Когда Галина Петровна впервые вошла в их двушку с чемоданом на колесах и пакетом с домашними котлетами, Илья решил, что это максимум на неделю. Лена уехала на корпоративный тренинг в Казань, детский сад снова закрыли на карантин, Мише пять — возраст «почему» и «куда ты спрятал мои динозавры». Помощь «на время» звучала как спасательный круг. Илья работал из дома, митинги, дедлайны, клиент из Новосибирска, которому ничего нельзя объяснить без диаграммы. Мама Лены обещала тихо сидеть на кухне, вязать и варить суп.
Первые сутки прошли на удивление гладко. Галина Петровна, сухощёкая, ловкая, с выученной улыбкой медсестры, которая умеет понравиться врачу и одновременно поставить на место пациента, расправила скатерть, разложила в холодильнике контейнеры, нашла в кладовке соковыжималку, о существовании которой Илья даже не подозревал. Мише она показала, как делать «пальчиковое желе» из сока и желатина. Илья, отключившись после трёх подряд созвонов, нашёл на столе тарелку с котлетами и записку: «Ешь горячим!»
Только вечером, когда он достал свою любимую турку, привычная уютная ладность треснула. Турки на месте не оказалось. На плите стояла блестящая алюминиевая «джезва» с базара, маленькая, как игрушечная. «Твоя там была коркой покрыта, я выкинула, нельзя из такого пить, нагар — канцероген», — сказала Галина Петровна, ковыряя зубочисткой персиковую кожицу для варенья. Илья прикусил язык. Ссора из-за турки — детский лепет. Но осадок остался. Вечером он написал Лене: «Мама турку выбросила». Лена прислала сердечко и «она волнуется о нашем здоровье».
На завтра она переставила баночки на балконе. Его инструменты — аккуратная коробка с наборами бит, уровень с пузырьком, рулетка — перекочевали в нижний шкаф под раковиной, «чтобы не валялось на виду». В ванной исчезла его машинка для стрижки бороды, на её месте появилась корзина с мыльными бомбочками и мочалками из люфы. «Мише вредно, когда у папы щетина колется», — сказала тёща, не глядя. Илья снова промолчал.
Дальше — больше. Утреннее собрание с клиентом сорвалось из-за того, что Галина Петровна без стука вошла в комнату и спросила, куда девать пустые банки из-под детского питания. «В контейнер для стекла», — машинально ответил Илья, а в камеру магапозадавший менеджер из Новосибирска хлопнул ресницами. В те минуты Илья ощущал себя мальчишкой, которого мама одёргивает при гостях: «Сними шапку». Внутри что-то саднило. Он понимал, что ей, возможно, тоже непросто — в своё шестьдесят, после года на пенсии, когда вся жизнь вдруг становится серией походов по поликлиникам и чатам соседей. Она держалась за действия, за надобность.
По вечерам, когда Миша засыпал, Галина Петровна садилась с вязаньем в углу гостиной и начинала: невзначай, как будто не ему адресовано. Про то, что Лена «худее с каждым днём», что работа её «съедает», что «молодые нынче жилищный вопрос не тянут», ипотека гнёт. Илья с первого курса платил сам за съем, потом купил эту квартиру — две комнаты, кухонька, балкон, ипотека — десять лет, но ставка нормальная, часть закрыли досрочно. Он никогда не был должником в глазах банкомата, но рядом с тёщей чувствовал себя человеком, взявшим чужое и не вернувшим.
— Илья, ты только не обижайся… — это «не обижайся» стало прелюдией ко всему — от соли в супе до будущего Миши. — Вот ты айтишник, да? В них сейчас деньги. А вот у Лены в отделе сокращения. Я не к тому, что ты должен кормить… но семья — это когда бюджет общий. Ты ведь понимаешь.
Он кивал. У них и так общий бюджет, просто он следил за платежами по ипотеке и коммуналке, а Лена — за детским, одеждой, «насущным». Казалось, всё честно. Теперь в медиатор вмешалась третья сторона.
Планы тёщи «на время» развернулись незаметно. Однажды она пришла с Мишей из поликлиники с тонометром в руках. «Акция, дешевле на тысячу! Смотри, давление прыгает». На следующий день принесла из соседнего двора керамический фильтр «как у Татьяны Никитичны, а у неё сахарный — так она разбирается». Илья смотрел на кухню как на театральную сцену, где постепенно появляется реквизит чужого спектакля. Его любимая скалка — та самая, деревянная, тяжёлая — исчезла. «Сдала на авито, что ты к ней прицепился, она вредная, дерево впитывает». Оказалось, она продала и раздаточный нож, «старый и тупой», и складывала выручку в банку с надписью «На школу Мише».
