Когда мне было одиннадцать, папа сказал: «Ты у нас ответственная. На тебя можно положиться». Я тогда гордилась этим словом, гладкая, как монета, гордость лежала в кармане и звенела при каждом шаге. Через две недели Илье разбили коленку на дворе — и меня отправили с ним в травмпункт. Мама вздохнула: «Ты же старшая». Так это слово прижилось: «старшая» как ключ и как замок одновременно.
В школе родители ходили на его капустники, мои олимпиады — как-то мимоходом. «Ну что там твои грамоты, — пожимала плечами мама, — девочке важнее характер, а у Илюши сцена!» Я спорила пару раз, потом научилась молчать и приносить домой то, что было нужно: молоко, мандарины, тетрадки из «Союзпечати». С шестнадцати — подработки. Первую зарплату я сунула в конверт: «На коммуналку». Мама улыбнулась: «Леночка, ты золото». Папа кивнул: «Выручила».
В девятом классе у Ильи появились репетиторы: «Мальчик должен в хороший вуз». Мне сказали: «Ты умная, сама поступишь, у девочек гибкость». Я сама и поступила — вечерний, экономика, чтобы днём работать. Илью водили на подготовительные, мне — на маршрутку с пересадкой. Вечером дома устраивали «семейные советы».
— Надо бы Илюше ещё одного репетитора по физике, — сообщала мама, наливала папе суп. — Он перспективный, нельзя упустить момент.
— Можно я тогда возьму рассрочку на ноутбук? Отчёты по работе тормозят на этом калькуляторе, — осторожно спрашивала я.
— Подожди месяцок, — говорил папа, — сейчас все силы на брата. Ты у нас крепкая, не сломаешься.
Илья в это время крутил в руках телефон, час назад купленный в кредит на папу: «Я потом отдам». Он улыбался: ему верили заранее, как берут товар без предоплаты. Мне — по факту, с чеков.
Когда я устроилась бухгалтером в маленькое издательство, зарплата была смешной, но белой. Мы жили в их двушке у метро «Кузьминки», мои подружки завидовали: «Тебе легко, родители помогают». Я улыбаюсь в ответ: да, легко. По ночам я проверяла накладные, днём — считала чужие деньги и свои копейки, чтобы положить на карточку семейного кредита: «Ну это же общий холодильник», — любила повторять мама.
Илья поступил в престижный вуз. На бюджет не хватило баллов, но нашли платное: «Это инвестиция, — папа стукнул пальцем по столу. — У парня голова светлая». Я подписала поручительство: «Лена, ты же разбираешься в бумагах». Разбираюсь. Фраза «мы все одна семья» в этот день звучала особенно громко — как заклинание, под которое протягивают ручку.
На третьем курсе брат решил открыть кофепоинт «с авторским зерном». Совет дома:
— Надо бы помочь ребёнку стартовать, — мама выкладывает салфетки, на салфетках — бизнес-план, скачанный из интернета. — Из мебели пусть ваши табуретки постоят, Лена.
— Мои? — уточняю.
— Ну вы же всё равно у нас живёте, — фраза ложится мягко, как плед. — Ты утрясёшь бумаги, ты умеешь. Илюша будет лицом.
Илья кивает, улыбается: «Лен, ты же за меня». Я подписываю гарантийное письмо арендодателю — «только на первые полгода». Через год арендодатель звонит мне: «Платежи уходят с задержкой». Я открываю свою заначку. Мне двадцать четыре.
Параллельно я коплю на первый взнос по ипотеке — однушку в новостройке на окраине. Кофейня закрывается «в связи с пандемией» — клиенты исчезли, пекарь ушёл, арендную ставку подняли. Илья приходит домой, бросает кепку на вешалку: «Система виновата». Мама гладит ему плечо: «Ты у нас творческий, тебя зажимают». Папа ворчит, но приносит из гаража дрель: «Повесим полочки, новая идея — кейтеринг». Я улыбаюсь краешком губ и отправляю последний платёж за кофеоборудование, купленное в лизинг на меня, «потому что у тебя рейтинг кредитный хороший». Кредит закрыт. На счёте пусто.
Через год у меня получается — ипотека, ключи, гулкий коридор, где от шагов отдаётся эхо. Мама ходит по однушке, тыкает пальцем в окна:
— Вид хороший. Но далеко. Девочке одной ездить неуютно. Может, пока не переезжай? Илюше надо тренироваться к стажировке, ему комнату освободим. А ты будешь как раньше — у нас ночевать, а сюда — по выходным.
