Игорь часто ловил себя на том, что считает новые шаги по линолеуму. Скрип возле холодильника — третий, глубокий, как вздох; у окна — короткий, щёлкающий, будто пальцем по крышке консервной банки. За неделю он запомнил эти звуки лучше, чем коды двухфакторной авторизации на работе. Он вообще многое запоминал, когда нервничал: расположение пятна на скатерти, рисунок трещины над дверью в туалет, щель, через которую ночью тянет от рамы.
Галина Петровна двигалась по квартире с тем же чувством права, с каким дворник размахивает ключами от всех подъездов. Шестьдесят исполнилось недавно: на кухне ещё стояла коробка из-под торта — «Ореховый восторг», блестящая фольга на донышке. Она не убирала её нарочно, как памятник, и каждый раз, проходя мимо, вздыхала чуть громче обычного, чтобы все помнили: возраст — обстоятельство, требующее особого отношения.
— Лен, чайник не оставляй на плите, — сказала она с той мягкостью, которая означает «приказ» в словаре тёщ, — и крышку от сахара закрывай. От влажности каменеет, потом ножом крошить приходится.
Лена кивнула и улетела на тренировку — она вела детскую студию современного танца в районном ДК. Улетела — так и сказал бы Игорь. Легконогая привычка ускользать от всех тяжёлых разговоров: выдохнуть «потом» и ускользнуть.
Игорь остался с Галиной Петровной и Мишей, четырёхлетним мальчишкой с круглой макушкой, которую тёща любила гладить против шерсти, «чтоб волосы крепче росли». Миша строил мосты из пластиковых контейнеров и пластиковых крышек, а Галина Петровна шуршала тетрадкой с расходами.
— Игорь, раз уж вы пока у меня, то давай договоримся по справедливости. Коммуналка сейчас — космос. Электричество, вода, интернет, лифт. Я ведь на пенсии, — она подняла глаза, как поднимают на собеседовании тему зарплаты, — и сахар дорожает каждый день.
— Конечно, — сказал Игорь. — Мы не халявщики. Давай я буду переводить тебе каждый понедельник. Сумму назовёшь — переведу.
— Как будто я требую, — обиделась она на всякий случай. — Просто ты должен понимать: мне кредит за ремонт в прихожей закрывать. И ещё Лене мама — это не «такси по первому звонку». Я тоже устаю.
«Ремонт в прихожей» состоял из коврика с надписью «Welcome», купленного на распродаже, и пластикового шкафа с зеркалом. Игорь отметил это и промолчал. Он не спорил с наклейками «не наступать» и «не дышать» — он умел беречь силы.
Причины их переселения были просты и одновременно унизительны. Дом, в который они купили квартиру по ипотеке, снова перенёс срок выдачи ключей — застройщик кормил всех обещаниями, как голубей на площади. А хозяин съёмной однушки внезапно решил «продавать срочно»: позвонил вечером, произнёс «увы» и дал две недели на сборы. Две недели они протянули в коробках и мешках, а потом Лена сказала:
— Мам, можно мы на месяц к тебе? Чисто на месяц.
Галина Петровна не была против — в тот вечер она как раз провела с соседками на лавочке идеальный час: Лариса похвасталась, что сын внука в сад пристроил «по знакомству», а Валентина Степановна, женщина резкая и информированная, вспомнила, что муж одной их общей знакомой годами сидит на шее у тёщи. «У меня не так, — решила Галина Петровна, — у меня порядок». И сказала: «Конечно, деточки. Главное — договоримся по-человечески».
По-человечески означало, что у каждого будет свой распорядок, а на деле — что распорядок будет у неё. По утрам Игорь готовил Мише овсянку на молоке без соли и сахара, температуру проверял тыльной стороной ладони, как в роликах врача-педиатра, которого смотрел по ночам. Галина Петровна въезжала на кухню в халате и вздыхала: «Как можно без соли ребёнка? Это же невкусно. Он потом будет тайком хлеб с солью лизать».