Он впервые взорвался ночью, тихо, на кухне, когда Лена вернулась из Казани. «Поговори с мамой», — сказал он, глядя в молоко, убегающее на плиту. Лена устало сняла пиджак, присела на табурет и прикрыла глаза. «Ты не понимаешь, — тихо сказала она. — Она всегда такая была. Если сразу ограничить — заболит сердце, она на таблетки. Давай недельку ещё, ладно? Я разрулю».
Неделя растянулась в месяц. Галина Петровна словно почувствовала, что этот дом — сцена, где она вправе корректировать ритм. Воскресное утро — раньше было «папа блины», теперь — «встаём на зарядку, дети» и «йога — это для молодых, а нам — суставная гимнастика». Она вставляла советы о Мишиной речи, настаивала на логопеде, хотя воспитательница говорила, что всё в норме. Привела знакомую из поликлиники, «прекрасного специалиста», которая за тысячу «послушала» ребёнка и посоветовала сироп с БАДами. Илья заплатил молча — спорить при Мише не хотелось.
Вгрызалась и в сторонние вещи. «Квартплата опять выросла? Это же ужас», — говорила она, аккуратно поддевая ногтем квитанцию. «А у вас интернет дорогой, подключили бы попроще, не пятьсот каналов же вам смотреть». Илья объяснил про работу, про стабильный канал, про то, что клиентские созвоны — это не кино. «Ну, не моё дело, конечно, — вздыхала, — просто деньги к деньгам липнут, если беречь». Он ловил себя на том, что считает каждую её ремарку ударом локтем в рёбра: больно, но не смертельно. Однако синяк на душе появлялся.
Соседка Тамара Ивановна — той, что с третьего, глаза-шарики, уши — локаторы — однажды остановила Илью у подъезда: «Видала я вашу маму-то… строгая женщина. Это хорошо. А то молодые нынче… да-а». Он понял, что рассказы о их «бардаке» уже ушли во двор вместе с банками для рассола. В вечерних чатах домкома Галина Петровна заметно оживилась: писала про то, как «вот молодежь переплачивает в управляйке» и как надо «объединиться и заставить поставить счётчики», а Илья видел её сообщения так же отчётливо, как недостающую турку.
Внутри Ильи накапливалось. Он звонил другу Антону, тому самому, который когда-то подсказал банк с нормальной ипотекой. Антон угорал: «Ты в кабинете судебной медиации живёшь. Нужна граница. Чёткая. Скажи ей: кухня — её, остальное — нет». Это казалось смешным и одновременно невозможным: линия на полу, по одну сторону — мама, по другую — семья. Нелепость бытового «железного занавеса» в собственной квартире.
Он попробовал мягче. Разработал «регламент» — документ на двух листах, с заголовками: «Общие правила», «Воспитание Миши», «Финансы». Сел вечером, когда Лена и Миша собирали пазл, и процитировал: не открывать дверь чужим без спроса, не отдавать вещи без согласования, по финансам — обсуждение крупных покупок. «Ты меня что, на работу устроил?» — прищурилась Галина Петровна. «Я на пенсии. Не люблю начальства». Потом прижала ладонь к груди: «Что-то сердце закололо». Лена вскинулась, засуетилась, принесла таблетку, воды, плед. Документ оказался под миской с яблоками.
После этого Илья понял: прямыми правилами тут не возьмёшь. Нужны обходные манёвры. Он купил замок на ящик с инструментами, переставил свой рабочий стол в спальню, приклеил на дверь табличку «во время звонков не входить». Галина Петровна табличку считала детской игрой: однажды тихо отодвинула дверь в самый разгар переговоров и спросила шёпотом, который был слышен всем: «Мишу на английский записывать будем?» Клиент из Новосибирска спросил: «Это у вас что за английский?» Илья вырубил микрофон и сжал кулаки так, что побелели костяшки.
Ближе к осени начались намёки на «общее». «Илюш, это же неправильно, что квартира только на тебе. Ну вы же семья. Завтра Миша подрастёт, скажет: папа не доверял маме. Ты как хочешь, а я матери своей бы не позволила…» — и дальше потоком истории из их коммуналки сорокалетней давности, про то, как «Петросянша в суд подала и отняла метры». Илья понимал, куда это: регистрация доли, переоформление, «ради спокойствия Лены». Он услышал в голове Антонов «нужна граница» как стук по батарее.
