Золотые серьги исчезли из шкатулки ровно через неделю после того, как Зинаида Ивановна въехала в их квартиру.
Татьяна обнаружила пропажу случайно, когда собиралась на корпоратив. Она открыла бархатную коробочку, подаренную ей матерью на свадьбу, и замерла. Внутри зияла пустота там, где должны были лежать изящные серёжки с топазами. Её первой мыслью было: я забыла их где-то. Вторая пришла мгновенно вслед за первой, холодная и неприятная: я их никуда не забывала. Она точно помнила, как в прошлое воскресенье аккуратно сняла их после прогулки и положила на место. Она всегда так делала. Всегда.
Татьяна медленно опустилась на край кровати, держа в руках пустую шкатулку. За стеной раздавался приглушённый звук телевизора из комнаты, где теперь жила свекровь. Зинаида Ивановна поселилась у них после того, как, по её словам, соседи сверху устроили потоп, и её квартира оказалась временно непригодной для жизни. Временно — это слово звучало уже три месяца. Сначала ремонт затянулся. Потом начались проблемы с документами. Потом свекровь простудилась и никак не могла поправиться. А теперь вот — исчезли серьги.
Татьяна знала, что должна спросить напрямую. Должна была войти в ту комнату и сказать: Зинаида Ивановна, вы случайно не видели мои золотые серьги? Но что-то внутри неё сопротивлялось этому разговору. Не страх, нет. Скорее усталость. Усталость от трёх месяцев жизни в собственной квартире, где она чувствовала себя не хозяйкой, а временной квартиранткой, которую терпят из жалости.
С первого дня свекровь начала перекраивать их жизнь под себя. Сначала это были мелочи. Замечания о том, что суп пересолен, что пол вымыт недостаточно чисто, что Татьяна слишком поздно приходит с работы. Потом Зинаида Ивановна начала передвигать вещи в квартире. Кастрюли переехали на другую полку, потому что «так удобнее». Цветок с подоконника переселился на балкон, потому что «загромождает пространство». Халат Павла теперь висел не в ванной, а в прихожей, потому что «так правильно».
Павел на всё это реагировал одинаково: усталым вздохом и фразой «Мам, ну пожалуйста, не надо». Но свекровь не слышала. Или делала вид, что не слышала. Она продолжала своё тихое завоевание территории, методично, день за днём, и каждый день Татьяна чувствовала, как её собственный дом становится всё более чужим.
А теперь серьги.
Татьяна поднялась, убрала шкатулку обратно в шкаф и вышла на кухню. Зинаида Ивановна сидела за столом, величественная, в своём вечном домашнем халате цвета увядшей розы, и пила чай с конфетами, которые Татьяна покупала к праздникам.
— Зинаида Ивановна, — начала Татьяна ровным голосом, садясь напротив, — у меня пропали золотые серьги из спальни. Вы случайно не видели?
Свекровь медленно подняла на неё глаза. В них не было ни смущения, ни вины, только холодное недоумение.
— Серьги? Какие серьги? — она отпила чай, не торопясь. — Татьяна, милая, я не трогаю чужие вещи. Может, ты сама куда-то положила и забыла? У тебя такая рассеянность в последнее время. Я заметила.
Это был мастерский удар. Не отрицание, а перевод стрелок. Не я взяла, а ты забыла. Не моя вина, а твоя невнимательность. Татьяна почувствовала, как внутри закипает злость, но сдержалась.
— Я не забывала. Я точно помню, где они лежали.
— Ну, значит, искать надо лучше, — свекровь пожала плечами и потянулась за очередной конфетой. — А вообще, Танечка, тебе не кажется, что ты слишком много внимания уделяешь всяким украшениям? Вот я в твои годы о семье думала, а не о серёжках.
Татьяна встала, не договаривая. Продолжать этот разговор было бессмысленно. Она вышла из кухни и закрылась в ванной. Там, стоя перед зеркалом, она долго смотрела на своё отражение. Когда она стала такой тусклой? Когда в её глазах появилась эта безнадёжная усталость?