— Мам, это моя квартира, — говорю без нажима, просто произнося вслух. — Мне придётся ремонт начинать, мебель…
— Ремонт? — оживляется папа. — У нас в кладовке плита новая, Илюшиной друган привезёт кухню почти даром. Но, Лен, пока повремени с въездом. Мы тут подумали… — он оглядывается на маму.
Они «подумали», что брату предложили стажировку в центре и «ему будет удобнее жить ближе к метро», а моя однушка — это «запасной аэродром», где можно «держать вещи», встречаться с партнёрами и «иногда ночевать, если поздняя смена». Мне «на работе всё равно». Я говорю: «У меня тоже поздние отчёты, и ипотека на мне». Мама смотрит так, будто я сказала неприличное.
— Лена, не сухари. Семья — это гибкость.
Соседка тётя Зина ловит меня на лестнице:
— Слышь, доча, ты чего мрачная? — шепчет. — Родителей не выбирают, но границы ставить можно.
— Да-да, — говорю и тащу наверх коробки с посудой из «Икеи», которую покупала в рассрочку. В тот вечер я всё-таки расстелила на полу матрас и осталась на свою первую ночь. Тишина, холодильник, в который я положила единственный йогурт. Я была счастлива как человек, который наконец-то поймал своё эхо.
Илья, узнав, что я переехала, пришёл с «кейсом»:
— Лен, тут такое дело, — он открывает ноутбук, показывает презентацию. — Мы делаем образовательный проект — курсы по «осознанному предпринимательству». Нужно место для записи. У тебя тихо. Недели две, максимум три, и мы съедем. Ну ты же понимаешь, старт.
— Стартом я уже была, — у меня вырывается, но я глотаю и делаю вид, что не сказала. — Две недели?
— Ну да, — он не ловит иронии. — И ещё, можно мы тут коробки оставим? И микрофоны. И Дарья будет приходить, она наш SMM, иногда останется.
Дарья — ровная челка, длинные ногти, запах дорогой свечи. Она заносит в мой коридор коробку c надписью «Свет», ставит прямо на коврик. «Ой, прости», — говорит автоматически и идёт на кухню наливать себе воду в мой мерный стакан.
Две недели превращаются в два месяца. Я просыпаюсь от шуршания плёнки и шёпота: «Три, два, один…» На холодильнике появляются расписания эфиров. На телефоне — уведомления о переводах на мой счёт за коммуналку, половина от половины: «Мы же пока раскручиваемся», — говорит Илья. Я звоню маме:
— Мам, я так не могу. У меня ипотека, работа, отчёты, а тут студия круглосуточно. Мы договаривались на две недели.
— Лена, ты чего ведёшь себя как чужая? — её голос мягкий, как вата. — Брат запускается, не под ногами же тебе валяется. И вообще, вы же не дети, договоритесь. Не втягивай нас.
Папа позже добавляет: «Я в твои дела не лезу, но не устраивай войну. Илюша эмоциональный, ему нельзя стресс». Эта фраза как печать: «ему нельзя», значит, мне можно.
В издательстве у меня повышают ставку и дают отдельный участок: «Ты держишь сроки, без истерик», — говорит шеф. Коллеги зовут в бар, я отказываюсь. Иду в свою однушку, где на столе стоит чужой штатив, на диване чужая кофта, а в стиралке мигает чужой цикл. Я пишу в общий чат: «Ребята, с завтрашнего дня запись переносим в коворкинг. Я оплатить не могу. И прошу забрать вещи». В ответ — молчание. Потом приходит от Дарьи: «Мы всё поняли. Но мы заплатили за три недели вперёд на уборку!» Я смотрю на свой счёт и вижу там 1200 рублей от тёти Веры — «за банку варенья», которую я ей переводила, потому что ей не пробить карту.
Через пару дней Илья всё же вывез технику — половину. Оставил свет: «Тяжёлый, заберём в выходные». Выходные растянулись. Я подняла лампы и отнесла в коридор. Опёрла о стену. «Не трогай, это дорого». Я поймала себя на том, что дышу как в лифте, когда он застрял.
В этот момент мама предложила «решить цивилизованно»: устроить семейный совет «с участием тёти Раи и дяди Коли, люди прожили жизнь». В субботу в шесть пришли все, кроме моего покоя.
— Лена, — начала тётя Рая, укладывая на тарелку вареники, — ты прекрасная девушка, карьера — это хорошо. Но есть семья. Илье сейчас надо стартовать, у мужчины это важнее. Ты же как мать ему была.