В один из вечеров она и вовсе заговорила о том, что Ольге, младшей дочери, «надо помочь». Ольга мечтала открыть кабинет «здоровых ногтей» — что-то между маникюром и «авторским уходом», на съёмной точке в торговом центре. «Банк не даёт ей кредит, ты же знаешь, сейчас ставки бешеные, а у тебя лимит, ты же айтишник», — сказала тёща и опять «не обижайся» подвесила на гвоздик как полотенце. Илья смотрел в чай и думал о том, что у него есть готовые оболочки ответов — вежливые, мягкие, безопасные. Но внутри дрожало другое, черствое: «нет». Он проглотил его. Пока.
В комнате Миша строил из кубиков башню, которая всё время падала, и смеялся. Илья поймал себя на странной мысли: его жизнь сейчас — эта башня. Снизу — ипотека, сверху — чужие баночки и советы, сбоку — Лена, как человек с двумя руками, каждой держит по одному этажу. Если она устанет, башня поймает ветер. Он думал об этом и пытался не считать дни. Ведь всё «на время». Ведь Лена обещала «разрулить». Илья хотел верить. Но вечером, перед сном, он долго слушал, как Галина Петровна шепчет дочери через закрытую дверь: «Ты держись, я с вами. Мужики… они как дети». И ему было уже не смешно.
К осени Галина Петровна прочно обосновалась в их квартире. Она даже получила у соседей прозвище «старшая по этажу», хотя никакого официального статуса у неё не было. Каждое утро начиналось с её хлопков тапочками по коридору, шипения чайника и обязательного комментария о том, что «ночью кто-то опять долго в компьютере сидел». Сказать «кто-то» — это означало ткнуть пальцем в Илью, но так, чтобы вина выглядела безымянной, общей.
Илья терпел. Но в нём постепенно росла усталость. Он уже почти не чувствовал квартиру своей. Теща решала, где будут стоять стулья, какие шторы повесить, в какой день стирать постельное. Даже мелочи превращались в поле боя. Например, полотенце. Его серое, мягкое, чуть потертое — исчезло. «Я тряпку на коврики пустила, оно же уже всё, не полотенце, а дырка. Я купила вам новые, розовые, cheerful, настроение поднимают». Улыбка её в этот момент казалась Илье победной.
— Ты хоть спросила? — сорвалось у него однажды.
— А что тут спрашивать, — пожала плечами она. — Я ж для всех стараюсь. Ты неблагодарный, Илюша.
Лена отводила глаза. Она всегда отводила глаза, когда речь заходила о матери. Её вечное «давай не будем ссориться» звучало как пароль к сохранению видимости семьи.
Давление усилилось, когда встал вопрос о деньгах. Лена получила премию — не очень большую, но приятную. Хотела купить Мише новый велосипед. Галина Петровна услышала краем уха и тут же предложила: «Лучше давайте добавим и купим холодильник побольше. У вас же продукты не помещаются, я постоянно мучаюсь». Лена колебалась. Илья чувствовал, как в ней борется желание порадовать сына и привычка соглашаться с матерью. В итоге велосипед отложили «на потом». Холодильник занял половину кухни. Миша грустно гонял старый велик во дворе.
Илья наблюдал за этим, и в груди у него сжималось. Он видел, как сын уже повторяет за бабушкой: «Папа, зачем нам твой интернет, если мультики тормозят? Бабушка говорит, что у них раньше и телевизора не было». Это «у них раньше» стало новым аргументом во всём — от количества игрушек до выбора еды.
Постепенно к ним начали захаживать родственники. Ольга, младшая дочь Галины Петровны, та самая с «кабинетом здоровых ногтей», приходила «передохнуть» и всегда уносила что-то из дома — то мультиварку «на время», то постельное бельё «для подруги». Когда Илья попытался спросить: «А когда вернёшь?», Ольга с улыбкой отвечала: «Да ладно тебе, что ты за каждую тряпку душу рвёшь». Теща тут же вставала на её защиту: «Она младшая, ей труднее, помоги сестре жены».
Илья видел, как квартира превращается в склад общих ресурсов для всей семьи Лены. И понимал: он в этой схеме лишний.
Внешне он старался держаться. На работе — спокойный голос, чёткие отчёты. Но коллеги стали замечать раздражительность. Друг Антон прямо сказал: «Ты как будто в клетке сидишь. У тебя там кто главный? Ты или тёща?»
Эти слова резанули. Потому что в глубине души Илья знал ответ.
Кульминация случилась в ноябре. Вечером он вернулся домой уставший после поездки к заказчику. В прихожей стояли пакеты. Галина Петровна разворачивала коробку с новыми кастрюлями.
— Зачем? — только и спросил он. — У нас же есть.
— Это я для вас, — с нажимом сказала она. — Старые я отнесла в подвал. Мало ли, бомжам отдам.
— Это мои кастрюли! — сорвалось у него.
