Евгений проснулся от чужого звуко-сигнала — короткого трели, которой он не назначал ни будильников, ни напоминаний. Телефон лежал на прикроватной тумбочке жены; экран мигал: «Мама — 06:20». Он не брал чужие трубки из принципа, но Лена, не открывая глаз, нащупала смартфон и, уткнувшись носом в подушку, включила громкую связь — привычка, появившаяся в последние месяцы, как будто ей хотелось, чтобы каждое мамино слово обязательно было кем-то услышано, подтверждено, проверено.
— Леночка, — жалобный шепот Маргариты Павловны, с характерной паузой, из которой рождалась обида, — тут у меня в кухне… вода. Прямо под линолеумом. Ты знаешь, я всю ночь лежала и думала — дело в стояке. И давление. Голова болит. А ЖЭК — они бессердечные. Эти мальчики, которых нам прислали, ну что они понимают… Женька-то у тебя молодой, у него руки… Он ведь разбирается. Пускай заедет, а?
Евгений смотрел в потолок с микротрещинами — память о прошлой протечке сверху. Слово «Женька» в этом тягучем голосе обесцвечивало его возраст, работу и собственный опыт так, будто он опять студент-практикант на подработке. Ему было тридцать два, он руководил небольшим отделом в IT-компании, где с утра до вечера решал чужие проблемы, и у него не было ни времени, ни желания «заехать» просто потому, что взрослой женщине неудобно звонить сантехнику.
— Ма, — зевнула Лена. — Сейчас рано. Женя… — она запнулась и перевела взгляд на мужа. — Мы после обеда заедем, ладно?
«Мы», подумал он. Это «мы» всегда означало: «ты». И еще означало — «не спорь».
Ипотечная квартира в двенадцати минутах пешком от метро, две комнаты, кухня, балкон, неудачная планировка с пазухой коридора, где поселился велотренажер, купленный на распродаже и сразу ставший вешалкой для сумок. Платеж по кредиту каждый месяц напоминал, что чужая собственность может становиться своей только в обмен на годы — чужие и свои. Ленина зарплата плясала, то увеличиваясь из-за премии, то худея из-за простоя: она вела проекты в культурном центре, где все зависело от грантов и чьего-то настроения. Его доход был стабильнее, но на двоих с ипотекой и растущими ценами это давало лишь ощущение тугой стяжки вокруг груди.
После обеда он действительно оказался в квартире Маргариты Павловны, в старом фонде с широкой лестницей и запахом кошек. «Ее крепость», как Лена называла эти два потолка и стены, увешанные тарелками с городами, где теща никогда не была. Вода под линолеумом оказалась водой. Стояк — стояком. Евгений сжал губы и позвонил сантехнику, который два часа спустя пришел, поставил диагноз и ушел за деталями. Маргарита Павловна все это время сидела на табуретке и то охала, то смотрела в окно, то качала головой:
— Ну я не знаю. Сейчас все через деньги. А у меня таблетки, ЖКХ, эти мучители с капремонтом. Лен, ты же понимаешь, я бы сама… но сердце. Вчера давление до ста восьмидесяти поднималось. Я, может, и не доживу до следующей индексации, — она произнесла это спокойно, как прогноз погоды. — Женечка, милый, ты же у нас хозяйственный.
Хозяйственный — еще одно слово, от которого у него внутри сжималось. Маргарита произносила его как похвалу, но в этой похвале всегда слышался приказ.
Сантехник вернулся, заменил кусок трубы, оставил чек и ушел. Евгений молча положил деньги на стол — у тещи на карте почти всегда «минус до пенсии». Лена тихо пожала его локоть, благодарно. Маргарита Павловна вздохнула:
— Вы — молодые, вам и так тяжело. Но ведь я старалась, чтобы вам… Лена, доченька, ты же помнишь, я на твою свадьбу все отдала… Зять у меня золотой, да. Ну, по крайней мере, был.
Последняя фраза прозвучала как случайная, но неслучайность звенела в паузе. Евгений сделал вид, что не услышал.
Теща появилась в их доме вскоре после этой протечки. «На пару дней, пока высохнет линолеум, а то он пузырится», — сказала Лена, глядя в сторону. Маргарита Павловна принесла с собой две сумки одежды и один тяжелый пакет с фальшивым деревцем в горшке — «суеты меньше, чем с живыми» — и сразу заняла кухню, объяснив, что у молодых «совершенно не продуманая система хранения» и «крупы должны стоять по росту». Евгений на второй день обнаружил, что его любимая сковорода «неправильная» и теперь хранится «там, куда рука не тянется, зато правильно по логике».