— Я сестра, — сказала я.
— Сестра — это почти мама, — вставил дядя Коля. — У нас так принято.
— Принято — это когда всем удобно, — я неожиданно для себя сказала вслух. — Мне давно неудобно.
Илья посмотрел, как будто я украла у него микрофон. Папа уткнулся в телефон. Мама сказала: «Лена, не начинай». Потом были тосты за мир и звонок соседки, что «ваши гости шумят». Я открыла окно: на улице декабрь, воздух как расстёгнутая куртка, в которую пробрался ветер.
После совета мама прислала список: «Что было бы правильно»: 1) «пока» хранить у меня оборудование — «чтобы не таскать туда-сюда», 2) разрешить брату и Дарье «иногда ночевать», 3) оформить «семейную подписку» на интернет — на меня, «у тебя тариф выгодней», 4) подумать о том, чтобы «сдать свою квартиру друзьям Ильи на время их проекта, тебе стабильный доход, а ты поживёшь у нас». Пункт четыре я перечитывала три раза. Потом написала «нет» без объяснений. Через минуту пришло: «Ты неблагодарная».
Коллега Маша сказала: «Давай составим список правил. На бумаге им проще». Мы с ней в обед сели и написали: «1) Ключи только у меня. 2) Гостей заранее предупреждать. 3) Оплата коммуналки строго до 5-го числа. 4) Никаких ночёвок без согласования». Я распечатала, положила на стол на кухне. Илья посмотрел, усмехнулся:
— Ты что, управляющая? Мы же семья. Правила для чужих.
— Тогда будем как чужие, — сказала я и села за отчёт. У меня дрожали руки.
Зимой родители отвезли Илью в Турцию «перезагрузиться». Мне позвонили из банка: «Поступили просрочки по тому самому старому поручительству». Я закрыла, не подумав. Потом сидела и считала, как буду жить до зарплаты. Вечером пришла мама:
— Ленусик, ты чего серая вся? Давай борщем накормлю.
— Я не голодная, — сказала я и вдруг поняла, что это не так, но ложка в горло не лезла.
— Ты на себя посмотри, — мама присела рядом. — Нужно расслабляться. Мы с отцом подумали: у нас в квартире капитальный ремонт намечается, Илюше надо рабочий кабинет. Ты ведь не против? — это было сказано так же легко, как «сахар подай».
— А я при чём? — удивилась я.
— Ваша двушка — семейная. Мы же тебя не выгоняли, когда ты у нас жила, — мягкая логика, в которой некуда поставить точку.
— У вас? — переспросила я. — Мам, это квартира на вас, да. Но я жила в своей комнате. Сейчас у меня своя квартира, я в неё наконец-то въехала.
— Ну это же временно, — она улыбнулась. — Девочка одна. Зачем тебе столько метров? Ты ещё встретишь своего человека, вот тогда…
Вот тогда мы и поговорим, подумала я, но вслух ничего не ответила. Я сварила спагетти, отогнала в раковине чужие тарелки, поставила себе тарелку на край стола. Телефон вибрировал: чат двора обсуждал, что в подвале опять сырость, у кого-то плесень. Соседи ругались, делали фото. Быт как бумажные деньги: мнёшь — не становится меньше.
Весной Илья объявил, что у них с Дарьей «социальный проект»: они будут бесплатно консультировать молодых предпринимателей, но «для этого нужна база». Он смотрел на меня так, будто я — база данных.
— Мы сейчас набираем резидентов, — говорил он быстро, — потом будем брать плату, но сначала надо вложиться в репутацию. Нужен офис.
— Коворкинг?
— Дорого. У тебя же пустует, ты на работе. Мы ключи аккуратно берём… И, слушай, мы подумали: дай нам адрес твоей квартиры для юрлица. Это формальности, тебе ничем не грозит.
Я взялась руками за спинку стула:
— Нет.
— Почему? — искренне удивился он.
— Потому что это не формальности.
Он ушёл, громко хлопнув дверцей шкафа. Вечером написала мама: «Ты его обидела. Он отзывчивый. У него сердце. Ты же как взрослый человек понимаешь, что иногда надо уступить». Папа добавил: «Лена, не упирайся ради принципа». Я закрыла глаза и увидела себя маленькой с колючим хвостиком, которая несёт в травмпункт на своих плечах мальчишескую обиду. Тогда я думала, что так и надо: старшая несёт. Теперь я чувствовала, как плечо ломит.