Вечером, когда Павел вернулся с работы, Татьяна попыталась поговорить с ним. Он лежал на диване, уткнувшись в телефон, и слушал её вполуха.
— Паша, у меня пропали серьги. Золотые, которые мама подарила.
— М-м-м, — он не поднял головы. — Может, где-то оставила?
— Я их не оставляла. Паша, я думаю, их взяла твоя мама.
Вот тут он поднял голову. На его лице было написано такое искреннее возмущение, что Татьяна поняла: он и правда не верит в эту возможность.
— Таня, ты серьёзно? Моя мать — не вор. Это оскорбление. Она вырастила меня одна, работала на двух работах, и ты смеешь её в воровстве обвинять?
— Я не обвиняю, я просто…
— Просто что? Просто хочешь, чтобы я поверил, что моя мать ворует украшения у своей невестки? Ты понимаешь, как это звучит?
Он встал с дивана и ушёл на кухню. Разговор был окончен. Татьяна осталась стоять посреди комнаты, чувствуя, как внутри неё что-то окончательно ломается. Она поняла: в этом доме она одна. И Павел не на её стороне.
Через неделю исчезла её любимая книга. Старый, потрёпанный томик Ахматовой, с пометками на полях, который она перечитывала уже много лет. Потом пропал шарф, подаренный коллегой. Потом — маленькая серебряная ложечка, которую Татьяна привезла из поездки в Петербург.
Всё исчезало бесследно. И каждый раз, когда Татьяна пыталась спросить, свекровь смотрела на неё с таким невинным недоумением, что слова застревали в горле. А Павел только раздражённо отмахивался: «Не начинай опять. Ты просто куда-то кладёшь и забываешь».
Но самое страшное было не в пропавших вещах. Страшнее было другое. Зинаида Ивановна начала претендовать на квартиру.
Это началось с невинных фраз,брошенных как бы между делом.
— Знаешь, Танечка, когда мы с Пашенькой будем тут жить вдвоём, я бы вот эту стену снесла. Так пространства больше будет.
Или:
— Паша, сынок, ты не забыл, что эта квартира оформлена на тебя? Значит, по сути, она моя тоже, раз ты мой сын.
Или даже так:
— Вот доживу я до старости, и кто обо мне позаботится, как не ты, Пашенька? Хорошо, что у нас есть где жить вместе.
Каждая такая фраза была как капля яда, которая медленно, но верно отравляла атмосферу. Татьяна чувствовала, как почва уходит у неё из-под ног. Квартира действительно была оформлена на Павла. Они купили её до брака, и хотя Татьяна вкладывала в ремонт свои деньги, документов на это не было. Она просто доверяла мужу. Доверяла и не думала, что это когда-нибудь станет проблемой.
Но теперь свекровь намекала всё прозрачнее: ты тут временная, а я — навсегда. И Павел молчал. Он не возражал. Он не говорил матери: мама, это квартира моей жены тоже. Он просто кивал и менял тему.
Развязка наступила в субботу. Татьяна проснулась от голосов на кухне. Зинаида Ивановна разговаривала по телефону, и её голос звучал необычно громко, почти торжествующе.
— Да, Валя, представляешь? Я теперь тут навсегда. Паша вчера сказал, что моя квартира ещё долго не будет готова, так что я остаюсь. Ну и правильно. Это ведь по сути моя квартира. Он мой сын, значит, и всё его — моё. А эта… ну, невестка, пусть привыкает. Некуда ей деваться.
Татьяна слушала, прижавшись к стене спальни, и чувствовала, как холодная ярость медленно заполняет её. Не обида, не боль — именно холодная, расчётливая ярость. Она встала, оделась и вышла на кухню. Свекровь уже закончила разговор и сидела за столом, довольная собой.
— Доброе утро, Зинаида Ивановна, — сказала Татьяна ровным голосом.
— Доброе, Танечка. Я тут думала, может, нам стоит переклеить обои в спальне? Такие унылые они у вас.
Татьяна достала телефон, набрала номер и включила громкую связь. В трубке раздались гудки, потом женский голос:
— Алло, ремонтная компания «Мастер», слушаю вас.
— Здравствуйте. Скажите, вы делали ремонт в квартире по адресу…
Она назвала адрес свекрови.
