— Ты как вышла замуж и перестала со мной общаться! Твой муж — манипулятор.

— Лика, ну ты хотя бы скажи, жива? — я смешно машу руками перед её лицом, потому что подруга смотрит как будто сквозь меня, на витрину с эклерами.

— Жива, — улыбается она натянутой улыбкой и поправляет кольцо на безымянном. — Привет, Ира.

— Привет, — отвечаю и сразу решаю не тянуть. — Скажи честно: ты меня теперь намеренно избегaешь? Или у тебя просто пропал свободный слот между варкой борща и разбором коробок?

— Не начинай, — морщится Лика. — В первые месяцы после свадьбы у всех каша. Мы квартиру взяли, ремонт, быт, поездки к Глебиным родителям…

— Я всё понимаю, — перебиваю я, хотя понимаю плохо. — Но ты же буквально исчезла. Мы с тобой в зал хотели ходить. Я прихожу — а ты уже уходишь, даже «привет» из мессенджера не отправляешь.

— Когда получается, тогда и прихожу. Мне теперь отчитываться перед тобой, когда приседать? — в голосе щёлкает раздражение.

— Да при чём тут приседать! — тоже закипаю. — Мы же раньше на мастер-классы бегали, валяние из шерсти, керамика, каллиграфия… По пятницам в кафешках зависали. А сейчас что? Тебя муж на привязи держит?

— «Муж на привязи» — это сильно, — сухо усмехается она, обводя взглядом зал. — Просто моя жизнь изменилась. Я теперь семьёй занимаюсь. С Глебом в кафе хожу, к его родителям мы каждую субботу ездим. Надо помогать.

— Понимаю. Вопрос только: почему при этом в твоей жизни не осталось места для меня? Или я вычеркнута постановлением семейного совета?

— Замуж выйдешь — поймёшь, — говорит она так, будто закрывает крышку коробки. — Ира, мне, правда, пора. Я забежала на двадцать минут.

— Спасибо, что предупредила, — выдыхаю. — За кофе не переживай, я оплачу. Я же тебя «выманивала», помнишь?

— Помню, — кивает Лика, достаёт телефон. — И, пожалуйста, не пиши мне про тренажёрку утром. Если пойду — то днём.

— Я работаю днём, — напоминаю.

— Вот видишь, — говорит она так, словно ставит точку в уравнении, и поднимается. — Созвонимся.

— Конечно, — отвечаю пустоте, потому что дверь уже звенит над её головой.

Я некоторое время смотрю на чашку латте, словно там есть подсказка. Пузырёк молочной пены лопается, и мне кажется, что это звук нашей дружбы. Глупая метафора, но других нет.

Раньше она писала мне: «Выходи, у меня есть десять минут, покажу котёнка, которого встретила у метро». Я выбегала, и мы шли через парк, где пахло тополем и выпечкой.

Лика исподтишка крошила слойки воробьям, а я отбирала у неё бумажный пакет: «Ты опять сидеть будешь в офисе голодная». Мы знали привычки друг друга как расписание электричек, могли подменить, если один опаздывает.

— Ты сегодня стрижёшься? — спрашивала я.

— Да. А ты на йогу?

— Да. В семь ноль-ноль. Ты успеешь?

— Конечно, — отвечала она, и мы после работы встречались в «Теории кофе», где пахло корицей, а бариста знали наши имена.

Смешно, но первые признаки перемены возникли не после свадьбы, а ещё до неё. В день, когда Глеб официально «познакомился с подругой невесты». Он пожал мне руку как начальник охраны торгового центра — сухо, внимательно, оценивающе.

— Рады знакомству, — сказал он, а потом, обращаясь к Лике, добавил, даже не притворившись шёпотом: — Мы же договаривались ненадолго.

Я тогда отшутилась: «Да-да, я в формате “кофе навынос”», — и правда ушла быстро. Но взгляд Глеба, который возвращался к часам на запястье чаще, чем к нам, врезался куда-то в память.

— Он у меня очень собранный, — объясняла Лика потом. — Знаешь, люди, у которых всё по полочкам.

— И ты хочешь стать такой же полочкой? — спросила я и тут же пожалела.