Первые замечания были «в шутку», потом — «по-доброму». За неделю он узнал, что «люди без контроля срочно разучиваются стирать» и «в этой пыли ребенок заболеет», хотя ребенка у них не было: к теме детей Маргарита подходила издалека, как кошка к миске, делая вид, что ей неинтересно, но нюхая воздух.
— Женя, — сказала она утром в субботу, — вот ты как считаешь, детям сколько сладкого можно? Я вчера в газете читала: если манную кашу не варить на молоке, у них потом проблемы… — и перевела взгляд на Леныны таблетки от железа на столе. — Вы же экономите. Но на здоровье — нельзя. Хотя кому я говорю, ты ж мужчина, у вас своя логика.
Его оружием было молчание. В компании он умел договариваться, ставить границы, но здесь любое «нет» встречало накаты волн, пенящихся словами про «родство», «опыт» и «добрые намерения». Маргарита засыпала вечерний чай рассказами о том, как «все подорожало», как «соседка Нина живет на одну пенсию и не жалуется», как «мужчины нынче пошли… мягкие». Слово «мягкие» она произносила с такой нежностью, что после него хотелось стукнуть кулаком чем-нибудь твердым, чтобы опровергнуть диагноз.
Евгений уезжал на работу пораньше, чтобы подольше не слышать цоканья и вздохов. Коллеги — особенно Илья, друг еще с университета — замечали, что он стал раздражительным. В курилке (куда он заходил не курить, а стоять) Илья понизил голос:
— Ты или съезжай с ней, или пусть она. Иначе ты скоро будешь оправдываться, почему дышишь не тем ритмом.
— Ипотека, — сказал Евгений. — Мы не потянем еще и съем. А мама… — он чуть не сказал «мама», вовремя спохватившись. — Теща. У нее тоже свой ремонт теперь. «Пузыри».
— Пузыри — не аргумент, — отрезал Илья. — Аргумент — договоренности. Напиши список правил. Выдержишь?
Евгений подумал, что это звучит разумно. Вечером он попытался. Лена, открыв ноутбук, кивала, записывала: «не трогать наши полки», «не обсуждать детей», «не влезать в наши расходы». Маргарита Павловна слушала, покачивая ногой, а потом сказала:
— Ребята, вы такие молодые. Я вас слушаю и думаю: вы меня, наверное, хотите воспитывать? Я в шестидесять лет уже дважды переезжала, пока вас не было, я многое пережила. Я же добра хочу. Если вам не нравится — я уйду. Но не сегодня, а когда отлежусь, у меня спина.
У Лены дрогнули глаза. Она закрыла ноутбук и погладила мамину руку. Евгений пошел на балкон дышать «не тем ритмом».
День, когда все сместилось, начался невинно. В чате дома кто-то выложил видео: соседка с третьего устроила «балконный фестиваль» — включила громко музыку, и весь подъезд слышал хиты девяностых, пока кто-то не вызвал участкового. Маргарита Павловна, вдохновившись, заявила, что «надо сплотить жильцов» и устроить субботник во дворе — «потому что у нас управляющая компания бездушная, а трактора дорогие». Лена поддержала: это был ее жанр — социальные проекты и «развивать сообщество». Евгений аккуратно спрятал выходные на диван под предлогом «сдачи спринта»: выдавать задачи своей команде и читать отчеты в фоне можно было и с телефона.
На субботнике теща неожиданно засияла: командовала, распределяла, лепила из соседей армейский взвод, смотрящий на мир глазами Маргариты Павловны. Она даже подружилась с Николаем Петровичем из пятой квартиры — сухим мужчиной с аккуратной бородой, который, как выяснил Евгений, ведет в чате бесконечные битвы с УК и хранит архив претензий. Николай Петрович с готовностью взялся «объяснить, как надо писать письма правильно, чтобы им боялись». Вечером у них на кухне появились распечатанные шаблоны, и Маргарита расправляла их на столе, как знамена.
А на следующий день Евгений обнаружил, что одной из «тем» писем стала их лоджия: «вопиющая нерациональность использования пространства», «склад бездарных приобретений» и «эстетическое загрязнение вида во двор». Формулировки пахли Николаем Петровичем.
