В прихожей моей квартиры, где обои держались на честном слове и скотче, громыхнула дверь. Двое грузчиков протащили длинную коробку и поставили её прямо на наш потертый линолеум. На картоне черным шрифтом было напечатано: «Душевая кабина, модель Comfort+».
Я стояла на табуретке с кистью в руке — пыталась подклеить угол отстающих обоев — и смотрела, как коробка заняла половину прохода. Тягучий запах пыли, клей «Бустилат», рыжие пятна старой шпаклёвки — всё смешалось с резким пластиковым запахом нового.
— Роман, — позвала я мужа, — а это что?
— То, что нужно, — бодро отозвался он из кухни. — Маме и Лизке как раз пригодится. Душ нормальный, с водонагревателем. У нас всё будет как у людей.
— У нас? — я спустилась с табуретки и уставилась на щель между плинтусом и стеной, где плесень честно жила уже третий год. — У каких людей? Здесь или там?
Роман заглянул в прихожую, улыбнулся виновато, но глаза у него блестели как у пацана, которому подарили радиоуправляемую машинку.
— Лер, ну не начинай, — попросил он. — Ты же знаешь: мама решила лето провести на даче. Да и Лизке лучше там — воздух, ягоды, речка. Ну правда. А тут… — он неопределенно махнул рукой в сторону нашей комнаты, где желтая лампа освещала отвалившийся угол потолка. — Здесь потерпит.
— Сколько стоила кабина? — спросила я, пытаясь говорить ровно.
— Не так много, — сказал он слишком быстро. — Договорился со скидкой.
— Рома.
Он потёр шею, словно оттуда можно было вытереть цифру.
— Восемьдесят. С установкой. Зато надолго.
— Восемьдесят тысяч? — я услышала, как где-то внутри меня тихо хрустнуло. — А стены у нас сами выровняются? Проводка сама заменится?
— Лер, это временно, — сказал он мягко. — Мама на пенсии, ей тяжело без удобств. И Лизка маленькая, простудится в холодной воде. Мы сделаем там минимально, чтобы жить можно было. А квартиру — позже. Ты же знаешь, ремонт нужно делать сразу весь, а не кусками.
— Я знаю только одно, — ответила я. — Дача — моя. И мы там бываем три раза в год, чтобы траву скосить. А здесь мы живём. Каждый день.
Грузчики ушли, оставив нам пластикового белого кита посреди тесной прихожей. Я прислонилась к коробке лбом и закрыла глаза. Внутри всё кипело от злости и усталости. Роман вошёл, обнял меня за плечи.
— Не злись, — шепнул он. — Я всё посчитал. Потянем.
— Ты всегда всё считаешь, — сказала я. — И почему-то всегда выходит, что на нас не хватает.
Через день мы поехали на дачу. Майское солнце прогревало крышу, яблони готовились к цвету. Домик — деревянный, крепкий, но давно не ласканный заботой — будто обиделся на нас за годы молчаливого забвения. Крыльцо просело, под нижней ступенькой — чёрная тень, как маленькая пещера.
— Смотри, — сказал Роман и показал на траншею от колодца к дому. — Трубу уже завозят. В кухню заведём холодную воду, поставим насос, фильтр, бойлер. Маму в тазике полоскать не придётся.
— Мы себя полощем в тазике уже десять лет, — заметила я. — И не возражали.
— Это другое, — отмахнулся он. — Мы молодые, мы терпим. У мамы спина болит. Да и с Лизкой возиться… ты же знаешь, дети пачкаются каждую минуту. Душ нужен. Туалет тоже сделаем, не на улице же им бегать ночью. Здесь поставим блок, разделим: с одной стороны унитаз, с другой — душ. Всё будет по-человечески.
— Ром, ты слышишь себя? — я остановилась у веранды и постучала кулаком по серой доске. Она глухо отозвалась. — Эта веранда сгнила. Крыша течёт. Окна меняли в каком году? Когда Гагарин летал? Ты хочешь прилепить красивый белый пластик к полуразвалившемуся домику, который сам просится под капитальный ремонт.