— Мы с Леной сладкое до трёх лет почти не давали, — напоминал Игорь мягко. — Врач говорил — нужно аккуратно.
— Врач говорил, — передразнила она без злости, но с правом старшего. — Врачи — они своё говорят, а жизнь — своё. Вот я тебя вижу: ты бледный. Ты ешь нормально? Пашешь сутками, наверное, а Лена по студиям да по фестивалям.
Он кивал. Про работу говорить было легче: аналитик в IT-компании, удалёнка, цифры в таблицах — привычная территория, где всё решается логикой. Но логика плохо работала на кухне, где раковина — «не место для посуды», а баклажаны — «не овощ».
Деньги они пытались обсудить при Лене, но Лена ускользала. «У меня дети на отчёте, потом поговорим», «У меня репетиция, и я опаздываю», «Я подумаю», — говорил её голос, оставляя после себя запах дешёвых духов и невидимый вихорь из лент и резинок для волос. Игорь не называл это бегством, но и терпением переставало быть.
Дважды за неделю приходила соседка Валентина Степановна — приносила лимоны «для иммунитета» и новости подъезда. Она молча кивала Игорю, окидывала взглядом Мишу, корзину с обувью, шкаф, где теперь висела Ленина куртка, и чуть улыбалась: «Гостят». В её улыбке было что-то вроде подсчёта процентов: сколько дней — и на какой неделе начнутся скандалы.
— Я ж по доброте, — говорила Галина Петровна, когда соседка уходила, — а они… ну, вы же понимаете. Молодёжь такая. Всё им «личные границы». А мы жили — и никто не ныл.
Игорь пил чай, слушал, как в комнате шумит мультик, и думал, что слово «добро» у разных людей весит по-разному. У него — как кирпич, у неё — как воздушный шарик, который улетает при первом удобном ветре.
В субботу пришёл Сергей, друг Игоря со студенческих лет, заносчивый и преданный. Они устроились на скамейке во дворе, потому что дома нельзя было говорить не шёпотом — в квартире звук множился, как в раковине. Сергей принёс кофе в бумажных стаканчиках, от которого у Игоря началась тошнота просто потому, что он забыл, когда в последний раз пил кофе в тишине.
— Ты что, реально у тёщи живёшь? — без прелюдий спросил Сергей.
— Месяц, — сказал Игорь. — Так договорились.
— Месяц — это не время. Это состояние. Уходи раньше. Сними комнату, живи у меня, в конце концов.
— С ребёнком и вещами? Мы не цирковые.
— А Лена? — спросил Сергей, и в этом вопросе была та самая дружеская жестокость, которая помогает держаться в реальности.
Игорь пожал плечами.
Лена в эти дни казалась одновременно ближе и дальше. Она приносила домой маленькие победы: «Я договорилась с залом на осень под показ», «У нас новый спонсор — местный предприниматель, он хочет логотип на афишу», — и исчезала. Галина Петровна знала про все её победы и учитывала их в таблице, как учитывают надбавки к пенсии: не факт, что выплатят, но приятно был бы.
— Вот видишь, — говорила она Игорю, — у Лены творчество, у тебя работа. Ипотека — это вашу семью держит. А моя задача — помочь. Но помогать надо, когда люди слышат. А вы — как будто каждый в своих наушниках.
Он хотел сказать, что слышит слишком много: как мама Лены открывает им холодильник и пересчитывает йогурты; как Миша плачет, когда его заставляют доесть «чтобы не пропало»; как в кармане у него пикает банковское приложение — очередной платёж по ипотеке, сейчас — только проценты, и они кусаются, как злые собаки из двора.