— Ира, — вздохнула она, — не язви.

После свадьбы «полочки» в её жизни расплодились, как контейнеры в Икее. «Мы к родителям», «мы в банк», «мы в магазин за шторами», «мы в сервис», «мы устали». Слово «мы» обволакивало её как плед, а я стучалась в этот плед, как в дверь, в которой снаружи нет ручки.

Я делала попытки аккуратно. Писала: «Лик, хочу тебе показать прикольный мастер-класс по лепке из глины, там такое уютное место». Она отвечала: «Классно звучит. Но у нас суббота занята, в воскресенье едем к тёте Глеба. Давай позже». «Позже» не наступало, как понедельник в сказках о нерадивых учениках.

Я успокаивала себя рациональными фразами: взрослые люди расходятся по своим сценариям. У одних семья, у других карьера, у третьих марафоны, у четвёртых путешествия. Но что-то в Ликиной «семье» скрипело слишком громко.

Скрип этот звенел из её сторис: «Сегодня учусь печь ватрушки», «впервые сажаю рассаду», «люблю субботние поездки на дачу». Лика не любила печь. Не любила землю на ногтях. Не любила ранние подъёмы. Я знала это так же точно, как знала её номер обуви.

— Ты точно счастлива? — однажды спросила я голосовым.

— Да, — пришёл ответ минут через сорок. — Просто очень много дел. Когда-нибудь всё устаканится.

Когда-нибудь. Удивительное слово, которое всегда идет с тобой, но никогда не приходит.

В среду я решила, что хватит ходить вокруг дач. Пошла в зал пораньше. Лика отметилась в приложении в 10:35 — я видела это, у нас общий абонемент. Я ворвалась в раздевалку в 10:42, где пахло тальком и чистящим средством. На скамье рядом с зеркалом лежала Ликина полотняная сумка с зелёным кроликом-брелком. Я улыбнулась: «Сейчас поймаю».

— Ирина? — кто-то позвал меня от двери. Я повернулась — и столкнулась взглядом с Глебом. Он стоял в идеально сидящих спортивных штанах и держал в руке бутылку с водой, как трофей.

— О, привет, — выдохнула я. — Ты тоже сюда ходишь?

— Иногда, — он даже не попытался изобразить радость. — Лика уже заканчивает. Ей скоро нужно.

— Нужно — куда? — не удержалась я.

— Домой. У неё дела. — Он произнес «дела» таким тоном, будто речь шла о судебных постановлениях.

— Скажешь ей, что я здесь? — попросила я.

— Она знает, — ответил он и ещё раз глянул на часы, как дорогая птица на солнце.

Я стояла с шнурком от кроссовка в руке и чувствовала себя школьницей без пропуска. Лика прошла к шкафчику так быстро, что мы едва чиркнули взглядами.

— Лик, подожди! — я шагнула к ней.

— Ира, я опаздываю, — сказала она тихо, но в этом «тихо» было больше досады, чем в крике. — Я позже тебе напишу.

— Ты никогда не пишешь «позже», — вырвалось у меня.

— Не драматизируй, — она вытащила куртку, как фокусник платок. — Созвонимся, правда.

Глеб уже стоял у двери, и мне вдруг показалось, что между ними натянута невидимая лента, которая тянет Лику в его сторону. Я осталась сидеть, глядя на зелёного кролика на её сумке. Кролик тоже смотрел на дверь.

Тренировка не получилась. Я жала гантели как чужую вину и злилась на себя за то, что вообще пришла. «Может, я правда навязчива?» — думала я, возвращаясь домой.

Но стоило открыть телефон, как сомнение растаяло: Лика выложила сторис — «Завтрак на двоих» — и тарелка с омлетом в форме сердечка сияла, как рекламный баннер «Семейное счастье». Внизу подпись: «Люблю наши тихие будни».

Я почти не удержалась и написала: «Красиво. А на тренажёры времени нет, да?» Стерла. Потёрла виски. Написала другое: «Ты сегодня мелькнула в зале, хотела тебя обнять». Ответа не было.