— Мама, — осторожно начала Лена. — Мы тут жили два года без твоих писем. Может, не надо жаловаться на наши же вещи?
— Это не жалоба, это общественная активность, — сказала Маргарита. — Это вас касается только потому, что вы — часть дома. А дом — это мы все. И дети, между прочим, не должны видеть, как взрослые превращают лоджии в хламовники. Это формирует у них…
— У каких детей? — спросил Евгений и сразу пожалел. Маргарита распрямилась, как струна.
— У будущих. Если они будут, конечно. При такой дисциплине — сомневаюсь.
Лена вспыхнула. Евгений почувствовал, как через грудь тянется тонкая проволока, отчего дыхание уже не просто «не тем ритмом» — оно иной тональности.
Он молча взял пакеты с бутылками для сдачи и ушел. По дороге в пункт приема он звонил Илье и говорил, сам удивляясь ровности голоса:
— Я выгорел дома. Это смешно. На работе ресурс есть, дома — ноль.
— Это не смешно, это диагноз. Делай действие, — сказал Илья. — Любое. Хотя бы замок на балкон.
Евгений не стал вешать замок. Он сделал другое действие: сел вечером и разложил семейный бюджет в таблицу — просто, чтобы увидеть цифры, не слова. На одной вкладке — ипотека, коммунальные, продукты, Ленина «программа по театральному проекту», его «кредитка, которую пора закрыть», на другой — «помощь маме Лены», «непредвиденные расходы», «непредвиденные, но ожидаемые просьбы». И третья вкладка — «ремонт у тещи — вода под линолеумом».
Когда он показал Лене, она устала улыбалась:
— Это очень… структурно. Только маме лучше не показывать, она обидится. Ей кажется, что мы… ну… должны помогать без бухгалтерии. И ты же знаешь, она не зло.
«Не зло», подумал он. «Не зло» — это как «не жара» при тридцати двух.
Маргарита Павловна стала «временно» жить у них на третью неделю. Ее ремонт «оставалось только согласовать», но сначала у Николая Петровича «намечалось собрание», а потом еще нужно было «дождаться мастеров», «пережить скачки температуры», «обработать стены от плесени» — плесени не было, но Маргарита говорила об этом уверенно, потому что видела передачу.
Вечера проходили по сценарию «мягкого давления»: то историями о детстве Лены («как она в четыре года сама сложила белье, потому что у нее была дисциплина»), то инсталляциями из газетных вырезок («не храните наличные дома: их сжирает инфляция; храните у того, кто умеет»), то телефонными разговорами с родственниками — двоюродной тетей Ниной и двоюродным братом, которые, как по команде, интересовались, «как молодые справляются». Лена косилась на мужа, словно проверяя, услышал ли он подтекст, и тут же делала вид, что его нет.
Пятничный вечер испортил сосед. Точнее, соседка с третьего, та самая, с музыкой. Она зашла «на минутку», попросить соли, а заодно «предупредить», что «у мамы тут громкие разговоры, у меня ребенок засыпает», и что «можно чуть тише». Маргарита Павловна улыбнулась так, будто услышала анекдот, и сказала, что «дома — крепость», и «никто никому не может указывать, как разговаривать», и что «детям надо закаляться». Соседка ушла, оставив на коврике невидимую трещину.
Ночью в чате дома появилась длинная тирада Николая Петровича о «поведенческой бескультурности». Маргарита поставила лайк. Евгений выключил телефон и лежал, слушая, как в соседней комнате Лена медленно рыдает в подушку — тихо, чтобы никто не услышал. Он не вошел: не потому что не хотел, а потому что не знал, с какой позиции. Мужа? Судьи? Стороннего эксперта?
Утром Маргарита объявила:
— Я подумала: раз уж мы вместе, давайте сделаем у вас по-человечески в ванной. У вас смеситель — не тот, у меня в «Ленте» по акциям видела отличный. И полотенцесушитель… его нужно заменить, у меня руки мерзнут.
Евгений сделал глоток кофе. Он понял, что слово «вместе» теперь означает «я буду изменять ваш дом по своей логике». И понял, что его терпение — невозобновляемый ресурс.
Он улыбнулся и сказал:
— Мама, — слово само сорвалось, и он спохватился, — Маргарита Павловна. Это наша ванная. Мы сами решим, что в ней менять.