Коллеги Игоря жили своей жизнью — созвоны, джиры, «покроем это аналитикой». Антон из их отдела однажды спросил в чате: «Как там стройка?». Игорь сухо ответил: «Перенос сроков». «Бывает, — написал Антон, — мы с женой год ждали, зато теперь как в журнале». Фраза «как в журнале» прилипла, и Игорь картинно представлял идеальные столешницы и светлые стены, которые можно пачкать только руками детей из рекламы.
Вечером воскресенья Галина Петровна собирала ужин как миниатюру: три тарелки, разложенные по схеме, котлеты из индейки — на противень, гречка — в кастрюлю. Игорь мыл руки с мылом «дегтярным», которое пахло больницей и детством. Лена писала в чат маме: «Мы не поздно? Сергей звонил, просил заглянуть — у него гитара сломалась».
— Поздно, — сказала Галина Петровна, не читая. — Вечером ребёнок должен быть дома.
— Мам, — осторожно сказала Лена, — мы же рядом. На полчаса.
— Это я рядом, — ответила та. — А вы — как ветер.
Игорь сглотнул. Он не хотел быть ветром. Он хотел быть стеной. Той, за которой тихо. Той, на которую можно повесить детский рисунок криво, и никто не поправит.
На следующий день они с Леной попытались серьёзно поговорить. После того как Миша уснул, Лена поставила чайник и присела на край кровати в комнате, где раньше висел ковер с оленем, а теперь — репродукция мариниста, купленная на ярмарке.
— Нам нужно решить, — начал Игорь. — На месяц — это хорошо, но месяц у каждого свой. У застройщика — курс на Марс. У твоей мамы — календарь православных праздников. У меня — дебет с кредитом. Я не вывожу.
Лена молчала. Потом сказала:
— Я знаю. Я не хочу, чтобы ты с мамой ругался. Она всё принимает близко к сердцу. У неё давление, и она…
— И она используется это, чтобы руководить, — сказал он слишком резко. — Извини. Но так и есть.
Они замолчали. Потом Лена предложила: «Давай искать временную однушку, хоть и без мебели. У меня кое-что есть в студии — коврики, складные стулья». Игорь усмехнулся: жить на ковриках — это слишком честно даже для него. Но он кивнул.
На работе Игорь взял дополнительный проект, чтобы подстраховаться. Часы расползались, как сыр на горячей сковороде. Он приходил в себя по вечерам, когда Миша тянул его за рукав: «Пап, поехали на большом автобусе!». Большой автобус был обычным троллейбусом, и Игорь иногда соглашался просто ради ощущения пути.
Оля, двоюродная сестра Лены, позвала их в гости «на блины» — на самом деле, чтобы посмотреть на «интересненькое». В квартире, где пахло ванилью и лаком для паркета, она спросила Игоря в лоб:
— А ты ведь мог бы у своих жить?
— У моих нет, — ответил он. — Мама в области, у неё новый брак, дом пятьдесят квадратов и огород по колено. Мы там поссоримся быстрее, чем здесь.
— То есть вы в ловушке? — радостно сформулировала Оля, найдя заголовок для сплетни.
— Мы в паузе, — сказал Игорь. — И пытаемся не застрять.
Возвращаясь, они на остановке встретили Валентину Степановну. Та посмотрела на Ленины руки, на пакет с блинами, на Игоря, и произнесла тихо, не для посторонних:
— Галине Петровне тяжело одной. Она поэтому контроль и держит. Ей кажется, что так не рассыпется. Только люди от этого как фарш.
Игорь ничего не ответил. Он не хотел, чтобы его жизнь сравнивали с фаршем, хотя сравнение было точным.
К концу второй недели списки расходов у Галины Петровны стали толще, чем семейный чат. Её любимые строки были «мелочь хозяйственная», «на всякий случай» и «на дорогу». На дорогу — это когда Лена ехала на репетицию, а Галина Петровна покупала ей бутылку воды в киоске возле дома, потому что «не таскать же ей из дома, если внук маленький». И каждый раз в конце дня она вынимала тетрадь и аккуратно, выводя нолики, произносила:
— Я не в претензии. Но вы должны понимать.