Я струсила звонить снова и написала: «Лик, я скучаю. Давай хотя бы прогуляемся вокруг твоего дома? Пятнадцать минут. Я заберу тебе кофе внизу». Ответ пришёл мгновенно, словно она сидела с телефоном в руке: «Ладно. Только быстро. Я на обеде».

Во дворе дул сухой весенний ветер, играя голубыми пакетами на кустах. Я держала два стакана, один с корицей, второй без.

— Привет, — Лика выглядела уставшей; под глазами легли тени, которых раньше не было.

— Привет, — я протянула ей стакан. — С корицей тебе как раньше.

— Спасибо, — она глотнула и вздохнула, как будто кофе вычеркнул из её списка ещё один пункт.

— Лик, я сразу скажу, — начала я. — Я не понимаю, что происходит. Ты будто спряталась, и я стучу, стучу… А там тишина.

— Ира, — сказала она и отвела взгляд, — просто дел много. Мы с Глебом… Мы сейчас живём в режиме марафона. Я всё пытаюсь наладиться к его графику. Он привык к порядку. А у меня всегда было «как получится». И вот — учусь.

— Ты учишься печь ватрушки, сажать рассаду и ездить на дачу к его родителям каждые выходные? — я не удержалась.

— Да, — она кивнула. — Его мама очень трогательная. Ей нужна помощь. Да и приятно, знаешь, когда тебя принимают в семью.

— А у тебя своя была. Мы с тобой были семьёй, Лика, — я произнесла это и почувствовала, что голос дрогнул.

— Ты действительно думаешь, что дружба — это когда у меня всегда открыта дверь в любое время? — она смотрела прямо, без привычной мягкости. — У меня теперь другой приоритет. Это нормально.

— Нормально — это не стирать людей ластиком, — сказала я жёстче, чем собиралась. — Можно же найти полчаса. Час. Раз в неделю. Мы раньше мечтали, что когда будем взрослые, у нас будут традиции. «Среда — день кино». «Воскресенье — бранч в “Теории кофе”». А ты теперь говоришь «у меня приоритет». И всё.

— Я не хочу выбирать слова аккуратно, — вдруг резко сказала Лика. — Потому что иначе ты опять поймёшь по-своему. Я правда устала. Давай честно: ты часто звонишь не просто так, а когда тебе плохо. Ты сливаешь в меня свою тревогу, а я потом хожу как выжатая. Глеб это видит. Говорит: «Ты приходишь после встреч с Ирой как после ночного дежурства». И мне не хочется так.

— То есть проблема во мне? — я почувствовала, как во мне растёт обида. — Я токсичная? Я «ночное дежурство»?

— Я не говорю «токсичная», — мягче произнесла она. — Просто мне сейчас хочется тишины. Хочется быть хорошей женой. Хочется научиться простым вещам — готовить, наводить порядок, слушать… Я знаю, как ты к этому относишься: «фу, домохозяйка». Но мне почему-то приятно. Может, пройдёт. Но сейчас так.

— И мы где в этой схеме? — спросила я. — Мы — это я и ты, наши двадцать лет «позвони, я рядом»?

— Они у меня в сердце, — она положила ладонь на куртку, будто там лежали наши фотографии. — Но, пожалуйста, не требуй от меня прежнего графика. Я не вывожу.

— Я не требую графика, — сказала я. — Я прошу не закрывать дверь. И не говорить фразами «замуж выйдешь — поймёшь». Это неприятно.

— Прости, — пробормотала Лика. — Я не хотела тебя задеть. Я правда спешу. У меня борщ на плите.

— Скажи честно, — я посмотрела ей в глаза. — Глеб не против того, чтобы ты встречалась со мной?

— Он… — она замялась. — Он считает, что мне сейчас лучше больше отдыхать. И меньше тревожиться. С тобой я часто начинаю всё анализировать. А он говорит: «Живи сейчас, не копайся». И знаешь, это иногда работает.

— Понятно, — сказала я. — Удобно — «меньше тревожиться», если это значит «меньше общаться с Ирой».

— Ира, не надо, — тихо произнесла она. — Правда. Я не хочу ругаться. Спасибо за кофе. Я побежала.

— Беги, — кивнула я. — На связи?