Она посмотрела на него с удивлением, потом — с улыбкой, потом — с усталой добротой:
— Женя, ты хороший мальчик. Но иногда… мягкий. Мужчина — это тот, кто берет ответственность. Я тебе говорю как женщина, прожившая жизнь.
Он промолчал. Он всегда промалчивал в эти моменты — потому что любил Лену, потому что не хотел сценария «между молотом и наковальней», потому что у него изнутри шла волна: «подожди, пройдет».
Но теперь он чувствовал, что волна откатывается, оставляя песок. И на песке — отпечатки чужих ног.
Неделя потянулась вязкой серой массой, в которой рабочие звонки и собрания по Zoom были для Евгения почти отдыхом. Там его хотя бы воспринимали как специалиста, а не как «мальчика с руками». Там можно было говорить рационально, без подтекста, без этих вздохов и пауз, за которыми прятались требования.
Маргарита Павловна обживалась в их квартире основательно. Она пересмотрела кухонные полки ещё раз, заявив, что «молодёжь не умеет хранить специи правильно». Вечером у неё появлялись новые идеи: «надо перевесить шторы, слишком тёмные», «нужно переставить диван, а то телевизор под углом», «хорошо бы купить морозильный ларь — у вас маленький холодильник».
Лена старалась не вступать в конфликты. Она либо соглашалась, либо переводила разговор. Евгений наблюдал, как жена стала чаще задерживаться на работе: «у нас совещание», «коллеги позвали обсудить проект», «я отвезу документы». Иногда он ловил себя на мысли, что легче, когда её нет дома. Но тут же стыдился этого — всё-таки Лена ни в чём не виновата.
Вечером в пятницу они впервые по-настоящему столкнулись из-за денег. Евгений вернулся с работы, а на столе лежал чек из магазина сантехники.
— Это что? — спросил он, глядя на жену.
— Мам… ну, мы с мамой купили смеситель. Тот, что она говорила. По акции, между прочим, — Лена старалась улыбнуться, но в её голосе звучала усталость.
— «Мы»? — переспросил он. — Я не давал согласия. У нас ипотека, кредитка, планы на отпуск. Ты хоть знаешь, сколько он стоит?
Маргарита Павловна вышла из кухни с кружкой в руках, словно подслушивала, а теперь решила вступить официально:
— Женя, ну что ты так? Ты же мужчина. Разве плохо, что у вас теперь будет нормальный смеситель? Лена должна мыть посуду в удобстве. Ты о ней подумал?
Евгений сжал челюсти. Он хотел сказать, что посуду чаще моет он, потому что Лена вечерами занята. Хотел напомнить, что деньги — это не резиновая материя, их приходится зарабатывать. Но остановился: любое слово стало бы началом войны.
Он ушёл в спальню, закрыл ноутбук и открыл таблицу бюджета. Там, на третьей вкладке, он добавил ещё одну строку: «смеситель — инициатива».
В воскресенье Маргарита позвала в гости тётю Нину — ту самую, что часто звонила с расспросами. Женщина с мягким лицом и крепкими руками, пахнущими выпечкой, принесла пирог и с порога воскликнула:
— Лена, доченька, худеешь! Ты что, себя совсем не жалеешь? Евгений, корми её, корми!
Тётя Нина сидела за столом, ела пирог и рассказывала истории про соседей, которых «сын бросил без помощи», и как «правильная семья должна держаться вместе». Маргарита поддакивала, вставляя реплики про «современных мужчин, которые слишком много думают о своих удовольствиях». Лена смущённо улыбалась, пытаясь сгладить.
— А вы когда в отпуск? — спросила тётя Нина.
— Мы ещё не решили, — сказал Евгений.
— В отпуск им сейчас, — подхватила Маргарита. — Когда у меня трубы гниют, полы вздыбились, ремонт висит. Женя, тебе совесть не позволяет куда-то уезжать, когда у тёщи проблемы.
— Мама! — Лена вспыхнула. — Мы сами решим, ладно?
Но Евгений заметил: она не сказала «у него совесть позволяет». Она сказала «мы решим». И снова это «мы».
Вечером, когда тётя Нина ушла, Евгений и Лена впервые серьёзно поговорили.
— Лена, — начал он осторожно, — нам нужно обсудить. Твоя мама живёт у нас уже месяц. Это должно было быть временно.
— Она же не может вернуться, Жень. У неё реально там проблема. Пол поднимается, я видела.
— Я не спорю. Но мы не можем тянуть её ремонт, ипотеку и всё остальное. Мы просто физически не вытянем.
