заранее быть увереннее обоснованнее всех.
Проект с блендерами рухнул через два месяца. «Поставщик подвёл», «сезон не тот», «неправильная аудитория» — я выучила весь словарь оправданий. Деньги можно было не возвращать — это же между своими, да? Но я настояла, и Илья вяло переводил мне по тысяче в неделю, иногда забывая.
В это время мама придумала семейные «советы». По субботам мы садились за стол, папа доставал из серванта блокнот «для записей», мама делала «план»: «Илья, поступаешь на экономический, Лена, ты же можешь взять ещё часок с репетиторством, да?». Я слушала, как будто радио на кухне говорит про погодные фронты, которые в любом случае придут.
— А можно я решу сама, — однажды сказала я. — Мне предложили стажировку в IT-отделе у нас на кафедре, но там полставки и график накладывается на мои нынешние занятия.
— Вот именно, — вмешался папа. — Накладывается. Ты уже взяла обязательства перед семьёй: коммуналку, лекарства бабушке. Не бросай то, что держит нас.
— А Илья?
— Илья в процессе. Его нельзя отвлекать бытовухой.
Слово «бытовуха» стало у нас ругательным и прицепилось, как липучка к пальто. Когда я вставала в шесть, чтобы успеть к восьми на занятия, а потом бежала к ученикам, потом в университете нормировала базы данных и писала код, — всё это называлось у нас «бытовуха». А Ильины ночные планёрки, сторис про «я предприниматель» и волонтёрство на фестивале — «поиск предназначения».
— Не обижайся, — мама училась говорить «не обижайся» так, чтобы обида не успевала сопротивляться. — У тебя же всё получается. Ты такой тип: надёжная. На тебе можно стоять.
— На мне стоять нельзя, — попыталась я пошутить, но вышло тихо.
Лето в городе в тот год было липким. Из-за жары мы спали с открытыми окнами, и разговоры из соседских кухонь приходили по ночам, как чужие фильмы. Тётя Зина ругалась с племянником, кто-то наверху смеялся. Я слушала и заново считала свои поступки: где я могла сказать «нет» и не сказала.
Один такой «нет» случился неожиданно. В августе Илья заявил, что его взяли в «креативный отдел» в агентство знакомого. Ему нужен был приличный ноутбук «для монтажа, без тормозов». Мама посмотрела на меня, как на кредитную карту без лимита.
— Лен, ну ты же понимаешь. Это вложение. Он отработает.
— Я коплю на первый взнос за комнату в общаге при центре переподготовки в столице, — сказала я. — Там курс по машинному обучению. Полгода. Потом на работу можно устроиться нормально, без этих пятьдесят у внешних заказчиков.
— Машинное… чего? — мама скривилась. — Ты же гуманитарий по натуре.
Я вздохнула.
— Я программистка, мам.
— Девочка ты, — мягко сказал папа, как ставит чашку на стол. — Девочке важнее стабильность. Зачем тебе туда рваться?
Мне было двадцать четыре. На следующий день я отдала Илье деньги в рассрочку: перевела половину, остальное «как получится». И тут началась новая фаза: он стал приносить домой первые «проекты». Много разговоров, мало результата — но мы все делали вид, что это просто подготовительный период, как зима: «надо переждать».
— Лена, — однажды вечером мама позвала меня на кухню. На столе лежала газета с обведёнными маркером объявлениями: комнаты, студии, «удобное расположение». — Мы с папой думаем сделать перестановку. Илье нужна отдельная комната для работы, а ты у нас послушная, можешь пожить в комнате поменьше. Вон у тёти Зины сосед съехал, она предлагает временно перевести тебя к ней, на пару месяцев, чтоб мы ремонт сделали.
— Я сдаю отчёт, у меня дедлайны. И зачем ремонт именно сейчас?
— Чтобы к осени всё было красиво, — мама сказала это тоном, будто говорила «чтобы к утру рассвело». — И потом… — она смотрела поверх моего плеча. — Ты же сама хочешь переезжать когда-нибудь.
— Когда-нибудь — не значит сегодня.
— Это ты сейчас капризничаешь, — вмешался папа. — Ты же взрослая.
— Я взрослая. И я не перееду к тёте Зине.
Пауза затянулась. В дверях показался Илья с тарелкой: что-то жевал и делал вид, что его тут не было.
— Найдём компромисс, — мама улыбнулась, но улыбка использовалась как инструмент. — Сделаем так: ты останешься, но возьмёшь на себя пару дополнительных платежей. Илья сейчас вкладывается в портфолио, ему нельзя.
Компромисс. Ещё одно слово, которое всегда означало «ты платишь».
Маша в этот период стала приходить чаще. У неё был дар слушать так, что с тебя сползала скорлупа.
— Если они тебя слышат только через деньги, попробуй говорить их же языком, — предложила она. — Принеси бумагу. Схему: кто что платит, кто занимает какую комнату, какие сроки. Бухгалтерия — это не эмоции. Либо они согласятся, либо хотя бы выйдете из тумана намёков.