— По чуть-чуть, — сказал он. — Главное начать.
— Главное — не забыть, что где мы живём, — ответила я. — Я ночами просыпаюсь от треска проводки в нашей квартире. Тебе не страшно?
Он отвернулся, будто этот вопрос был нечестным ударом. Я знала: ему тоже страшно, просто он не признается. У него есть слово «долг». Оно как молот, которым можно забить любую тревогу.
В этот момент зазвонил его телефон. На экране высветилось «Мама». Роман включил громкую связь.
— Ромочка, — раздался бодрый голос Ольги Петровны, моей свекрови. — Как продвигается? Мы с Лизонькой уже собрали чемодан, скоро приедем смотреть, как у нас там. А ты не забудь, что мне нужна высокая грядка для укропа. И москитные сетки. Я ночью окно открываю, а комары меня любят.
— Мама, всё будет, — пообещал Роман. — Не волнуйся.
— И ещё, — не унималась Ольга Петровна. — Вода в доме — это, конечно, прекрасно. Но коврики в душ тоже купите, чтобы не простудиться. И чайник новый. Этот ваш свистит, как паровоз, голову разболит.
Я вздохнула и шагнула на крыльцо.
— Ольга Петровна, — сказала я, — добрый день. А вам в городе этим летом никак? Там тоже бывает ветерок.
— Лерочка, дорогая, — в голосе свекрови зазвенели колокольчики. — В городе летом делать нечего. Тут жарко, душно, все психуют. А на даче — благодать. Да и ребёнку полезно. Витамины, солнце, земля. Вы же сами говорили, что дача — направление перспективное. Зачем же пустует?
— Чтобы на ней не разоряться, — ответила я, но Роман уже отключил громкую связь.
— Потом, — сказал он тихо. — Не сейчас.
Я села на ступеньку и посмотрела на нашу землю. Радио шептало старую песню, ветер шевелил траву. Всё это вдруг показалось чужим, как музей детства с пыльными витринами.
Вечером, уже дома, я вытащила тетрадь в клетку. Мы всегда вели бюджет на бумаге. Мне нравилось выводить цифры столбцами. Роман сел напротив, положил локти на стол.
— Давай, — сказал он. — Сколько у нас есть?
— На счете сто двадцать, — ответила я. — Из них сорок — подушка. Трогать нельзя. Остается восемьдесят.
— Почти как шутка, — сказала я. — Ром, я понимаю, что тебе хочется маме угодить. Но у нас розетки искрят. У нас пол в коридоре гуляет. У нас обои, как морская капуста, шелестят на ветру, которого в квартире не бывает. Мы десять лет говорим: «потом». Когда?
— Я в ответе за маму, — упрямо сказал он. — Она нас вытащила в своё время. Я должен. И Лизке… Они же не в резиновом тазу будут жить. Там надо сделать условия. Ты же не зверь, Лера.
— А я в ответе за нас, — возразила я. — За наш дом. За то, чтобы не просыпаться от запаха гари. Мы не звери — это точно. Но и не слуги. Дача — моя. Я дала её в пользование — но не подписывалась на капитальные вливания, пока мы сами в полуразвале.
— Я не прошу капитальные, — отмахнулся он. — Немного. Вода, туалет, душ, сетки на окна. Чуть-чуть дерева на крыльцо. Краска. Мелочи.
— Сумма «мелочей» — сто пятьдесят минимум, — сказала я и развернула список. — Я позвонила двум бригадам. И это без крыши. С крышей — двести.
— Ты звонила? — он смотрел так, будто я предала армию.
— Да, пока ты был в магазине за саморезами. Потому что я умею считать не хуже тебя.
Он уткнулся взглядом в столешницу и молчал.
— Лера, — сказал он наконец, — давай так. Мы делаем там минимально, чтобы мама и Лиза прожили лето. А осенью — всё в квартиру. Я обещаю.
— Ты так обещал три лета подряд, — ответила я. — И каждый раз находилась причина. В прошлом году — «надо поменять машину, она вся сгнила». В позапрошлом — «ковид, экономим». Сейчас — «мама». Завтра — «крыша у соседа». Когда-нибудь мы сами появимся в твоём списке?