Игорь понимал. Понимал, что деньги уходят, как песок через пальцы — и часть песка уносит ветер чужих привычек. Он понимал, что вещи в квартире живут по чужим правилам: стопка полотенец — по алфавиту оттенков, обувь — носами влево, пакеты — сложены треугольниками. Он понимал, что его раздражение копится не сценами, а мелкой пылью, которая забивается в щели.
Однажды утром, когда Лена ушла в студию, а Игорь с Мишей собирались на детскую площадку, Галина Петровна неожиданно принесла из шкафа чемодан — тот самый, с которым они переехали. Поставила посреди комнаты, раскрыла, вытащила аккуратно сложенную рубашку Игоря и сказала:
— Я её перешила, пуговицы поменяла. Носки твои, Игорёк, я тоже перебрала — там половина выбросила. Не пойму, почему Лена молчит, ведь это не дело.
— А почему ты в моих вещах рылась? — спросил он спокойно, но слова прозвенели, как ложка о стекло.
— Я же как лучше, — искренне удивилась она. — Я в этом доме порядок держу. А у тебя дырка на пятке — это же стыд.
— Стыд — это лезть без спроса, — сказал он и впервые за всё время не взял себя в руки. — Это мои вещи. Мои.
Она замерла, как человек, случайно включивший громкую музыку в библиотеке. Потом сказала тихо:
— Ой, да не кричи. У меня сердце. И давление. Мне нельзя.
Слово «нельзя» резануло уши. Игорь понял, что линия, которую он пытался провести карандашом, размазывается влажной тряпкой «нельзя». Он забрал у неё рубашку, захлопнул чемодан, на мгновение представил, как просто взять его и уйти. Не уходя.
Вечером пришёл Антон — тот самый коллега, с коробкой пиццы «для Миши». На коробке было написано «детская», но в ней оказалась пепперони. Галина Петровна превратила этот случай в выступление:
— Вот, Игорь, посмотри. Друзья твои не думают. А я думаю. Ребёнку острое нельзя. И после шести — нельзя. И газировку — нельзя.
— Я взял компот, — попытался оправдаться Антон, и всем стало смешно. Даже Мише, который вместо пиццы ел гречку с кефиром.
После ухода Антона Галина Петровна долго убирала со стола и всё время что-то шептала себе под нос. Игорь слышал отдельные слова: «ответственность», «на шее», «женщина одна». Каждое слово, как шпала, ложилось в линию, по которой должен был приехать тот самый неизбежный поезд.
На третий понедельник Игорь перевёл Галине Петровне сумму больше оговорённой. Он устал торговаться и решил передать через деньги то, чего не мог сказать словами: «Я вижу. Я не злоупотребляю. Я благодарен». В ответ пришло сообщение: «Получила. В следующий раз добавь за мусор — его в вывозе не учитывают, а пакетов стало больше».
Он выключил телефон, сел на подоконник в комнате с маринистом и впервые за долгое время позволил себе подумать о развязке. Не той, где все просыпаются и понимают, что были неправы, — он не верил в такие подарки. О той, где каждый остаётся при своём, но хотя бы не штормит.
Лена вернулась поздно, аккуратно сняла обувь и сказала, не глядя ему в глаза:
— Мамина двоюродная сестра Оля написала в чат, что мы с тобой «пересидим и поедем». У неё там смайлики. Мама прочитала, ей стало неприятно. Будь, пожалуйста, помягче с ней.
— А она со мной? — спросил он.
— Она — мама, — сказала Лена так, словно это снимает все вопросы.
Игорь молча кивнул. Он уже знал: самое тяжёлое в этой квартире — не линолеум и не тётрадь расходов. Самое тяжёлое — это «она — мама». Слова, за которыми всё время кто-то прячется. Он встал, пошёл на кухню, налил воды и вдруг отчётливо услышал, как в тишине скрипят те самые третьи, глубокие шаги возле холодильника. И понял: впереди — ещё один круг. И ещё. И ещё.