Я распечатала табличку: коммуналка, питание, лекарства бабушке, мелкие расходы. Внизу — пункт про перспективы: мой курс, Ильины «проекты».
На семейном совете я разложила листы.
— Давайте без слов «по возможности» и «потом», — сказала я. — Чётко. В месяц так-то, к ноябрю я ухожу на курс. Илья устраивается официально, а не «по знакомству», и даёт чек-листы по своим задачам.
— Ты что, ревизор? — Илья усмехнулся. — Мне творческая среда нужна, а ты мне бланки суёшь.
— Тебе деньги нужны. Я пытаюсь сделать их видимыми.
— Леночка, — мама положила ладонь мне на руку. — Не превращай дом в офис. Дом — это нежность. Ты же у нас сердце.
— Сердце не печатает деньги, — сказала я и почувствовала, как лицо горит.
Папа молча взял листок, повертел и положил в блокнот. На этом «совет» закончился. Вечером я услышала, как родители шепчутся в комнате: «Она стала жёсткая», «это всё её Маша», «надо мягче». Я стояла в коридоре и слушала, как в детстве, когда ждёшь, что взрослые скажут про тебя правду без прикрас. Но они говорили так, будто меня можно настроить, как радио.
Через неделю у нас появилась новая «внезапность»: знакомый папы предложил «выгодную тему» — микрокредитование «своих». Я категорически отказалась участвовать. Тогда прозвучала первая угроза за долгое время:
— Если ты не идёшь в ногу с семьёй, — сказал папа, — не рассчитывай на поддержку, когда тебе понадобится.
— Когда мне понадобится, я скажу, — ответила я. — Сейчас мне нужна тишина и моё расписание.
В этот же день Маша принесли в офис коробку с пиццей: «Отмечаем твоё первое нет».
— Это только начало, — сказала она. — Но ты хотя бы сказала слово на букву «н». Иногда мир начинает меняться именно в этот момент.
Я засмеялась. Потом пришла домой и увидела, что в моей комнате стоит Ильин стол. Мой письменный сдвинули к окну, оставив едва проход. На столе — его ноутбук, колонки, провода. На мой вопрос мама ответила: «Мы же договаривались о компромиссе».
Мне показалось, что воздух стал вязким, как сироп, и его надо резать ножом. Я выдохнула и поняла: теперь всё будет иначе. Или не будет вообще.
Вещи мои постепенно начали сжиматься в собственных границах. Сначала я подумала, что это временно: ну поставили стол, ну пусть работает. Но к середине сентября моя кровать оказалась подвинутой к батарее, книжная полка переехала в коридор, а шкаф «временно» разобрали, потому что «надо место под технику».
— Лена, ну ты же понимаешь, у него старт, — мама пыталась улыбаться так, будто объясняет ребёнку правила новой настольной игры. — Ты можешь потерпеть пару месяцев. Ты же всегда терпеливая.
— А вы понимаете, что у меня тоже работа? — ответила я. — И дедлайны не ждут.
— Твои дела можно подвинуть, — вмешался папа. — Ты же сама говорила: главное — результат. А результат у тебя и так всегда есть.
Это была любимая родительская логика: раз у меня получается, значит, мне можно не помогать.
К концу месяца я стала задерживаться у Маши. Мы сидели на её кухне, заваленной черновиками, кружками с чаем и коробками от доставки. Она писала диплом, я правила код.
— Лен, — сказала она однажды, снимая резинку с волос, — а если бы ты могла уехать хоть завтра, уехала бы?
— Да, — выдохнула я. И сама удивилась, как быстро это вышло.
— Так а что держит?
Я молчала. Потом произнесла:
— Вина.
— За что?
— За то, что я не «спасаю» семью.
— А они тебя спасают?
Я посмотрела на Машу, и во мне что-то хрустнуло.
Осенью родители устроили «совет с расширенным составом». Приехала тётя Валя — мамина сестра, с мужем и дочкой. Я знала: такие собрания заканчиваются вердиктом, а возражения звучат как гул в чужом телефоне.
— Мы с Валей подумали, — начала мама, — что правильнее будет распределить жильё справедливо. У Ильи есть перспектива, он молодой специалист, ему нужна база. А ты девочка самостоятельная, у тебя хватит ума и сил устроиться.
— Какое жильё? — спросила я.
— Квартира бабушки, — тихо сказал папа. — Она досталась нам по наследству. Мы думали: Илья переедет туда, обживёт, женится. А ты… ты ведь всё равно к Маше метишь?
— С какой стати Илья? — я почувствовала, как лицо горит. — Я платилa коммуналку все эти годы. Я вкладывалась!
— Ты помогала семье, — мягко сказала мама. — Это другое.
Тётя Валя кивала, будто подтверждала показания свидетеля.
— Но я тоже имею право, — я сжала руки. — На равных.
— Лена, не надо конфликтов, — папа глянул строго. — Мы же семья.
— А почему семья — это всегда я?
Никто не ответил. Только Илья пожал плечами и сказал:
— Да успокойся ты. Тебе всё равно важнее работа и твои курсы. А мне жильё нужнее.