Он молчал. В тишине тикали дешёвые часы. Я подумала о своём первом порыве десять лет назад — продать дачу. Тогда меня отговорили: перспективное направление, СНТ развивается, город близко. С тех пор перспективы висели как вывеска, а мы ждали, когда внутри дома перестанет пахнуть сыростью.
— Ром, — сказала я тихо, — давай по-другому. Давай дачу на лето сдадим. За эти деньги сделаем в квартире проводку и выровняем стены в зале. Мама поедет в пансионат под Тарусой, там воздух и сосны, и ей не надо будет стирать постельное бельё. Мы оплатим. А осенью вернёмся к даче. По-честному.
— Сдать? — он поднял голову. — Маме? Отказать? Это же…
— Это называется расставить приоритеты, — перебила я. — И это называется забота о семье. О своей. И о маме тоже — но не ценой нашей безопасности.
Ольга Петровна пришла в наш дом на следующий день сама. Без звонка. Дверь открыла ключом, который у неё был «на всякий случай» со времён, когда мы болели гриппом и она приносила бульон. Она сняла босоножки, повесила сумку на стул и огляделась будто впервые видела нашу квартиру.
— У вас здесь… — она тронула свободный край обоев. — Ох. Ну, молодые, что с вас взять. На даче, конечно, лучше. Там воздух, там человек оживает.
— А у нас электричество, — сказала я. — И счетчики, которые вот-вот закоротят.
— Лерочка, — она улыбнулась мягко, — не драматизируй. Рома, сынок, ну что там с душем? Мы с Лизонькой уже купальники выбрали.
— Мама, — начал Роман, но я подняла руку.
— Ольга Петровна, — сказала я, — дача — моя собственность. Я счастлива, что она может вам пригодиться. Но сейчас у нас другая ситуация. Мы решили дачу на это лето сдавать. Полученные деньги пойдут на ремонт в квартире. Вам мы готовы оплатить путёвку в пансионат, где хорошие условия, питание и врачи. Вы отдохнете, Лиза побудет с вами на природе, но без хлопот.
Повисла пауза. В коридоре скрипнула чья-то дверь и тут же захлопнулась. Ольга Петровна непонимающе улыбнулась, как улыбаются люди, которым сообщили, что зима отменяется.
— Вы решили? — переспросила она. — Без меня?
— Мы решили у себя дома, — сказала я. — И это решение про нашу безопасность и про ваши удобства. Мы не тянем два ремонта. Мы тянем один. В квартире. Дача — позже. Или в аренду. И, если честно, я слишком устала затыкать дыры в полу вот этим ковриком, пока в прихожей лежит коробка на восемьдесят тысяч.
— Лера… — Роман сделал шаг ко мне, будто просил дать ему сказать, но слов не находилось.
— Это нечестно, — ровно произнесла Ольга Петровна. — Я рассчитывала. Лиза ждала. Мы уже настроились…
— Я оплачиваю пансионат, — повторила я. — Не дешевый. Мы отвезем вас на машине, заберём. Если вам там не понравится — будем думать дальше. Но дача этим летом — нет.
— Почему? — свекровь впервые в разговоре не улыбалась. — Потому что я — свекровь? Потому что вы меня не любите?
— Потому что у нас искрят розетки, — сказал вдруг Роман. Он сказал это быстро, глухо, и опёрся рукой о стол, как будто боялся упасть. — Потому что я боюсь ночью просыпаться от запаха гари. Потому что… мама, я устал быть должным всем сразу. Я хочу сделать наш дом безопасным. А тебе — хорошо. Но не ценой дыма в нашем коридоре.
Ольга Петровна посмотрела на сына, на меня, потом на коробку с душевой. В её глазах мелькнуло что-то вроде растерянности, а потом — привычная собранность.
— Пансионат, говоришь, — сказала она. — А бассейн там есть?
— Есть, — ответила я. — И массаж. И сосны. И врач, который следит за нагрузкой.