Лена устало вздохнула:
— Я понимаю. Но… ты же видишь, как она себя чувствует. Она же одна. Если мы ей не поможем, кто поможет?
— У неё есть брат. У неё есть та же тётя Нина. Но почему всё ложится на нас?
Лена замолчала. Он видел, как внутри неё борются два чувства: долг перед матерью и желание сохранить спокойствие в семье.
— Я не могу её бросить, — тихо сказала она.
Ситуация обострилась, когда Маргарита решила «переделать систему воспитания». Хотя детей у них ещё не было, она завела разговор всерьёз.
— Вы уже должны думать, — говорила она вечером за чаем. — Женя, мужчины часто не понимают: ребёнку нужна дисциплина. Никаких этих ваших «свободных подходов». Я Лёну воспитывала строго, и посмотри — она человек.
Евгений хотел возразить, что Лена часто загнана именно из-за этой строгости. Но промолчал. Он видел, как жена снова опустила глаза.
— А деньги? — продолжала Маргарита. — Вы что, хотите копить на ребёнка? Это глупость. Дети рождаются, и деньги находятся. Если мужчина настоящий, он всегда найдёт.
Эти слова стали последней каплей. Евгений почувствовал, как внутри закипает. Он ушёл на кухню, налил воды и выпил залпом, чтобы хоть как-то сбить этот огонь.
На работе он стал раздражительным. Илья, его друг, снова поддел:
— Ты превращаешься в ходячую бомбу. Скажи прямо: когда рванёшь?
— Не знаю, — ответил Евгений. — Но скоро.
Вторник вечером стал точкой невозврата. Маргарита позвонила соседу Николаю Петровичу, и они вдвоём пришли смотреть на их ванную.
— У вас тут потёки. Видите? — уверенно показывал Петрович на старую плитку. — Это надо менять. У вас сырость пойдёт.
Маргарита кивала.
— Женя, ты же понимаешь, это общая безопасность. Сколько это стоит — мы потом разберёмся. Главное, руки есть.
Евгений стоял, сжимая кулаки. Это была его квартира. Его ипотека. Его стены. И чужие люди решали, что ему нужно делать.
Он посмотрел на Лену. Она молчала, опустив глаза.
Тогда он понял: молчать больше нельзя.
В тот вечер он впервые сказал вслух то, что копил:
— Я устал. Это наш дом. Я не готов делать ремонт, потому что так сказала твоя мама. И вообще… — он сделал паузу, чувствуя, как подступает злость.
Лена подняла на него испуганные глаза.
— Передай своей матери, что я не мальчик для ремонта, пусть сама чинит, я не умею, — почти кричал на жену Евгений.
В квартире повисла тишина.
Маргарита Павловна вышла из ванной, прижав руку к груди.
— Вот как. — Она сказала это тихо, но с таким нажимом, что слова остались висеть в воздухе. — Я всё поняла.
Лена заплакала.
А Евгений впервые за месяц почувствовал не вину, а облегчение. Но он ещё не знал, чем это обернётся.
После того вечера в квартире воцарилась странная тишина. Слова, сказанные Евгением, словно навесили в воздухе тяжёлую штору, через которую теперь приходилось пробиваться каждому.
Маргарита Павловна на следующий день не вышла к завтраку. Дверь в комнату, где она спала, была плотно закрыта. Лена тихо стучала:
— Мам, может, чаю?
Ответа не было. Только потом, около полудня, она появилась на кухне в халате, с холодным лицом и сухим голосом:
— Я не в претензии. Просто больше не вмешиваюсь. Делайте как знаете.
Но её «не вмешиваюсь» оказалось хуже прежнего контроля. Она молчала, демонстративно, показывая, что «обиделась». Чашку ставила громче, чем нужно. Вечером разговаривала по телефону с тётей Ниной, но так, чтобы было слышно каждое слово:
— Да-да, Ниночка. Представь себе, дети обидели старого человека. Сказали, что я им мешаю. Ну что ж, я потерплю. Не впервой. Сердце, конечно, барахлит, но… кому оно интересно.
Лена бегала между кухней и спальней, пытаясь уговорить мать «не принимать близко к сердцу», и одновременно — просила мужа «не накалять».
Евгений молчал. Но молчание стало другим — не смиренным, а тяжёлым. Он всё чаще задерживался на работе. Иногда после офиса встречался с Ильёй, просто чтобы подольше не идти домой.