Летом Илья и Дарья объявили, что «поживут у родителей», «старая квартира тесная», нужна «отдельная зона под вебинары». Мама радостно позвонила мне:
— Мы решили кухню сносить, сделаем студию. Будем как в передаче: зонирование, модульная мебель. Ты же за.
— Я? — у меня перехватило дыхание. — Я не живу у вас.
— Но это общие семейные решения, — обиделась она. — И вообще, приди на выходных, помоги замеры сделать. У тебя глаз алмаз.
Я пришла. В коридоре — рулетки, на столе — схемы из интернета. Илья ходит с шапкой на затылке, Дарья мерит место под «зелёный угол». Папа смеётся: «Вот размах!» Мама шепчет: «Мы же ради детей». Я — ради кого?
Я стояла у окна их кухни, где из крана всегда текла прохладная струя, и думала, что все эти годы я была в их сценарии — добросовестной сценографией: подай, принеси, прикрути. Я держала лампу, пока другие записывали свои речи. И вдруг захотелось опустить лампу и уйти в темноту. Не навсегда — на ночь хотя бы. Чтобы отдохнули глаза. Чтобы я впервые позволила себе не быть удобной.
Осенью Илья позвал меня «на разговор». Сказал серьёзно: «Давай по-взрослому». Мы сели в кафе у метро, на столе звенели чашки. Он выложил лист.
— Смотри, — он провёл пальцем по строкам. — Мы с Дарьей планируем брак. Нам нужно стартовое жильё. У родителей будет ремонт. И логично, что на время… — он поднял глаза, — мы будем жить у тебя. Месяца три-четыре. Ты, как старшая, войдёшь в положение.
Я молчала. Он продолжил:
— Плюс, нам надо погасить часть долгов по первой кофейне — там твоя подпись, помнишь? Мы закроем, но сейчас у нас ноль. Ты же в стабильном издательстве, тебе проще взять потребкредит под низкий процент.
Я посмотрела на его руку с фитнес-браслетом.
— Илюш, это не разговор. Это список требований.
— Это жизнь, — пожал плечами он. — Если ты сейчас не поможешь, у нас всё развалится. Хочешь, чтобы у матери давление скакнуло?
Он улыбнулся так, будто сделал мне комплимент. Я тогда впервые за долгое время не улыбнулась в ответ. И не кивнула. И не сказала: «Ну ладно». Я просто оставила его список на столе. Бариста унесла поднос, лист прилип к мокрому кружку и расползся чернилами.
После той встречи я ушла домой пешком, хотя до метро было три минуты. Ноги сами выбирали длинные кварталы, витрины аптек, запах хлеба от круглосуточного киоска. В ушах стоял голос Ильи: «Хочешь, чтобы у матери давление скакнуло?» Это было не предложение, это был приговор.
В издательстве заметили, что я стала рассеянной. Шеф сказал:
— Лена, ты у нас всегда точная. А сейчас цифры пляшут. У тебя дома всё нормально?
— Всё, — ответила я и улыбнулась, будто улыбка могла удержать табличку Excel от рассыпания.
Маша, моя коллега, как-то вечером потащила меня в бар:
— Ты задыхаешься. Давай выговорись.
Я выговорилась. Про ипотеку, про кофейню, про студию в моей квартире, про «списки». Маша слушала и не перебивала. Потом сказала:
— У тебя синдром старшей дочери. Ты привыкла быть ответственным взрослым ещё с пятого класса. Но знаешь, что самое страшное? Когда родители не замечают, что этим взрослым они сделали ребёнка.
Эта фраза засела во мне, как иголка.
Через неделю мама позвонила:
— Леночка, слушай, тут такое дело. Мы решили на твою квартиру оформить временную регистрацию для Илюши. Ну мало ли, чтобы ему было проще по документам. Это чистая формальность, ничего не изменит.
— Мам, это моя квартира, — я сделала паузу. — И это не формальность.
— Да что ты как юрист, — раздражённо сказала она. — Ты же бухгалтер, но не буквоед! Мы же для семьи!
— Нет, — сказала я.
Трубку бросили.
Через два дня звонок в дверь. Стою с кастрюлей супа, волосы мокрые после душа. На пороге Илья и Дарья. С коробками.
— Мы поживём у тебя пару недель, ремонт у родителей разгаре, — сказал брат так, будто я уже согласилась.
— Нет, — повторила я.
— Ты издеваешься? — глаза у него стали узкие. — Мы же договорились.
— Я ни на что не соглашалась.