— Лиза там не заскучает? — спросила она уже почти по-деловому.
— Там детская площадка и кружок рисования, — сказала я. — И я куплю ей альбом с блестящей обложкой. Она любит такие.
Свекровь вздохнула. Роман сел на стул.
— Ладно, — сказала Ольга Петровна. — Я подумаю до вечера. Но коврики в душ — оставьте в коробке. Может, осенью сгодятся.
Я сделала фотографии дачи на телефон — честно: перекосившееся крыльцо, облупившиеся рамы. Но яблони получились роскошные, и трава светилась в закатном свете как мягкая шерсть. Я написала: «Сдам дачу на лето. Колодец, печка, веранда, тишина и воздух». Цену поставила рыночную и чуть-чуть выше — пусть торгуются.
— Ты серьёзно? — спросил Роман, когда я выкладывала объявление.
— Серьёзнее не бывает, — ответила я. — Если за неделю никто не откликнется — снимем. Но я верю, что найдутся люди, которые мечтают о тишине и не требуют душа из нержавейки. И я верю, что у нас будет проводка в коробах, а не в бумажной изоляции из прошлого века.
Первый звонок — через два часа. Женщина с мягким голосом спросила, можно ли с котом. Я сказала, что можно, если кот не курит. Она засмеялась. Мы договорились встретиться в субботу. Потом звонили про остановку автобуса, про грядки и помидоры.
— Видишь? — сказала я вечером. — Дача хочет жить. Но не нашей кровью.
— Я понял, — кивнул Роман. — Прости, что я так… разогнался. Я правда хотел как лучше.
— Я знаю, — сказала я и прислонилась к его плечу. — Но лучше — это иногда тише, меньше и позже. А иногда — прямо сейчас, но в другом месте.
Пансионат — белые корпуса, лаванда, длинная сосновая аллея. Ольга Петровна капризничала только в первый день, потом подружилась с администратором и нашла утреннюю йогу «для тех, кто никогда не делал йогу». Лиза полюбила бассейн и кружок рисования. Мы приезжали по выходным, привозили клубнику.
Дачу снял преподаватель истории с женой и котом по кличке Шах. Они любили тишину, аккуратно стригли траву, привезли складную солнечную панель. Я отдала им ключи, показала тропинку к реке и пожелала хорошего лета. Они дали задаток, и мы купили новые автоматы в щиток, запланировали проводку и вызвали мастера по выравниванию стен. Когда в нашем коридоре появился электрик с чемоданом, я почти заплакала от облегчения.
— Вот, — сказал он, открывая щиток. — Кто-то когда-то сэкономил на вас и на себе. Исправим. Сделаем по уму.
— Спасибо, — сказала я.
Вечером мы с Романом вышли на балкон. Внизу зажглись фонари, в окнах напротив люди ужинали. Внутри пахло паяльником и свежей изоляцией.
— Ты правильно сделала, — сказал Роман и накрыл мою ладонь своей. — И я рад, что ты напомнила мне, где наш дом. Я правда иногда теряюсь.
— Я тоже, — призналась я. — Просто сегодня у меня оказалась громче сирена внутри. В следующий раз — твоя очередь.
Он улыбнулся и потянул меня к себе. Мы стояли на балконе, пока не стемнело. Внизу шуршали деревья, пахло грозой. Я подумала, что в следующий раз в прихожей окажется коробка с надписью «Проводка. Новая», потом «Шпатлёвка», потом «Обои, не нуждающиеся в скотче».
Телефон звякнул. Письмо от Ольги Петровны: «Лера, спасибо. Тут действительно хорошо. А коврики в душ купите себе — в квартире. Обнимаю». Я улыбнулась и отправила ей фото нашего щитка с новыми автоматами.
— Ну что, — спросил Роман, — завтра мастера пускать?
— Завтра, — сказала я. — Завтра начинаем жить по-человечески — у себя.
Он кивнул. И в этот момент уличный фонарь под окном моргнул, как старик, который всё видел и всем доволен. Я засмеялась и подняла руку, будто фонарь мог мне помахать в ответ.
Ушлая родственница