В тот вечер я впервые не пошла домой. Сидела у Маши до утра, смотрела в потолок и думала: если я соглашусь, то потом не поднимусь.
— Ты должна проговорить всё прямо, — сказала Маша. — Без «потому что семья», без «надо потерпеть». Прямо.
Через неделю я собрала родителей на кухне. Без Ильи.
— Если вы решите отдать квартиру только ему, — начала я, — знайте: я не собираюсь больше платить коммуналку и влезать в долги ради ваших проектов. Я взрослая. Я выбираю себя.
— Лен, ты не понимаешь, — мама схватилась за голову. — Ты нас предаёшь.
— Предаёт тот, кто делает вид, что одного ребёнка нет.
Папа встал, закрыл окно, сказал:
— Ты всегда была упрямая. Но не перегни.
Я знала: это угроза.
В офисе я подписала договор на стажировку. Пусть зарплата небольшая, зато опыт реальный. Маша хлопнула в ладоши:
— Вот это уже шаг.
Я улыбнулась. Но где-то внутри сидел страх: что дома меня ждёт новый «сюрприз».
И он не заставил себя ждать.
Когда я пришла вечером, в прихожей стояли коробки. Мои.
— Мы подумали, что так всем будет легче, — сказала мама. — Илья начал ремонт у бабушки в квартире, а пока ему удобнее здесь. У тебя ведь есть друзья, можешь у Маши пожить.
Я смотрела на коробки и думала: вот оно. Моя жизнь упакована в картон.
И вдруг поняла: если я уйду молча, они решат, что всё правильно.
— Нет, — сказала я. — Я никуда не уйду.
Впервые в жизни я видела, как мама растерялась.
После того разговора в доме воцарилось странное перемирие. Коробки стояли в прихожей, как немое напоминание: моё место условное, временное. Мама перестала со мной разговаривать длинными фразами, ограничивалась коротким «ешь?», «свет выключай», «не хлопай дверью». Папа делал вид, что уходит на работу раньше обычного, хотя я слышала, как он сидит на кухне и листает газету.
А Илья? Он ходил по квартире, словно хозяин, насвистывал под нос и время от времени бросал:
— Лена, а когда ты уже решишься съехать? Тут тесно.
Я не отвечала. Потому что знала: любое слово обернётся против меня.
Через месяц я наконец получила аванс за стажировку. Небольшую сумму, но для меня она значила больше, чем все прежние «семейные советы». Я сняла комнату в коммуналке на другом конце города. Старый дом, потолки облезшие, но в комнате было моё окно и мой стол, и никто не переставлял мебель без разрешения.
Я вернулась домой только за вещами. Мама встретила меня на пороге:
— Ты серьёзно собралась жить как посторонняя?
— Я не посторонняя. Я просто не хочу быть бесплатным ресурсом.
— Так говорят чужие, — отрезала она. — А семья жертвует ради семьи.
— Жертвует, но не всегда одним и тем же человеком.
Она ничего не ответила.
В коммуналке меня встретила соседка — пенсионерка Тамара Ивановна. Улыбчивая, с узкими глазами и вечным халатом в цветочек.
— Ты у нас программистка? — спросила она, ставя на стол тарелку с оладьями. — Ну, значит, без хлеба не останешься. Тут все через тебя вай-фай настраивать будут.
Я засмеялась. В её простоте было больше поддержки, чем в десятках семейных собраний.
Но покой длился недолго. Однажды вечером мама позвонила. Голос дрожал:
— Лена, приезжай. Тут надо обсудить.
Я знала, что за словом «обсудить» у нас обычно скрывался очередной ультиматум. Но всё равно приехала.
На кухне сидели родители, Илья и тётя Валя. Атмосфера была как на экзамене.
— Мы приняли решение, — начал папа. — Квартира бабушки переходит Илье. Ему надо начинать семью, а ты…
Я перебила:
— А я?
— Ты и так устроишься, — мама посмотрела на меня холодно. — Замуж надо выходить. Женщина вечно одна не может.
Эти слова прозвучали как приговор. В тот момент я поняла: никакие мои заслуги, дипломы, оплата коммуналки, ночные репетиторства — ничего этого в их глазах не существовало. Для них я была просто удобным источником ресурсов.
Я встала.
— Хорошо. Пусть будет так, как вы решили. Но тогда не ждите от меня привычного «я помогу». Я не ваша спасательница.
И ушла.
С того дня я домой не возвращалась. В коммуналке я жила тесно, но свободно. Иногда Маша приносила продукты и смеялась:
— Ты стала похожа на человека, который впервые дышит полной грудью.
Но ночами я всё равно ловила себя на том, что слышу во сне мамины слова. Будто они шепчутся где-то внутри: «Квартиру брату, а ты и так устроишься, замуж надо выходить…»
Я не знала, что будет дальше. Вернусь ли я к ним, смогу ли простить, или окончательно поставлю точку. История оставалась открытой. И единственное, что я понимала наверняка: жить по их правилам я больше не смогу.
Ненастоящий ребёнок. Рассказ.