— Ну не будь мелочным, — отрезала она. — Всё равно всё общее. Ты думаешь, эта квартира твоя? Она дочери моей нужна и внуку. А ты… сегодня есть, завтра — нет.
Эти слова ударили. Как будто вычеркнули его из собственной жизни.
Поздно ночью он сидел в темноте на кухне и думал. Вспоминал, как три года назад они с Леной выбирали плитку для ванной, как он ночами подрабатывал, чтобы закрыть часть кредита. Как радовался, когда в первый раз оплатил ипотеку досрочно. Всё это вдруг оказалось под сомнением.
А утром Галина Петровна объявила новый план: «Я решила, что Мише надо отдельную комнату. Ты, Илюш, переберись в гостиную со своим компьютером. Семья важнее работы».
Он посмотрел на Лену. Она молчала. Лишь сжала губы и опустила глаза.
Илья понял: дальше так жить нельзя. Но что делать — он ещё не знал.
После разговора о «гостиной для компьютера» Илья впервые позволил себе исчезнуть. В пятницу вечером он сказал, что задержится на работе, и поехал не домой, а к Антону. Сидели на кухне, пили чай из огромных кружек, Антон слушал и качал головой.
— Ты сам ей место уступил, — сказал он прямо. — Не поставил границу. Теперь она хозяйка.
— А как? — Илья сжал ладони. — Каждый раз, как только я открываю рот, она хватает за сердце. Лена в слёзы. Я вроде бы монстр, который бабушку обижает.
— Значит, надо не рот открывать, а решение принимать, — сухо бросил друг.
Эти слова застряли в голове. Решение. Но какое?
Вернувшись домой, он застал странную картину. На кухне сидела Галина Петровна с соседкой Тамарой Ивановной и обсуждала… продажу квартиры.
— Тут цены-то падают, — вещала тёща. — Но всё равно за эту двушку можно хорошую сумму выручить. Купим трёшку в новостройке, Лене будет просторнее, я рядом комнату возьму.
— А ипотека? — осторожно спросила соседка.
— Да что ипотека, Илюша же айтишник, пусть ещё поднапряжётся.
Илья застыл в дверях. Его не замечали, словно он прозрачный.
На следующий день он попытался поговорить с Леной.
— Ты понимаешь, что она уже распоряжается нашей квартирой? — спросил он.
— Ну… она же заботится, — выдохнула жена. — Хочет, чтобы у нас было лучше.
— «У нас» или «у неё»? — жёстко отрезал Илья.
Лена отвернулась. Между ними нависла стена.
В декабре Галина Петровна развернула новый фронт — воспитательный. Она настояла, что Миша должен ходить в «правильный» кружок шахмат, хотя мальчику нравились танцы. «Из мальчиков мужчин делают шахматы, а не эти ваши прыжки». Лена уступила. Миша плакал по вечерам, отказывался собирать рюкзак. Илья пытался возразить, но наталкивался на стену: «Ты что, против развития ребёнка?»
Он чувствовал, как теряет не только квартиру, но и сына.
Всё решилось в январе. Однажды вечером Галина Петровна достала из сумки пачку бумаг.
— Я тут узнала, можно оформить дарственную на долю, — сказала она, раскладывая листы. — Лена и Миша будут защищены, а ты, Илюш, подпишешь — и всем спокойнее.
— А если я не подпишу? — тихо спросил он.
— Тогда подумаем, как иначе. Но учти, твоя зарплата — это сегодня есть, завтра нет. А квартира — навсегда.
Лена молчала. Миша играл на ковре. Илья впервые увидел, как его собственная семья стоит на другой стороне стола.
Он поднялся, вышел на балкон. Долго стоял, глядя в темноту. И вдруг понял: пора говорить так, чтобы услышали.
Вернувшись, он сел напротив тёщи и произнёс медленно, отчётливо:
— Зачем вам квартира? Давайте вы переедете в дом стариков. Там у вас будет своя комната, компания, врачи рядом. Вам будет спокойнее, а нам — легче.
Галина Петровна побледнела. Лена вскрикнула:
— Ты с ума сошёл?!
Но Илья не отводил взгляда. Впервые за всё время он сказал то, что думал.
Вечер закончился молчанием. Никто не притронулся к ужину. Галина Петровна демонстративно ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью. Лена легла рядом с Мишей, не сказав ни слова.
Илья сидел на кухне и понимал: обратной дороги уже нет. Он пересёк черту.
Будет ли это началом освобождения или концом семьи — он не знал. Но впервые за долгое время он чувствовал себя не мальчиком, которого одёргивают, а взрослым мужчиной, который сказал правду.
И тишина квартиры звучала иначе — в ней было место для его голоса.
Месть вернулась обратно золовке