На четвёртой неделе у Игоря появилось новое ощущение: он будто живёт не в квартире, а в аквариуме. Стекло толстое, прозрачное, и все снаружи видят каждое его движение. Валентина Степановна в подъезде «между делом» интересовалась, сколько он переводит теще за коммуналку. Коллега Антон в чате написал: «Ты там как, в аквариуме?» — случайная шутка, но от неё кольнуло. Даже друг Сергей, который всегда был на его стороне, начал осторожно спрашивать: «Ты уверен, что это временно?».
— Конечно, временно, — отвечал Игорь. — У застройщика новый срок. Ключи обещают в конце лета.
— А если не дадут? — не отпускал Сергей.
— Дадут, — отрезал Игорь, хотя сам себе не верил.
Галина Петровна к тому времени вошла во вкус. Её тетрадка расходов уже превратилась в целый блокнот, где каждый рубль имел фамилию, отчество и прописку. Она стала вести записи и по Мише: «памперсы — 820, творожок — 340, кружка пластиковая (сломал) — 200».
— Я это не для претензий, — говорила она, — а для истории. Чтобы потом вы знали, сколько стоит ребёнка поднимать. А то у вас всё на автомате: карты, переводы. Деньги — и нет денег. А у меня каждая цифра на глазах.
Игорь однажды взял в руки её блокнот и поймал себя на мысли, что это похоже на бухгалтерию фирмы, где директор заранее готовит отчёт для налоговой — с избыточной подробностью, чтобы никто не придрался. Только здесь «налоговой» была она сама.
— Зачем ты всё это считаешь? — спросил он.
— Чтобы справедливо было, — ответила Галина Петровна. — Вы у меня живёте, значит, по-честному.
Слово «по-честному» стало её любимым аргументом. Когда Миша не хотел есть борщ, она говорила: «По-честному, ребёнку нужно горячее». Когда Лена собиралась на гастроли со своей студией, звучало: «По-честному, мать должна быть дома». Когда Игорь вечером задерживался на созвоне, она стучала по двери: «По-честному, мужчина должен помогать по хозяйству».
Лена всё чаще задерживалась. Репетиции, концерты, «дети готовят постановку». В телефоне у неё росли переписки с родителями воспитанников, а дома она становилась невидимкой.
— Ты специально отсиживаешься? — спросил её Игорь как-то вечером.
— Я просто не хочу между вами, — тихо ответила она. — Я и так устала слушать.
— А я? — не выдержал он. — Я-то каждый день между.
Лена отвернулась. Она не умела выбирать сторону, и это было её главным выбором.
Миша всё чаще становился поводом для споров. Галина Петровна настаивала, чтобы мальчика отдавали в частный садик «через дорогу» — за двадцать тысяч в месяц.
— Там надёжно. У них воспитательница с опытом двадцать лет, — объясняла она. — А государственный сад — это лотерея.
— Мы не потянем, — возражал Игорь. — Ипотека сжирает всё.
— А на себя ты не жалеешь, — бросала она. — Куртку новую купил.
— Я в старой ходил пять лет, — сквозь зубы говорил он.
— У меня пенсия одиннадцать тысяч, и ничего, — резюмировала она.
Эти разговоры повторялись, как заезженная пластинка. Иногда они заканчивались слезами Лены, иногда молчанием Игоря, иногда резким хлопком дверцы шкафа, когда Галина Петровна убирала «не так» сложенные вещи.
Однажды вечером у них случился настоящий скандал. Миша во дворе нашёл палку и размахивал ею, а Галина Петровна закричала:
— Убери! Он же глаз кому-нибудь выколет!
— Мам, — пыталась успокоить Лена, — это же игра.
— Какая игра?! — взвилась она. — Потом по больницам бегать будете!