Дарья прикусила губу:
— Лен, ну не будь жёсткой. Мы же семья. Ты же понимаешь…
Я закрыла дверь. Стояла, прислонившись к косяку, и слышала, как они ещё несколько минут перешёптывались, а потом хлопнули дверью подъезда.
На следующий день мама написала длинное сообщение: «Ты с ума сошла. Родных на порог не пустить. Ты отравляешь атмосферу. Ты с детства была холодная».
Я перечитывала это слово — «холодная» — и вспоминала, как в семь лет носила термос с бульоном брату на тренировки. Как в десять брала его в поликлинику. Холодная? Я тогда согревала всех, кроме себя.
Через неделю семейный «совет» снова собрался. На этот раз у родителей. За столом тётя Рая качала головой:
— Лена, ну ты что, квартиру жалко? Всё равно жить в ней будешь одна. Молодым надо помогать.
— А мне никто не помогал, — впервые позволила я себе сказать это вслух.
— Ты сильная, — сказала мама. — А он — чувствительный.
Я рассмеялась. Смех вышел резким, как кашель.
— Значит, сильная должна всю жизнь платить за чувствительность?
— Не передёргивай, — сказал отец. — Ты неблагодарная.
Эта фраза повисла, как гиря.
После «совета» я не заходила к родителям месяц. Они звонили — я не брала. Я сидела в своей квартире, смотрела на белые стены без обоев и думала, что впервые у меня есть тишина.
Но в конце лета Илья позвонил сам:
— Лен, я женюсь. Нам нужна поддержка семьи. И нам негде жить. Давай честно: родители стареют, им тяжело. У тебя две опции — или мы какое-то время живём у тебя, или ты сдаёшь квартиру, и мы снимаем на эти деньги жильё. Это справедливо.
— Справедливо? — переспросила я.
— Да. У тебя стабильная работа. У нас стартап, мы только начинаем.
— У меня ипотека, — сказала я.
— Ну и что? Ты справишься. Ты же всегда справлялась.
Я положила трубку.
Через неделю мама вызвала меня «на разговор». В её голосе была та самая мягкость, за которой всегда скрывался нож:
— Леночка, подумай о будущем. У тебя нет семьи, нет детей. Ты работаешь и работаешь. А Илюша — продолжение рода. Ты сама говорила, что он тебе как сын. Так вот, мать должна жертвовать ради ребёнка.
Я смотрела на неё и думала: а у меня, выходит, никогда не было права быть дочерью?
Вечером я позвонила Маше.
— Они хотят, чтобы я сдала квартиру ради брата.
Маша молчала секунду, потом сказала:
— Лена, а что хочешь ты?
Я впервые не знала, что ответить.
Осенью родители пригласили меня на ужин. Я долго сомневалась, но пошла. За столом снова сидели тётя Рая, дядя Коля и ещё парочка «советчиков». Илья в костюме, Дарья рядом, сияет.
— Мы собрались, — начал отец, — чтобы решить вопрос. Семья должна быть едина. У нас есть две квартиры: наша и Ленина. Разумно, чтобы молодые жили в Лени-ной, а Лена пока поживёт у нас. Всё равно она одна.
— Я не согласна, — сказала я.
Мама посмотрела так, будто я ударила её по щеке.
— Лена, ты что, хочешь разрушить семью?
— Семья разрушилась тогда, когда из меня сделали кошелёк.
Тишина. Даже тётя Рая замерла с вилкой.
— Ты обязана помочь, — наконец сказала мама. — Ты ведь тоже наш ребёнок…
Она запнулась, и я услышала в своей голове недосказанное: «но не такой».
Я встала из-за стола и сказала:
— Я тоже ваш ребёнок! — и добавила после паузы: — Не спорим. Но квартира не для тебя.
Тишина стала вязкой. Никто не хлопнул дверью, никто не закричал. Только отец тяжело выдохнул. А я пошла к выходу.
В тот вечер я впервые почувствовала, что могу сказать «нет» и остаться на своих ногах. Но я знала — это ещё не конец. Семья так просто не отпускает тех, кто был «ответственным» слишком долго.
После того ужина мне звонили каждый день. Иногда мама, иногда отец, чаще — Илья. Звонки начинались одинаково:
— Лена, ты остынь. Давай без эмоций. Нам просто нужно решить бытовой вопрос.
— Лена, ну ты же понимаешь, это временно.
— Лена, мама плачет ночами, ты её до могилы доведёшь.
Я ставила телефон на беззвучный и слушала, как в моей квартире работает стиралка. Белые простыни крутятся, и мне казалось, что это единственный звук, который принадлежит только мне.