Вскоре вмешался ещё один фактор — деньги.
Маргарита Павловна «случайно» оставила на столе квитанцию: долг по квартплате в её квартире. Лена заметила первой.
— Мам, а почему ты не заплатила?
— А чем? Пенсии не хватает. Я думала, вы поможете, но раз я тут лишняя… — теща развела руками. — Я найду способ. Может, кредит возьму. В моём возрасте… смешно, конечно.
Евгений посмотрел на Лену. В её глазах читалась мольба. Он вздохнул и перевёл деньги со своей карты.
Вечером Маргарита Павловна сказала:
— Спасибо, Женя. Всё-таки ты хороший. Просто устаёшь и срываешься. Я на тебя не в обиде.
Но в её голосе сквозило то самое «ты должен».
Через несколько дней произошла новая сцена. Евгений пришёл домой и увидел, что в ванной снят старый смеситель, а на полу валяются ключи и инструменты.
— Это что ещё такое? — он замер в дверях.
Из кухни выглянула Маргарита:
— Николай Петрович помог. Мы смеситель поменяли. Ты же всё равно не собрался.
— Мы? — переспросил Евгений, чувствуя, как в груди снова нарастает злость.
— Ну а что? Женщинам тоже хочется удобств. Я бы сама не потянула, а он человек знающий.
Евгений медленно сел на край дивана, чтобы не сорваться. Его квартира. Его стены. Его ванная. И чужой человек, сосед, хозяйничает здесь, пока он на работе.
Лена, заметив его взгляд, тихо сказала:
— Жень… ну это же для нас. Мамы хотели как лучше.
Он посмотрел на жену и понял: она потеряна. Между ними теперь стояла не только мать, но и её логика, которой Лена не умела сопротивляться.
Через неделю всё закончилось открытым скандалом.
Маргарита Павловна объявила, что решила «переехать к вам окончательно», потому что в её квартире «невыносимо жить, пока не сделают капитальный ремонт».
Евгений не выдержал.
— Нет, — сказал он твёрдо. — У нас двушка. Мы живём втроём уже больше месяца. Это невозможно.
— Женя, ну как ты можешь? — воскликнула Лена. — Она же мать!
— Она твоя мать. Но это моя квартира тоже. И я не согласен превращать её в коммуналку.
Маргарита прижала руку к груди:
— Значит, я вам обуза. Я поняла. Ну что ж… уйду. Не беспокойтесь, может, прямо в больницу — всё равно сердце уже не выдерживает.
Лена разрыдалась.
— Жень, ты слышишь, что она говорит?!
— Я слышу, — ответил он. — И я больше не могу.
В ту ночь он собрал сумку и уехал к Илье. Сказал, что на пару дней. На самом деле не знал, вернётся ли.
Лена звонила, писала сообщения. Она умоляла «понять маму», «дать время», «не рушить семью». Евгений читал и не отвечал.
Он впервые почувствовал, что его границы защищены — хотя бы тишиной чужой квартиры, где никто не переставляет его вещи и не говорит, как жить.
Через две недели они встретились в кафе. Лена выглядела усталой, глаза красные от слёз.
— Жень, вернись, — сказала она. — Я без тебя не справлюсь.
— Лена… — он долго молчал, подбирая слова. — Я не уйду из нашей семьи. Но жить втроём, как мы жили, — я не буду. Это не семья, это война.
Лена опустила взгляд.
— Я не могу бросить маму.
— А я не могу жить без воздуха.
Они сидели молча, глядя в разные стороны.
Через месяц Евгений вернулся домой — но уже в пустую квартиру. Лена уехала к матери «на время». Ключи оставила на полке. На холодильнике висела записка: «Я надеюсь, мы найдём способ».
Он стоял в коридоре, слушая тишину, и впервые за долгое время чувствовал, что квартира принадлежит ему. Но вместе с этим ощущением пришла горечь — может быть, цена оказалась слишком высокой.
Конфликт не закончился. Он только перешёл в другую фазу.
Евгений понимал: впереди будут разговоры, попытки помириться, новые ссоры. Но он твёрдо знал одно — теперь он никогда больше не позволит никому решать за него, как жить в его доме.
И в памяти снова всплыли его слова, сказанные в ту роковую ночь:
«Передай своей матери, что я не мальчик для ремонта, пусть сама чинит, я не умею».
Эти слова стали чертой, которую он больше не собирался стирать.
На отдых со свекровью не поеду