— Одну секунду, проверю… Нет, у нас нет таких заказов. Вы уверены в адресе?
— Абсолютно. Спасибо.
Татьяна положила телефон на стол и посмотрела на свекровь. Та побледнела.
— Никакого ремонта не было, правда ведь, Зинаида Ивановна? Никакого потопа. Вы просто решили переехать к нам. Без спроса. И остаться навсегда.
Свекровь молчала. Впервые за три месяца она не знала, что сказать.
— И серьги мои вы взяли. И книгу. И всё остальное. Чтобы я чувствовала себя неуверенно. Чтобы думала, что схожу с ума. Чтобы Павел мне не верил.
— Ты с ума сошла! Какие серьги? Я ничего не брала!
— Ищите в её комнате, — голос Татьяны был спокойным, как сталь. — Там, в тумбочке, за носками. Я нашла их позавчера, когда вы ушли в магазин.
Дверь в кухню распахнулась. На пороге стоял Павел, заспанный и растерянный. Он слышал последние реплики.
— Таня, о чём ты? Мама, что происходит?
— Иди проверь, Паша, — сказала Татьяна. — Проверь тумбочку в комнате твоей матери. Только посмотри сам.
Павел метнул растерянный взгляд между женой и матерью, потом развернулся и ушёл. Зинаида Ивановна встала, её лицо исказилось.
— Ты всё придумала! Ты специально подложила!
— Я ничего не подкладывала. Я просто нашла. И знаешь что? Я молчала три месяца. Терпела. Думала, может, я правда ошибаюсь. Но вчера я услышала ваш разговор по телефону. И поняла, что это война. А в войне все средства хороши.
Павел вернулся. В руках у него была Татьянина шкатулка. Он открыл её. Внутри лежали золотые серьги, книга Ахматовой, шарф и серебряная ложечка.
Его лицо было белым.
— Мам…
— Паша, сынок, это не то, что ты думаешь! Она всё подстроила! Эта змея хочет нас поссорить!
Но Павел уже не слушал. Он смотрел на мать, и в его взгляде было то, чего Зинаида Ивановна больше всего боялась: разочарование.
— Ты говорила, что у тебя потоп. Ремонт. А ремонта не было.
— Ну… я просто…
— Ты врала. Ты украла вещи моей жены. Ты три месяца морочила нам голову. Мама, я тебя не узнаю.
— Паша, я всё для тебя! Я же твоя мать!
Татьяна встала.
— Зинаида Ивановна, собирайте вещи. Сегодня. Прямо сейчас. Я заказала вам такси. Оно будет через час.
— Ты не можешь меня выгнать! Эта квартира не твоя!
Павел положил шкатулку на стол. Его голос был тихим, но твёрдым:
— Мама, это квартира моей жены. И моя. И ты уходишь. Сегодня.
Зинаида Ивановна смотрела на сына, потом на невестку. Она поняла: проиграла. Она собиралась что-то сказать, но Татьяна ей не дала:
— У вас пятьдесят минут. И да, я позвонила в вашу управляющую компанию. С вашей квартирой всё в порядке. Всегда было. Можете возвращаться.
Когда свекровь ушла, Татьяна и Павел долго сидели на кухне молча. Наконец он взял её за руку.
— Прости. Я должен был тебе верить.
Она посмотрела на него. В его глазах была настоящая боль.
— Паша, я не хочу, чтобы ты рвал отношения с матерью. Но она не может здесь жить. Не так. Не вот это вот всё.
— Я знаю, — он кивнул. — Я позвоню ей завтра. Поговорю. Но спокойно. Без неё здесь.
Татьяна вздохнула. Впервые за три месяца она могла свободно вдохнуть воздух в собственной квартире. Это было похоже на пробуждение после долгого кошмара. Она встала и открыла окно. Свежий ветер ворвался в кухню, унося с собой запах чужих духов и несвободы.
Её дом снова принадлежал ей. И на этот раз она знала: никому больше не позволит отнять его.
Это у тебя работа? Да у нас дворник больше получает — фыркнула на зятя Лидия Петровна