Игорь подошёл, взял палку у сына и спокойно сказал:
— Мы сами решим, чем он будет играть.
— «Мы сами»? — переспросила Галина Петровна. — А я кто, по-вашему? У меня сердце за него болит! А вам всё равно!
Она так разрыдалась, что пришлось вызывать соседку Валентину Степановну — та принесла капли, усадила Галину Петровну на диван, гладила по руке. Лена сидела рядом и шептала: «Мамочка, не волнуйся».
Игорь в этот момент стоял у окна и смотрел во двор. Там, где дети играли в догонялки, где чужие семьи раскладывали коврики для пикника, где было простое спокойствие, недоступное им.
На работе он взялся за проект с премией, но времени это съедало ещё больше. У него начали болеть глаза от монитора, и он стал раздражительным.
— Ты стал чужой, — сказала Лена однажды ночью. — Ты даже с Мишей почти не играешь.
— Я пытаюсь нас вытащить, — ответил он. — Чтобы мы наконец жили отдельно.
— Может, тебе просто удобно, что всё на маме? — вырвалось у неё.
Эти слова ударили сильнее, чем все придирки тёщи. «Удобно». Ему, который каждую ночь считал проценты по ипотеке, которому казалось, что жизнь проходит в ожидании чужого «потом».
Тем временем Галина Петровна продолжала накапливать аргументы. Её новые темы были всё тоньше:
— Я полотенце гладила — дырка. Это ведь не мои полотенца.
— Ваш ребёнок ночью кашлял, а вы даже не проснулись.
— В холодильнике опять пусто, а я за свои деньги йогурты покупаю.
Она произносила это тихо, почти шёпотом, но слова застревали в воздухе, как запах сырости.
К концу второго месяца Игорь понял, что время растянулось. «На месяц» давно прошло, но Лена всё говорила: «Скоро, скоро, мама поймёт». Мама не понимала. Мама только крепче держала поводья.
Однажды вечером Игорь снова встретил Сергея. Они сидели на лавочке, и Сергей сказал:
— Ты меня прости, но это ненормально. У тебя лицо серое, как у бухгалтера в налоговую неделю.
— Я держусь, — отмахнулся Игорь.
— Ради чего? Ради того, чтобы терпеть чужие порядки? Ради того, чтобы жена делала вид, что всё нормально?
Игорь молчал. Он не мог ответить.
Через пару дней он вернулся домой раньше. В прихожей стояли чужие ботинки. В комнате он увидел, как Галина Петровна разговаривает с каким-то мужчиной в возрасте.
— Это Николай Петрович, сосед с четвёртого, — сказала она. — Он нам помогает с проводкой. А у вас всё руки не доходят.
Мужчина кивнул, улыбнулся и ушёл. Игорь долго смотрел на закрытую дверь и думал, что в этом доме для него не осталось пространства. Даже «сделать проводку» — не его дело.
Лена вернулась поздно, и между ними снова вспыхнул спор.
— Ты должен быть благодарен, что мама нас приютила, — сказала она.
— Благодарность не означает, что я вещь, — ответил он.
Они легли спать в тишине.
На следующее утро Галина Петровна застала Игоря за ноутбуком и сказала:
— Я тут подумала. Может, вам стоит поискать что-то своё? Вам же проще будет. А я ведь тоже не вечная.
Слова прозвучали почти мягко, но Игорь почувствовал в них удар. Он понял: она готовит развязку.
Он закрыл ноутбук и посмотрел на неё. В её глазах было то самое выражение, которое он видел у Валентины Степановны: ожидание скандала.
И он знал — скоро всё произойдёт.
Третья неделя второго месяца стала решающей. Игорь заметил, что в квартире изменился воздух. Словно в аквариуме, где раньше плавали рыбы, теперь медленно кружили пузырьки напряжения. Каждый шаг, каждая реплика имели значение. Даже звук чайника будто готовил почву для разговора, которого все ждали, но никто не хотел начинать.