Через две недели в моём подъезде появилась тётя Рая. Стояла у двери, держала банку варенья.
— Доча, — сказала она. — Я старше, я много видела. Ты зря упираешься. Семья — это подушка. Сегодня ты для них, завтра они для тебя.
— Завтра никогда не наступало, — ответила я. — С детства.
Она вздохнула, оставила банку и ушла. Варенье так и стояло на тумбочке до зимы, пока не покрылось плесенью.
В издательстве началась подготовка к крупному проекту. Я сутками сидела за отчётами. Маша приносила мне кофе, иногда мы вместе оставались до ночи. Она однажды сказала:
— Знаешь, я тебе завидую. У тебя есть место, куда ты возвращаешься. Твоя квартира. Пусть пустая, пусть с голыми стенами, но твоя.
И в тот момент я поняла: да, у меня есть мой кусок пространства, где нет чужих коробок, чужих требований, чужих списков. И я не хочу это терять.
В ноябре отец позвонил снова. Голос усталый, хриплый:
— Лена, я не хочу ругаться. Но пойми: мы с матерью уже не молодые. Если что случится, Илья останется без крыши. А у тебя квартира. Логично же…
— Логично, что я буду спасать, как всегда? — спросила я.
— Ну ты же сильная.
— А если я хочу быть слабой?
На том конце повисла тишина. Потом он сказал:
— Значит, ты против семьи.
Я отключила.
Перед Новым годом мне пришло письмо из банка. Напоминание о старом поручительстве. Тот самый кредит на кофейню. Просрочка снова. Я взяла справку: долг частично списан, но часть висит — и на мне тоже. Я принесла бумагу домой и положила на стол. И смотрела на неё, пока глаза не заслезились.
Я позвонила брату.
— Илюш, у меня уведомление. Ты собираешься гасить долг?
Он раздражённо вздохнул:
— Ты опять начинаешь? Мы сейчас на нуле, но весной пойдут деньги. Потерпи.
— Это не я должна терпеть. Это твоя ответственность.
— Слушай, если ты не готова помогать, так и скажи прямо.
— Я говорю.
Он замолчал. А потом холодно произнёс:
— Значит, всё. Семейные отношения обрубила сама.
На новогодний ужин меня не пригласили. Я сидела в своей однушке, за окном хлопали петарды. У меня на столе была тарелка оливье и мандарин. Телефон молчал.
Я открыла окно, впустила запах пороха и чужого веселья. И подумала: а может, это и есть мой подарок — тишина?
Весной я случайно встретила соседа, дядю Колю. Он остановил меня у подъезда:
— Ленка, не держи обиды. Родители всё равно будут на его стороне. Но твоя жизнь — твоя. Не отдавай её.
Я кивнула.
Летом мама пришла ко мне сама. В руках сумка с продуктами.
— Я купила тебе рыбу, которую ты любишь. Давай поговорим.
Мы сели на кухне. Она посмотрела на меня устало:
— Я понимаю, ты злишься. Но мы всё равно семья. Илья готовится к свадьбе. Ему нужна поддержка.
— А я? — спросила я.
Она отвела глаза.
— Ты у нас сильная. Ты сама справишься.
Я улыбнулась горько:
— Знаешь, я тоже ваш ребёнок.
Она вздрогнула. И тихо сказала:
— Не спорим. Но квартира не для тебя.
Эта фраза прозвучала как удар. Я встала и открыла дверь. Мама посмотрела на меня, но не зашла дальше порога. Потом развернулась и ушла.
С тех пор прошло три месяца. Мы почти не общаемся. Иногда мама пишет: «Ты как?» — я отвечаю коротко. И всё.
В квартире по-прежнему белые стены, недоделанный ремонт. Иногда мне кажется, что эта пустота отражает мою жизнь. Но в этой пустоте есть моё дыхание, мои шаги, мои ошибки и мои решения.
Я не знаю, чем всё закончится. Может, брат всё равно попытается влезть в мою жизнь. Может, родители перестанут звонить. А может, однажды они снова соберут «совет» и будут уговаривать меня.
Но впервые за долгие годы я знаю одно: я имею право сказать «нет».
И это «нет» звучит громче, чем любые их слова.
История не имеет конца. Потому что в каждой семье есть свои Ильи, свои «ответственные старшие» и свои советы, где решают чужую жизнь.
А мне остаётся одно — сидеть в своей квартире и учиться быть не только старшей дочерью, но и самой собой.
Отчим — не отец