— На связи, — ответила она так, будто слово «связь» означало выключенный телефон.

Вечером мне позвонила наша общая однокурсница — Серафима, та самая, что когда-то рисовала смешные карикатуры на преподавателей.

— Ира, привет, — её голос шелестел, как бумага. — Ты в курсе, что Лика не отвечает никому? Я ей писала про встречу однокурсников. Молчок.

— В курсе, — вздохнула я. — У неё теперь «приоритеты». Семья, дача, ватрушки.

— Ватрушки? — Серафима засмеялась. — Лика же ненавидит тесто. Помнишь, как она сказала: «тесто — это клей для нервов»?

— Помню, — я улыбнулась и тут же вздохнула. — Похоже, теперь клей нужен.

— Слушай, — осторожно начала Серафима, — ты не подумай, что я лезу… Но мне показалось, что Глеб… ну, как бы сказать, контролирующий. На свадьбе, помнишь, он даже тосты регулировал? «Коротко, без историй». Это странно.

— Я тоже это заметила, — призналась я. — Но где грань между «заботой» и «контролем»? Я же не знаю, что у них дома.

— А хочешь знать? — хмыкнула она. — Я бы хотела. Но, боюсь, Лика не расскажет. Ей сейчас важно, чтобы казалось, что всё «как у людей».

— «Как у людей» — это чьих? — спросила я. — В нашем детстве «как у людей» — это когда «муж — добытчик, жена — хранительница». Но мы же выросли.

— Кто-то вырос, — сказала Серафима. — А кто-то просто устал выбирать и решил плыть по готовой колее. Это тоже выбор.

Мы ещё немного помолчали, слушая, как по трубке потрескивает весна. Потом я открыла чат с Ликой и написала:

— «Я не хочу тебя терять. Скажи, пожалуйста, как мне быть? Я готова подстроиться. Раз в две недели? Десять минут? Звонок, когда тебе удобно?»

Сообщение зависло с одной галочкой, как самолёт в зоне турбулентности. Я закрыла телефон. Открыла. Закрыла. Открыла. Ничего не менялось.

Ночью мне приснилось, что мы идём по заброшенной оранжерее, где всё заросло плющом. «Смотри, как красиво», — говорю. «Нельзя трогать», — шепчет Лика, и я вижу, что её ладонь связана невидимой ниткой с чьей-то рукой в тени.

Утром я проснулась с ясной, как стекло, мыслью: «Если бы ей было нужно — она бы нашла время». И тут же обругала себя за жесткость. Потому что мы никогда не знаем, какие цепочки держат другого человека.

Вечером в ленте мелькнул её пост: «Мой первый опыт с ватрушками с творогом». На фото — поднос золотистых кругляшей, ровных, как пуговицы. «Секрет — много терпения и немного любви», — написала Лика. Я сидела на кухне, ела гречку с огурцом и неожиданно почувствовала, как подступает смешной ком в горле.

— Ты же ненавидишь печь, — сказала я пустой кухне. — Или теперь любишь?

Я не удержалась и оставила комментарий: «Лик, как же ты быстро учишься! Раньше говорила, что “тесто — клей для нервов”. Похоже, нервы крепкие? Расскажешь рецепт? Скучаю».

Ответа не было. Через полчаса сердечко в директ не отправилось: «Пользователь ограничил возможность писать ему». В чате — «Вы больше не можете отправлять сообщения этому контакту».

— Вот и всё, — произнесла я. — Дружба по подписке. Срок действия истёк.

Я долго сидела в темноте и думала, что меня задело больше всего. Не Глеб, не дача и не ватрушки. А то, что меня заменили словом «мы». Оно тёплое — если в нём есть оба. Но меня туда не звали, просто закрыли дверь.

И всё же я не стану судить. Иногда люди исчезают не потому, что стали злыми, а потому, что пытаются выжить в новой системе координат. Может, «жена» для Лики — не кандалы, а лестница. Время покажет.

Я только знаю, что не хочу растворяться в чужом «мы». И, возможно, поэтому мне пока не светит свадьба. Но если Лике однажды снова понадобится моя рука, она знает, что я умею держать крепко.