Однажды вечером Галина Петровна разложила на столе счета. Платёжки из управляющей компании, квитанции за интернет, даже чеки из магазина. Она положила их аккуратной стопкой, и, когда Лена вошла в кухню, сделала театральную паузу:
— Дочка, вот смотри. Я посчитала: за этот месяц расходы выросли на тридцать процентов.
Лена устало улыбнулась:
— Мам, ну понятно. Мы же втроём…
— Четвером! — поправила она. — Ты считаешь, Мишка — это не человек? У него тоже расходы.
Игорь сидел напротив и молча наблюдал. Внутри закипало. Он знал, что сейчас последует.
— Я всё понимаю, — продолжила Галина Петровна. — Но у меня пенсия. У меня лекарства. Я не могу так. А вы молодые, у вас силы есть, зарплаты. Должны меня понимать.
Она посмотрела на Игоря так, будто именно он был главным должником.
— Я перевожу деньги каждую неделю, — сказал он спокойно. — Ты сама видишь.
— Ты думаешь, этого хватает? — её голос сорвался. — Ты мужчина или кто? На жене всё хозяйство, на мне ребёнок, а ты уткнулся в свой ноутбук!
Лена вскочила:
— Мам, хватит! Он работает.
— Работает! — передразнила та. — От него хоть толк-то есть? Дом не построен, ипотека висит. Всё на мне!
Эти слова были как нож. Игорь почувствовал, что если сейчас промолчит, то сдастся окончательно.
— На тебе? — резко сказал он. — На тебе наша жизнь? На тебе наша квартира? Или всё-таки на нас с Леной? Я работаю сутками, чтобы мы выбрались. Лена вкалывает. А ты… ты просто считаешь чужие деньги и лезешь в чужие вещи!
Тишина. Только Миша за стеной что-то напевал себе под нос. Лена сжала руками голову.
Галина Петровна прижала ладонь к груди:
— Вот и спасибо мне! После всего, что я для вас сделала! У меня сердце… мне плохо…
Лена бросилась к ней:
— Мамочка! Не нервничай!
Игорь понял, что его слова снова обесценили, как всегда. Каждая его попытка защитить границы превращалась в «у неё сердце».
Через пару дней наступил финал. Всё случилось на кухне, утром. Игорь собрался везти Мишу к врачу, у мальчика был кашель. Лена уже убежала в студию. Галина Петровна стояла у плиты и мыла кастрюлю.
— Игорь, — сказала она, не поворачиваясь, — мы так больше не можем.
Он молчал.
— Я вас пустила на месяц пожить. На месяц! — её голос сорвался. — Давайте съезжайте. Надоели вы мне.
Слова прозвучали жёстко, окончательно, без права на обсуждение.
Игорь почувствовал одновременно злость и странное облегчение. Словно кто-то наконец-то лопнул этот аквариум.
— Хорошо, — сказал он. — Мы уедем.
Он взял куртку, помог Мише надеть ботинки и вышел, не оборачиваясь.
Лена вечером пыталась сгладить:
— Мам вспылила. Она не со зла. Ей тяжело.
— А мне легко? — спросил Игорь.
Она отвела глаза.
Они молчали, и в этой тишине каждый понимал: развязка уже произошла. Осталось только собрать чемодан.
Через неделю Игорь снял маленькую однушку на другом конце города. Без мебели, с облезлой стеной и запахом сырости. Но когда он впервые закрыл за собой дверь, то испытал чувство, которого давно не знал: тишину.
Лена сидела на раскладном стуле и гладила Мишу по голове. Её глаза были усталыми, но спокойными.
— Может, всё-таки у мамы было проще, — тихо сказала она.
Игорь посмотрел на неё. И понял: для неё вопрос ещё открыт.
А для него — уже нет.
Он обещал по справедливости, а сам всё оставил Вике, — голос брата дрожал от злости